Окраина - наш общий дом. Анна Курочкина

Страшилка
(по мотивам УК РФ)

В час ужасный полнолуний
мчалась ветром, мчалась пулей
мимо сквера, мимо парка;
тот, кому луна – товарка,
тут как тут – поди, побей-ка! –
словно коршун, воробейка:
– Тётя, тётя, можно с вами?
– Да, дитя, иди скорей
 посмотреть, что делать с нами, –
нет здесь лишь твоих костей.
Что, болезный худа-юда,
не накушавшийся люда,
перекошен глаз и рот? –
Кто у нас сейчас умрёт?
Хоронись по околоткам,
будь ты гадом, будь ты волком –
и к тебе я в свой черёд,
мальчик.
– Дура!
– Чёт-нечёт, –
вот – не выпало жалеть –
я твоя, болезный, смерть!
Тело листиком опало.
Чем-то я в него попала?
Милиционер и говорит:
– Пулей правдышней убит.
В общем, баба, это зря ты
Так была к нему предвзята.
Я про это – жу-жу-жу –
протокольчик-то сложу.
Не поверила ушам,
повернулась – и ушла.
Вновь луна как стань большой,
наш маньяк опять...
                живой!


Грустно-весеннее

Мне в апреле, сегодня, ровно в обед,
Шестьдесят мальчишеских исполнилось лет.

В молодых зеленях затоскую,
Вспомню девушку, знаешь, какую!

Как я здесь одинок, как она – там.
Эх, и птицы... ругаются матом!


* * *

Я настаивала на любви.
Вы настраивали рояль.

Обижалась я: не зови.
Вы плечом пожимали: жаль.

Я читала стихи.
Вы молчали.

Я печалилась.
Вы – едва ли.

Уходя, я вздохнула: устала.
Вы шепнули: начнём сначала?

Я настаивала на любви.
Вы... настраивали рояль...


Скинхед

Жить будут лишь свои –
и кто у нас тут липкий?
У мушки той спроси,
помыла ль она лапки,
спроси до самой крови
вот этих, мушки кроме,
они вчера орали
инакие морали.

Я знаю, почему
повысекло, повыбило.
Себе и всем совру:
мол, не осталось выбора.
Ах, как робел, немея,
где стоило перечить,
и втягивалась шея
в поднятые плечи,

и становился грязным
мой мир, растоптан в прах,
и оставался чистым
один животный страх,
и спеленало тело
тем чистым страхом в кокон,
и что под страхом тлело,
вползало – вот он –

с маршем military,
мать твою, блин, мистик,
из меня шагает
мой маленький фашистик.
Ясно и верблюду,
я (он) не Ганс, не Крамер –
своих наставлю всюду
газовых камер.

На заборе – свастика,
и ад в моей груди –
на стенке пишет Вбсятка:
чурок раздави!
Раздавлю я чурок –
арабов, негров, турок,
чёрных, жёлтых, тусклых –
раздавлю и русских! –

Лицом на землю, Родина!
В могиле глохни, дед! –
И сын, и внук ваш – гадина,
сволочь и скинхед.
Чего ж вы мне не рады? –
так Васьки ж то радение.
Не будет вам – пощады!
Не будет мне – прощения!


Очень важно!

Это так важно! Это так остро! –
Ребята, хорошими быть очень просто!
Чего там – отречься от ада, и – точка!
Послать по адресу прямо и точно!
Впрочем, права, как всегда, тётя Рая:
надо сперва достучаться до рая.
Стучимся-стучимся – чегой-то глухо,
облако ватою лезет в ухо,
застит надежду. Видать, неспроста
не отвечают нам небеса...
Ну, нет, ребята, мы так не уйдём:
–  Рай, рай! Я – ад! Приём!