17

Я умерла в лет семнадцать.
Никаких похорон, устаревших церемоний, нытья и сопливых салфеток.
Все было просто, легко, ненавязчиво так, как привкус дождей по весне.
Я умерла малолеткой,
Хотя, может, была уже взрослой, достаточно взрослой, чтобы умереть
В лет семнадцать.

Жаль, что для небесной инициации, для объятий с ангелом сахарно невинным
Нужно быть зарытым, закрытым для общества, для полиции,
И сердцу необходимо иметь статус омертвелой мышцы.
Без доводов, без сантиментов, без унылой пастели на лицах
Просто стать мертвой материей.
Вот тогда отпустят грехи, забудут запах волос на подушке,
Забудут, как на день невезения тягали твои лопоухие ушки.
И так до семнадцати лет,
До проклятых семнадцати лет.

Нет, не тринадцати нужно бояться,
Не териона числа трехзначного; креститься там, ладан жрать, нутро прожигая.
Не это ведь людям надо.
И тут даже ни при чем порция эндорфина, которая якобы скрывается в куске шоколада,
Ни в кроватных утехах, стирающих простынь до дырок,
И даже ни в сотни пустых валентинок,
И ни в сборище срубленных стеблей лилий.

Все очень просто... Любить и быть любимым.
Раствориться друг в друге и стать сгустком единым…

И знаешь, дело ни в месте, ни в пустых обещаниях сорта "дождешься",
Ни в пустоте серых стен, что сковали дыхание тихое.
Просто от желания перегорает сердце, становится обычной 4-камерной мышцей.
А через секунды три, а может десять, я не помню, тебя приветствует невроз -
Это жизнь пускает метастазы, как мороз утренний плюет на окна зимой.
Вот в принципе и все.

Не знаю даже...
Наверное, так умирают душой.
И так умерла я в лет семнадцать.