Пишу, как дышу

               
                Эссе о творчестве В. Казанцева

       Словно током ударило, когда, перелистывая «Литературную Россию», наткнулась на очерк Василия Казанцева «Человечность поэзии». Он посвящён выходу в свет книги его друга – Анатолия Суздальцева. Торопливо читаю, а перед  глазами плывут воспоминания: город Колпашево. 1967 год. Мне шестнадцать. По объявлению я пришла на занятие литературного объединения при редакции газеты «Советский север». Да как же я могла не прийти, когда такие слова: «Всех, кто любит стихи, чьё сердце открыто для поэзии, приглашаем…». Столько лет прошло, но я это отчётливо помню. Посещала занятия два года, пока не поступила в Томский университет. На этом же историко-филологическом факультете учились в своё время и Василий Казанцев и Анатолий Суздальцев. Больше мы никогда не встречались, но… Колпашево, Томск, ТГУ – это моя биография, это же строки из биографии и Василия Казанцева. Родился он на реке Чая Томской области в маленькой деревушке, В Колпашево жил недолго. Мы не встречались, но, поступив учиться, я видела его на вечерах поэзии в Томске, которые он организовывал, собирая огромные аудитории. Приезжали на вечера многие известные поэты. Любовь к наставничеству побудила его организовать студию "Молодые голоса" при политехническом институте, но в  70-м он пишет уже о Москве.

Это кто же, кто таковский
В толчее кружит московской

       Когда мы встретились, он был старше меня на целую мою жизнь. Это годы яркого расцвета его творчества: по два сборника в год издавал. В те годы Василий Иванович написал стихотворение, в котором даёт советы молодым, вкладывая в него всю душу, весь свой опыт и  всю любовь:

Не стремись быть совершенным –
В совершенстве холодок.
Не стремись быть современным –
Станет голос неглубок.

Не стремись быть знаменитым –
Одолеет суета.
Не стремись быть самобытным –
Отвернётся простота.

Ничего-то нет милее
Немудрёных слов и тем.
Будь – честнее. Будь – смелее.
Станешь тем, и тем, и тем.

Василий Казанцев – великий знаток человеческой души. В стихотворении «Бунин в Париже», он по лицу читает все переживания поэта, получившего Нобелевскую премию.

Завидуй. И нахально смейсь –
Над прелестями честной бедности.
А на лице точёном – смесь
Униженности и надменности.

А в сердце – давний лёд тоски.
И чем печаль тоски безмерней,
Чем холодней её тиски,
Тем – взгляд его высокомерней.

Изящна в гордости своей.
Пренебрежительная маска!
И тем язвящей, тем больней
Не утаённая под ней –
Бессилья едкая гримаска.
    
       Поэтическое кредо Василия Казанцева выражено в стихотворении «С каких, не помню, пор».

С каких, не помню, пор,
Упрямо, остро, жаляще,
Горячий пышет спор,
И что ни миг, то жарче.

И всё идёт вверх дном.
И высохшие губы
Мечтают об одном –
В прохладу, к роднику бы.

В тиши утихла б злость,
У самого у злого
И наконец нашлось
Ненайденное слово.

        В тиши из Божественного источника приходят самые необходимые слова. Те самые, которые можно взять у поэта, когда их негде больше взять: ни у природы, ни у времени.

А то, чего ни там, ни тут
Не взять, – возьмите у поэта.

 К счастью, есть великая книга жизни: «Библия», и к ней мы обращаемся сейчас всё чаще.
        А ещё мы приходим к истине, набираемся мудрости, когда слышим недремлющий голос совести – голос Бога в душе. У Василия Казанцева этот слух обострён до предела. Вот он, создав потрясающий образ, пишет о том, что ему стыдно смотреть в лица деревьев, которые «стремятся успеть поближе к дороге пробиться», словно встречающая его мать.
       Образ природы, как это часто случается у поэта, служит для того, чтобы раскрыть то или иное состояние души.

Как будто бы из дому мать,
Всё бросив, собравшись поспешно,
Счастливая вышла встречать,
А я ей киваю небрежно
И мимо спешу пробежать.

