читаю Солнечный удар

Читаю «Солнечный удар».
Как трагик, Бунин на портрете.
Весь этот дар, все страсти эти –
давно развеявшийся пар
над пароходиком вдали,
во мгле над летним дачным чаем.
А мы всё так же пьём, скучаем.
От ветра вздрогнув, замечаем:
не лето, а лета'  прошли.
И нас всё так же разлучает
граница неба и земли.

И вновь в России кутерьма,
чарующая безнадежность.
И нежность – слышишь, Таня? – нежность,
и вечно ранняя зима.

Та женщина была ему,
как вдруг сквозь грозовую тьму -
сверканье, смерч, последний выдох.
И вновь, очнувшись на заре,
клянутся, спорят о царе
русские мальчики в трактирах.
Как жаль, что всех помирит смерть!
Всё та ж в России круговерть,
всё те же надписи в сортирах.

Как одиноко, вперясь в тьму,
царить, должно быть, там Ему,
Которому не страшно смерти.
Какой неведомый мотив,
какая цель в Его сюжете?
Его ль всё рыщет дух на свете,
страницы ветром всполошив,
где Бунин мрачно горделив,
как римский консул, на портрете?

Как жаль в России всё и всех!
Чужая нам страна родная.
Несётся в ночь вертлявый снег,
как будто пеплом усыпая
деревни, сумерки, огни.
И мы пройдём, и мы не вечны.
Всё так же окаянны дни,
всё так же страсти скоротечны.

Та женщина - мечта и тень.
И всё.
И вновь, превозмогая тучи,
смертельно бледный, как поручик,
над пустырём светает день.

Такая блажь во всём и тишь,
что будто и не страшно смерти.
И ты всё так же не звонишь,
как все любимые на свете.

Не беспокойся. Я такой,
что всё стерплю, всё понимаю.
Скучаю? Нет. Я не скучаю.
Я как ребёнок умираю,
не понимая, что со мной.

Как будто осень я сгораю
над твердокаменной Москвой