Эпизодчество

Из прицела зрачка, из-под жалости, из-под лица
разгляди во мне негодяя и подлеца:
я с повинной пришёл. И ведёт меня полицай,
ненавистного
самому себе, ненавистного небесам,
неугодного всем широтам и полюсам,
незнакомого Божьим ликам да голосам.
Слышишь свист его?

Это свист Соловья-разбойника, но Илья
полезает на печь, получает комплект белья
и в плацкартном вагоне трясётся, покуда я,
проводящий ток
через судорогу мыслей, сцепляю вагон и рельс,
помогая кому-то уйти в этот чёртов рейс,
как безумный механик ложась под гудящий пресс.
Вот такой итог.

Впрочем, двух измерений хватает на жизнь вполне.
Раз уж были, любили, – теперь на одной волне.
Пообедаем вместе? Я буду и глух, и нем,
и не трону сеть,
и не буду ловить, пререкаться, рубить с плеча,
превращусь в твоего любимого палача,
ни кольца на руке, ни колечка внутри ключа, –
просто рядом висеть.

Стану верным брелком для ста тысяч твоих ключей:
самой нужной, красивой пластмасской. И вот, ничей,
распадаюсь плевком молекул, идей, вещей:
эпизодчество.
Забывая, как в одиночестве замерзал,
как вдвоём выходили на сцену – и замер зал,
выдыхая всё то, что я помнил, но не сказал:
как фамилию,
                имя,
                отчество.

Как движение губ полумесяцем ухватив,
как излуку бровей, как знакомый ночной мотив,
двадцать пятыми кадрами полнится объектив:
продырявлен, изношен.
Проявляется плёнка – но гаснет киноэкран.
И слезами истёк незакрытый душевный кран.
Краток век у забав для детей тридевятых стран:
время скалит клыки –
я клинок достаю из ножен.

Февраль 2014