       Ему, привыкшему ставить и достигать высокие цели, «постыдно признаться», что без этого жить легко. Но какой яркий незабываемый образ,  в «Сказе о петухе», в аллегорической форме  раскрывающий устремлённость к недостижимой цели. Этот петух, во время наводнения взобравшийся на самый конёк сарая, этот «дурень» врезался в память навсегда:

И, громоздко – тяжёлый, большой, не летавший отроду,
Приосанился он, приподнялся, поглубже вздохнул
И в бескрайнее небо, как будто в бездонную воду,
Вскинув крылья, с верхушки сарая нырнул.


Шею вытянув, будто желая помочь себе – дальней,
Трудной цели достичь, хлопал крыльями как-то не в лад.
И по воздуху тело его шло почти вертикально, –
Не по – птичьи тяжёлый, перевешивал зад.

Завершающая строка – сравнение даёт очень точную зримую картину нелепого и одновременно прекрасного полёта: «Как гудящее пламя пожара, летящий петух». Это сходство подмечено давно, недаром бытует выражение, когда речь идёт о пожаре: «Пустить петуха».
       Есть удивительная особенность стихов Василия Казанцева, их надо читать одно за другим, когда одно дополняет, усиливает, оттеняет, уточняет другое. Читаешь, читаешь и вдруг взлетаешь и даже не припомнишь, когда же это случилось, но стихи уже несут на невидимых крыльях.
Рядом со мною, около,
Лёгок и кругл на вид,
Будто большое облако,
В воздухе лес стоит.

Лирический герой, идя по лесу, стремится разгадать «душу его лесную», всё торопится, надеясь, что главное впереди, промчавшись мимо и оставив лес позади, так и не разглядев того, что было рядом, не напитавшись благодатью. Варьируется эта тема в стихотворении «Гонясь за жизнью настоящей»

Я весь в мечте. А настоящее
Считаю лишь черновиком.

Но приходит миг и понимаешь, что этот черновик нельзя переписать набело. В погоне за настоящей жизнью упускаешь главное.
 А главное – рядом, вот оно прекрасно изображённое в стихотворении «Дочь рыбака». Зримо, рельефно вылепленная фигура рыбака:
«Он, высокий, широкий, могучий, большой, как гора».

А навстречу ему – мимолётностью блика,
На песке оставляя заметные еле следы,
Годовалая дочка, травинка, былинка,
Завитушка тумана, несмелая струйка воды.

Вот сейчас она плавные руки протянет,
Непонятным нечаянным счастьем горя.
И – доверие вся – безмятежно - рассеянно глянет,
Вскинув голову вверх. И заплачет гора.

Эта же тема углубляется и расширяется в стихотворении «Дочь»:

А однажды, склонясь над кроваткой,
В человеке, что тих был и мал,
Я на миг ускользающе - краткий
Свою старую мать увидал.

       «Выражение счастья и боли!» А далее идут сокровенные строки, раскрывающие прозрение души:
Будто всё, что на свете вершилось,
Всё, чем жил и дышал на земле,
В этот миг на меня положилось,
Безгранично доверилось мне.

Так приходит ответственность не только за самых дорогих людей на земле, но за само существование, за родную землю. Для поэта очень важно осознавать, что «как исходный момент мирозданья, есть изба, есть трава, есть река», то есть всё то, что входит в понятие малой родины. Но у каждого есть право выбора. Пытливая ищущая душа поэта стремилась почувствовать «иные пути-дороги», однажды поменяв дорогие сердцу места на другие: «поманила другая мечта, и ушёл я в другие края», он глубоко в сердце хранит свою любовь к родной земле. Восхищение красотой природы делает эту любовь безграничной. И уже не важно: Подмосковье это, или Сибирь. Бережно, очень экономно используя художественные средства, Василий Казанцев рисует яркую картину волшебного, зимнего, залитого солнцем берёзового леса в стихотворении:

«Снег. И берёзы, белые как снег»:

Искристый свет рассеян по земле.
Он от земли исходит вертикально.
И кажется всё это – нереально.
Всё кажется узором на стекле.

Родина осознаётся неразрывно связанной с историческим прошлым:

Как стал бы сразу пуст и нем
Весь этот вид с леском, с деревней,
Когда бы сходство с Русью древней,
Русь,
Ты утратила совсем.

