Январский вакуум. Рефлексивная проза

Представляешь, так и живут. Ничего не меняется - сбегай хоть в северную столицу, хоть на Карибские острова. Граница, посадка и вот – царство снега, несбывшихся (первого, второго, пятого – ух, ты – всего).

Я здесь. Способность передвигаться – уже неплохо. Только ничего больше не двигается. Эффект фотографии, точнее – стоп-кадра, мы же снова о кино. Я держу тебя за руку, так (кажется) надо, и не чувствую ничего. Потому что давно ничего не чувствую. Потому что всегда ничего не чувствую.

Представляешь, какие мысли приходят здесь. Мир, мол, огромный такой вокзал. Все ждут поезда, только никто не знает – откуда или куда, дату отправки, время прибытия, вагон и полку. Лишняя информация. Все кресла забиты людьми: спит/читает/мается/рвёт струны/устроил бизнес/ссорятся/vip-зал – тут спокойнее и скучнее/вот мама с ребёнком/бомж/парочка/я.

А вот мой Друг. Убивал время в соседнем кресле, впереди – вечность, позади – детство. Соотношение временных отрезков, благодаря которому ещё умеешь иногда смеяться без повода.

А потом был день (часы на вокзале идут точно, никто никуда не опаздывает, мало ли – выпить кофе в автомате, познакомиться с кем-нибудь из вновь ожидающих) – и за Другом пришли. Червяк поезда замер. Вышли какие-то люди. Двери вагона (без номера) распахнулись, чтобы проглотить. Вагон был чёрный, как взгляд его матери в тот день. Неумолимость. Безмолвность. Мы стояли на перроне, все мы – беспомощные, как щенки. Кто-то завидовал, кто-то, кто ждать не может, бросился к дверям, оттащили. Жди.

Тут холодно. Говорят, сейчас – проблема всех вокзальных залов. Сиди, вспоминай, что ещё не вспомнили, не обсудили, не рассказали. Пока пропорции (детство/вечность) не превратились в грустное напоминание (вспышка/вечность?) у всех есть время на бессмысленные разговоры.
Ты знаешь, я всё хожу, всё заглядываю им в глаза, ищу крючок (эгоистично хочу спастись), которым я дам продырявить себе губу, только бы выбраться. А они – пустые, как я.

И вот – столько вакуумных разговоров, электронных клятв, «я скучаю, как 1900й бы выл по морю» (плевать, никто не читал Барикко). И ты можешь спрашивать, как бы в воздух, как бы никому:
- Мол, не хотите в Чайную?
А он притворяется, что я прозрачная и смотрит на стену со старыми снимками. И у него так хорошо получается, что я верю.

А вот другой (мой любимый, с ним хотя бы нескучно, когда оказываешься на соседних креслах) – третий акт истерики, мол, времени не осталось, а так – какое бы запредельное счастье (за пределами монитора) ждало бы нас. Но ты вроде как сама всё испортила. Поэтому - чао.

А потом сеанс схождения с ума. Особый смак. Тут, понимаешь ли, не то, что не играется, тут даже не рифмуется. Плююсь ущербными четверостишьями. Их братья-близнецы покоятся в ящике, у кого нет рифмы, у кого – смысла. Чувствую, главный из них появится – громадный мутант, рефлексивная проза. Следствие – ритуалы перед отъездом. Обхожу все места, где что-нибудь. Картинки. Диафильмы.
Бабушка, коньки, стены из книг –
Сестра ещё гуляет со мной, а не с почтимужем.
Март у порога Дома, Друг – рядом. Смех рождается не от правил приличия, а там, где ему положено – в сердце. Много всего ещё. Вы же знаете.

Я превращаюсь в курсирующее тело. Места-вопросы, места-ответы, места-памятные, места-новые. Места, где могу встретить тех, кого лучше бы не встречала. Места, где не могу встретить тех, за встречу с которыми отдала бы руку. Минус тридцать, а я иду по девятому кругу квартала, я знаю, что вас тут не случится в теории, но суть ритуала – в потрясающей бычьей вере.

В общем, я бы ещё заглянула. Я вроде бы как скучаю. Люблю. Насколько могу своим ущербным сознанием, насколько способен извлекать электричество скудный набор эмоций (апатия\скука). Господи, пришли мне билеты в Питер. Даже страшно, как здесь ничего не меняется.
Вдруг поможет.

30 января, 2014 год