Михайловское

Оказавшись в толпе привокзальной, полжизни отдашь,
чтобы только бродить в тумане
с вверх поднятыми руками,
подноготной не ведать и ясно не видеть, как
человек, приживаясь к асфальту,
становится жальче червя:
тот хотя бы стремится к исконной своей среде,
ведь ползет не по – через – дорогу – в непроторённую землю.

Ну а сам же ты – ёжик, поэтому – не суди.
Ну а сам – мог бы камерным солнцем зажечься, пожалуй…
Но пока еще эти колючки переродятся в лучи…
сколько времени-туфелек дОлжно пройти-исходить…
Да ведь горы... навалом.
И покажутся детскими муки Христа не раз,
но на то ты и грешен, выходит… давай без жалоб.
Для начала открой, свет, глаза.
Здесь проблем, пока ты в одиссея играл, собралась
воробьино-воронья, ноябрьски-листная стая.
Цвет и форма пропиты. А дождь подливает… Безрадостный грай
на развалинах царствует,
звавшихся — сукой поэт был... — да, счастьем.
Но уж ты, если взялся, приехал — учись
на всё это смотреть любя —
и начнут на глазах прям из серости проступать
змейки выходов —
линий трепещущих —
мыслей почти музыкальных...
Потому что любовь как искусной рукою запущенная стрела.
Видит всё в деталях.
А они неотступно и ждали того лишь, чтоб ты обратил
на их мелочность — как на горшок с уже век не цветущим цветком —
света, воздуха, значит —
ну, сколько не жалко — вниманья,
а не мимо кругами ходил,
не вперял бы тоски полный взор
в пролетающий далекОоо журавлиный клин –
от тебя ж там нисколечки не прибывает...

Но, когда лист тетради в руках словно листик измятой мяты
и когда ноутбука клавиши как рояль,
то проблемы житейские — тьма их, пусть тьма, неважно —
не находятся, что ответить —
и смиренно отходят в небо, за облака, к богам.

Потому что ты был несмотря на них, долго...
так пришлось добиваться признанья в любви —
исходя...