И невозможно обойтись без вопросов, которые «Встали около – стеной». Если в «Сказочных мотивах» даётся шутливое описание лирического героя, который не найдя ответа, не сумев сделать выбора «рухнул замертво с коня», то в другом стихотворении пишет: «будто не были ответы человечеством даны». Спасительный ковчег Василий Казанцев видит в самом человеке, в его нравственном совершенствовании, духовном росте:

Неутомимо, год за годом,
Не отступая, день за днём,
Я вёл сраженье с антиподом.
Своим противником. Врагом.

В стихотворении « Дед» проиллюстрирована глубочайшая мудрость человеческих отношений:

Прожил сто лет на свете –
И понял всей душой,
Что все на свете – дети.
И малый, и большой.
И понял: дети эти –

Чужие ли, свои –
Как все на свете дети
Нуждаются – в любви.
В непреходящей ласке.
В улыбке на лице.
И в немудрящей сказке.
С улыбкою в конце.
Усиливается эта тема в другом стихотворении:

Как бы не обидеть вдруг кого.
Как не огорчить бы хоть чуть-чуть…
Именно вот в этом суть всего?
Именно вот в этом
Вся
И суть.

И в жизни и в поэзии он очень деликатен:

И я бы волю чувству дать
Сумел со щедростью завидной.
Я мог бы плакать и рыдать
И до упаду хохотать.
Да только почему-то стыдно.

Без ложного пафоса, обращаясь ко всему живому, он восклицает:

Листопады и люди,
И речная вода,
Заклинаю вас: Будьте!
Существуйте всегда.
Люди, рощи и здания,
И сверкающий снег,
Я уйду, вы останьтесь –
Вы останьтесь вовек.

Наивысшего звучания эта тема достигает в стихотворении «Покинутая деревня».

Всё пусто, мертво. И как будто
И сам я давно уже мёртв.

Поэт представляет себя распростёртым под этой покинутой деревней. Общая боль сконцентрирована в его сердце.
       Мир ждёт слов, идущих из души, и если поэт обманет эти ожидания, то он не простит ему измены:

Как опасно не слиться
С выжидающим, с ним.

Нельзя изменить своей заветной теме, своему предназначению на земле: доступным языком излагать главные библейские заповеди: возлюби ближнего своего и Бога «видимого и невидимого», само существование и есть Бог видимый всем.

«Душа моя – ребёнок», – пишет поэт. Её всегда можно уговорить, и она согласится, но

Очнувшись, спросит грустно
В глубокой тишине:

«А отчего так трудно
И неуютно мне?»

Не сразу придёт поэт к полному согласию с душой, но всё шире и шире, уже целые поляны света, а не отдельные вспышки, когда душа взлетает ввысь, озарённая.

Он вновь и вновь даёт полюбоваться миром в его «неизменной полноте». И сам он, словно впервые видит этот мир, восхитившись его красотой, поняв, что до этого и не был «в настоящем-то лесу»:

Не глотал такой вот слишком
Сладкий воздух в пихтаче.

Как точно передано ощущение свежего воздуха, после чего вполне естественно звучит категоричное заявление:

И не видел, и не слышал.
Да и не жил вообще.
 
В душе наступает просветление, как после посещения храма, что прекрасно передано в стихотворении «Исаакиевский собор».

С картин бездонных, как из окон,
Мир глянет, древностью дыша.
И неожиданно высоко
Смущённая взлетит душа.

Раскрепощённую душу, летающую в запредельном, можно сравнить со смеющимся осинником, которому всё нипочём, ни природные катаклизмы, ни скоротечность бытия:

Дождь пойдёт – всё измокнет, сомнётся.
И отчается. Он же – смеётся.
Так и светится весь изнутри.

 В 2004 мы косвенно пересеклись с Василием Казанцевым в сборнике «Томск – любовь моя и судьба», изданном к 400-летию города. Там есть замечательное стихотворение, которое я больше нигде не встречала:
Здесь, на склонах отлогих, устало,
Троп и трав постигая письмо,
Детство – счастье когда-то искало,
Стало счастьем далёким – само.
      
