Горизонталия
Иногда, плюхнувшись в высокую траву, перемешивая сигаретный дымок с облаками, я будто бы сачком ловил себя на мысли о том, что неплохо было бы по этому шевелящемуся бездорожью сходить туда, где на фоне какой-то необъяснимой далёкой памяти едва различались ветряная мельница и водонапорная башня. Ветер, приносивший в своих тёплых лапах запах подтаявшего шоколада, смешивал это сладкое настроение с парализованным запахом одуванчиков, вечно пудривших мокрый нос моего любопытного кота. Мне казалось, что в этих краях ветер имеет одно направление.
Меня тянуло туда, и до какого-то момента я был готов сопротивляться притяжению, парашютируя на своём вдохновении, щекочущем подмышки тросами воспоминаний. Это было давно. Она ничего не оставила, кроме морковью натёртой в моём беспорядочно сомневающемся мозгу памяти и белого платья, так нелепо сидевшего на ней и сегодня прикрывающего пылающую наготу всё той же памяти. Примерно в одно и то же время мы покинули город: она отправилась на восток, я рванул на запад, нисколько не сомневаясь, что Земля — как её не крути — круглая.
Меня тянуло туда — за запахом шоколада, будто бы невидимыми пальцами схватившего меня за ноздри. Прошло пару лет, и я сделал первый шаг, как маленький ребёнок, пытающийся почувствовать почву под ногами, усиленно давящий свои надежды на полёт и одновременно разочаровавшийся отсутствием крыльев. Шаг за шагом, когда ты не в силах контролировать ускорение, когда воздух выдавливает тебя, как нарыв, из набухшей собственными умилениями жизни, я приблизился к домику, играющему вертящимся флюгером с пугливыми голубями. Классический дом с голубыми ставнями. Я понял, что шёл именно к этому дому, по разбросанной во дворе серебряной фольге и тонкому, нежно покусывающему нёбу, шоколадному аромату.
Раскрыв ставни, я прижался лицом к стеклу, звенящему от кратковременных порывов ветра. По неряшливой, безвкусной обстановке в затенённой комнате я догадался, кто может быть хозяйкой этого убогого уголка. Сквозь стекло я чувствовал холодок.
— Ты кого-то ищешь? Она уехала, — прокашлявшись, он продолжил, — она уехала рано утром.
Я смотрел на отражение старика, не поворачиваясь в его сторону, анализируя бесполезную информацию. Ведь я не смог бы с ней заговорить. Горбатый старик, который — как его не распрямляй — был не больше чем полутораметрового роста. И если бы страх имел человеческий облик, он бы непременно был похож на этого старика, покусывающего пожелтевшие от табака усы двумя оставшимися зубами. Будь жив Гюго, проблем с поиском прототипа для «Собора Парижской Богоматери — 2» он бы не испытал.
— Куда? — поворачиваясь, полюбопытствовал я, проникновенным взглядом требуя ответа.
Он бросил палец в направлении двух, как мне показалось в тот момент, сказочных великанов — ветряной мельницы и водонапорной башни. Странно, в минуты, когда я смотрел в их сторону из окна или из высокой травы, мне казалось, что они возвышались именно в этой местности. Может, они были рыцарями-странниками, и там, за новым горизонтом они боролись за её единственный поцелуй, за право — прижаться к её полноватой тёплой фигуре и снова застыть в ожидании нового странствия.
Она уехала на восток. Она уехала за горизонт. Я, прищуриваясь от яркого солнца, смотрел, куда секундой ранее указывал кривой потрескавшийся палец, дырявивший повисшее над горизонтом облако, и пытался перечеркнуть воспоминания тонкой линией горизонта.
Я вернулся домой, с ног до головы поцарапанный колючей травой, завалился в кресло и заснул. Бестолковый сон мясорубил моё воображение до самого вечера. Мне снилась лодка, бросаемая волнами из стороны в сторону. Я с нетерпением ожидал, что её выбросит на песчаный речной берег, почему-то усыпанный ракушками и водорослями. На краю лодки сидел мужчина в костюме, необычайным образом похожий на Маяковского. Одной рукой он держался за борт качающейся посудины, а другой — размахивал сломанным веслом. Из кармана брюк торчало облако, фыркающее и отплёвывающееся камешками-голышами. А на другом берегу… Это была она. Глупенькая, но подозрительная, с маленькими бегающими глазёнками. Я отталкивал от причала своего сонного сознания утопические мысли. Ведь если мы никуда не плывём, кто смеет кричать в наши извилистые уши сквозь процеженный туман и ухающее эхо:
«И — раз, и — два, и — три!»
Может, пора сушить вёсла.
Солнце светило мне в заспанное лицо. Я уезжал на запад. Не сомневаясь, что Земля имеет форму шара.
Свидетельство о публикации №114011113724