Возвышающиеся над ничем - из Часослова 41

Райнер Мария Рильке

Название стихотворения я придумала сама для удобства поиска. В оригинале у него нет названия. Это сорок первое стихотворение из раздела «Книга о монашеской жизни» сборника «Часослов». В оригинале смысл стихотворения неоднозначен и требует интерпретации. Вначале автор утверждает, что понимает «время Бога» как самого Бога, т.е. отождествляет Бога и время. Но что время делает? В оригинале стоит sich runden = "округляться, приобретать круглую форму, замыкаться, завершаться, огибать". Я условно выбрала «скругляться» и заменила «пространство» на «эфир» - для рифмы, но это одно и то же, раньше считалось, что все пространство заполнено эфиром (теперь физики пришли к тому же, только называют эфир «темной энергией). Далее написано, что «Ничто» было раной для Бога – я интерпретировала это как то, что Ничто ранило мечты Бога, т.е. несколько смягчила формулировку. Автор утверждает, что при легком качании он чует «спокойный пульс фона». Я посчитала, что раз речь идет о времени, то фон – это прошлое. Когда автор утверждает, что лежит над «ничем», затыкая в нем трещины, я обратила внимание на слово lindernd – от глагола lindern = "смягчать, облегчать, утолять, успокаивать", и посчитала, что речь идет о смягчении боли Бога.  В конце написано, что Бог растет в «неведомое». Но это длинное слово. Для сохранения числа слогов, я фразу «растешь в неведомое» заменила на вопрос: «Как знать, куда ты растешь?», ибо из вопроса очевидно, что автору неизвестно, куда Бог растет.


ВОЗВЫШАЮЩИЕСЯ НАД НИЧЕМ

Бог, думаю, что время – это ты*.
Оно скругляется – во весь эфир.
Тебе звучит лишь глас из пустоты,
Да ранило Ничто твои мечты.
Дабы умерить боль, ты создал мир.

Нескоро рана та в нас заживет.

Былые годы из больных испили
Горячки многие – какие были,
Качнуло нас – и думаем мы: вот
В нас бьется пульс спокойный прежней были.

Смягчая боль, лежим мы над Ничем –
Все трещины собой заткнувши тем.
Как знать, куда растешь во мгле великой,
Сокрыт в тени от собственного лика?


* Вариант перевода:
Я, Боже, мню, что время – это ты.


Gott, wie begreif ich deine Stunde,
als du, dass sie im Raum sich runde,
die Stimme vor dich hingestellt;
dir war das Nichts wie eine Wunde,
da kuehltest du sie mit der Welt.

Jetzt heilt es leise unter uns.

Denn die Vergangenheiten tranken
die vielen Fieber aus dem Kranken,
wir fuehlen schon in sanftem Schwanken
den ruhigen Puls des Hintergrunds.

Wir liegen lindernd auf dem Nichts
und wir verhuellen alle Risse;

du aber waechst ins Ungewisse
im Schatten deines Angesichts.

Rainer Maria Rilke

***
Ниже переводы для сравнения, которые мне удалось найти в Интернете. Автор обращается к Богу как «Бог» или «Боже» и не называет его словом «Святый».  В оригинале упоминается «рана», а на «гвозди в язвах». Время Бога не называется «странным». 

Перевод Прокопьева:

Как мне вместить Твой час, чреватый
пространством? - этот час, когда Ты
весь отдавался голосам.
Ничто - как гвозди в язвах, Святый.
Творение Тебе - бальзам.

Теперь Ничто врачует нас.

Нас выпили былые лета,
избавив от горячки, - это
мы в шатком обмороке света
пульс бездны чувствуем подчас.

Ничто - под нами. Ничего.
Лежим, заткнув собою щели.
А Ты растешь без всякой цели
в тени от Лика Своего.


***
Перевод Петрова:
Пойму ли, Боже, час Твой странный?
Чтоб он свернулся в круг пространный,
Ты голос подле поместил.
Ничто Тебе предстало раной —
ее Ты миром умастил.

И в нас она исцелена.

Ведь выпили века былого
озноб и бреды из больного,
и, зыблясь, чувствуем мы снова,
как ровно дышит целина.

Ничто нам служит ложем лож.
Лежим мы, дыры закрывая,
а Ты, куда и Сам не зная,
под сенью собственной растешь.

****
Перевод на английский язык Annemarie S. Kidder

O God, how do I grasp your life
as that which makes the hour full,
as voice that’s placed ahead of you;
for nothingness, this painful sensation
to you, you eased with creation.

Now healing takes place among us.

Past tenses drank up in full
the many fevers of the sick.
We already sense in a gentle sway
the background’s quite beat.

We lie on nothingless so soothingly
and we conceal all tears and rips;
yet you become uncertainty,
your face still more eclipsed.