       Конкретизируется тема детства в стихотворении: «Крепок, сладостен сон на рассвете». Летом 2013 года поэт прочёл это стихотворение, поместив видео ролик на сайте «Земляки», самим выбором обозначив его, как одно из самых главных на сегодняшний момент. Тема детства ассоциируется у него со счастьем. А видение мира природы: чистое, ясное, яркое – осталось на всю жизнь. При этом он использует самые точные слова, у него нет красивостей, все художественные средства служат для того, чтобы наиболее зримо отобразить действительность:

Крепок, сладостен сон на рассвете,
Снится счастье, сияние, май.

Вот он бежит по лугу, роса холодит ноги, в это ликующее раннее утро он всё видит впервые, его восторг усиливается. Явственно слышится пение птиц, приветствующих восход солнца, восходящее красное солнце «румянит» поле, бегут «волны трав» – всё это узнаваемые картины незабываемого детства, они настолько прекрасны, что воспринимаются, как сладостный сон.

Улыбаются травы румяно
И навстречу бегут вперевал.

Концовка подчёркивает, что поэт продолжает жить в этом чудесном мире, в этом сне, который никогда не кончается:

Или длится, всё тянется, длится,
Не кончаясь, мой прерванный сон.

В детстве ребёнок счастлив просто оттого, что он живёт, он благоговеет перед жизнью, какой бы она ни была. Детство Василия Ивановича Казанцева выпало на страшные годы войны. Есть у него пронзительные строки о том, как ватага вечно голодных ребятишек драли лыко, и сок был слаще мёда…
       Стихи Василия Казанцева не нуждаются в комментариях, их просто хочется читать и читать. Мой марафон, однажды начавшийся, наверное, не закончится никогда: мне хочется пробегать строки его стихов, хочется купаться в лучах его поэзии и чувствовать, как согревается сердце и открывается навстречу, как подснежники в солнечное утро.
       У него немного стихов о любви, и для её изображения Василий Казанцев также нередко прибегает к параллелям из мира природы, особенно трогают те стихи, где чистота чувств, окрылённость:


Зари далёкая полоска
Горит. Как первая любовь.
И так же чисто и крылато
Парит. Прозрачная насквозь.

Волнуют нежные строки, описывающие зарождение чувств, когда всё только начинается, когда красноречивей слов взгляды и трепет пальцев:

Глаза мгновенно голос рук их
На свой язык перевели.

       Через образ природы он передаёт самые высокие человеческие состояния, самые высокие человеческие чувства, и нет ничего выше Христовой любви и всепрощения, о которых вечно тоскует душа и которые не названы прямо, но косвенно возникают в сознании: улыбающийся лес бежит навстречу с пригорка, будто не пилили его, не рубили, не жгли.
       «Это никогда не надоест», – утверждает поэт, говоря о слиянии души с душой природы, полном растворении в ней. Это рождает сладостный восторг, блаженство: «прольётся в грудь мою отрада». Именно слияние с природой делает поэта настоящим. Об этом говорят стихи, посвящённые Уолту Уитмену:

Стал тихой песней ветровой,
Звездой в лучах заката,
Косым дождём, тропой, травой –
Всем тем, чем был когда-то.

Красота, как проявление Божественной благодати, воспета в следующем стихотворении:
 
Синий дым. Белый день. И звучанье.
Хвойно-лиственный шорох и плеск.
Выше радости, выше печали
Этот дым, этот день этот лес.
Всё живое воспевает жизнь: каждая птаха, каждое дерево.
Как всё живое поёт песнь солнцу, небу, жизни, так и поэт навсегда хочет остаться таким, как они: воспевающим жизнь. Вот его мольба, вместившая и просьбу, и мечту, и горячее желание:

Эти песни – не плач и не гимны.
Это выше, чем плач или гимн.
Мне навеки остаться таким бы!
Если можно остаться таким.

Осень жизни, это время мудрости, накопленного опыта, просветления:

Не пятна света, а поляны света
Теперь лежат в проветренном лесу.

Всё то, что было лишь намёк скользящий,
Теперь раскрылось в полноте своей.
Сквозь этот день замедленно летящий –
И отлетевший кажется светлей.

     Читая стихи Василия Казанцева, ощущаешь незримый купол любви, потому что все они продиктованы любовью или огромной жалостью ко всему живому. Поэт неразрывно слит и явственно ощущает слияние с Божественным началом, заложенным в природе, какое бы название этому ни давали. Я благодарна за то, что на заре жизни мне был дан такой мудрый, человечный, жизнелюбивый наставник.