Память детства

            

После войны мы жили в том подвале…
бетонный пол, бетонный потолок,
кладовку, видно, нам при этом дали.
Мать и сестра, и я. Со стен стекали
воды сырые капли. Холод жёг.
Одно окошко, словно амбразура,
и то почти – под самым потолком,
и в мир глядеть без всякого прищура
с него нельзя – кто с этим не знаком.
И в комнате всегда был полумрак,
но мы, видать, уже привыкли так…
И… надо было жить. Я спал в корыте.
Мать на работе в базе каждый день,
и вечный голод в сумраке событий.
Я не вставал, был слаб. Но жить хотел…
С утра проснусь, и первая мысль – кушать,
вчера не ели, съесть бы хоть чего…
И так весь день живёшь, напрягши уши –
мать принесёт… И снова – ничего!..
… Я целый день – один. Мать – вся в работе.
Сестра – то в школе, то гулять уйдёт.
Общения хотелось. Жить не в соте.
Мать к ночи… полупьяная придёт.
Она любила петь на людях, в роте,
за это и любил её народ.
Душа моя туда, на свет стремилась,
где жизнь, мной неизведанная, шла,
где… ноги шли, машины проносились,
где кошка криком жалобно звала.
И… голый, встав со стула на каретку…
я потянулся наверху к окну,
и… вытянул с карниза кошку эту,
так жалко было мне в том кошку ту.
Но… кошка, испугавшись, стала рваться,
корябаться – уйти из рук моих.
Я, потеряв опору, растерялся
и… рухнул вниз – на жерди без матраса –
вниз головой!.. (матрас на солнце «дрых» -
снесла его с утра мать для «продувки»).
Из рук моих метнулась кошка прочь.
И в этот миг… вернулась мать, в испуге
меня увидев на полу в недуге…
Я был в крови, и было мне невмочь –
боль в переносье всё мне заслоняла.
Мать подхватила голого меня
и вверх в больницу (где меня рожала)
снесла, за то нисколько не виня.
И что там дальше делали – не помню,
лишь вата с йодом так прожгла всё мне!..

А шрам остался метой в междубровье,
как память детства,
что живёт во мне.