Эссе-исследование

             БЕЗВЕСТНЫЙ    ЗАЩИТНИК
     (отцу вместо памятника)

Ремарка автора
К сожалению, фотографии и фотокопии пмсем не могу показать: не хватает технической грамотности.
А теперь я расскажу вам об отце.

  *******************      

На хуторе Неледов нас было 9 сверстников, и только у одного был отец: он был  эпилептик, и его не взяли в армию. Почти у всех остальных вместо отца – бумага: «…пропал без вести». Отцы тоже были сверстниками и все призывались в 41-м…

Своего отца я не помню: в 41-м мне было 2 года. Сохранилась в памяти только смутная картинка: отец лежит на кровати, держит меня на животе и поет:
– Страна моя, Москва моя!
Что такое «страна» и «Москва», я не знал, зато знал, что такое струна: у нас была гитара. И до сих пор, когда слышу песню «Москва майская», мне вспоминается отец  и слышится: «Струна моя!». Как провожали отца в августе 41-го, я знаю только по рассказам. Когда призывников усадили в кузов машины, он взял меня на руки, и над нами шутили: «Воронцовых двое на фронт отправляется». Но он отдал меня маме, пообещав мне яблок и пулемет.

Потом был переезд из города Богучара на хутор. Потом была полугодовая оккупация с июля 42-го. Был повар Ганс, который нас не обижал и даже угощал конфетами. Были полицаи, которые увели корову и грозились застрелить деда Никиту. Был страшный офицер с огромной собакой, выгнавший мою тетку и двоюродных брата и сестру из половины дома, принадлежавшей дяде Мише. Так что в нашей половине (комната, кухня и сени) были дед, бабка, мама с тремя детьми, тетя Устя с двумя детьми,  да еще повар Ганс готовил в нашей кухне. Были во дворе машины с красивыми красными стекляшками сзади, но их нельзя было вытащить, пока не разобьешь камнем.
 
Потом немцы исчезли, полицаи сбежали и долго не показывались на хуторе, и было радостное слово – Сталинград!

Потом приехали двое из какого-то «сельсовета» и привезли какую-то бумагу.  Потом мама жутко плакала, убежав за погребицу, а бабка не пускала меня и сестер к ней. Сестры тоже плакали. Мне сказали, что теперь у меня нет отца, но я так и не заплакал: гитара не играла, «струна моя» молчала, и я не ощущал потери того, чего у меня  все равно не было. Была весна 43-го, мне было почти 4 года.

Потом были долгие, тягучие, как резина, голодные годы. В 50-м голод окончился, но сытость началась еще не скоро. Годы в юности шли побыстрее, чем в детстве, после армии – побежали. А когда в 70-м я приехал в Тольятти, они помчались быстрей «Жигуленка».  Я не успел оглянуться, как стал дедом трех внучек. А в конце 99-го поехал хоронить свою маму Евдокию Никитичну.
На следующий день после похорон мы с сестрами разбирали мамин архив и в нем обнаружили несколько отцовских писем, среди которых 5 – военной поры. Мама хранила их 58 лет, несмотря на оккупацию, переезды, бытовые неурядицы. Сохранились и некоторые отцовские документы.

Отец мой Свирид Стефанович, выходец из верхнемамонских крестьян, судя по документам и по воспоминаниям старших, был человек незаурядный.

Донское село Верхний Мамон было большим, семьи были огромны, а земли мало. Поэтому арендовали участки у помещиков по всей округе за 50, 60 и даже 80 вёрст. А когда после революции помещики сбежали, часть мамонцев, среди которых  были и мои деды, основала три хутора у самой границы Воронежской и Ростовской областей. Земли стало много, работы – еще больше. Детские руки тоже понадобились в поле и в огороде. И когда в конце 20-х началась коллективизация, оказалось, что грамотной молодежи почти нет. Советская власть нашла выход: был организован ликбез – пункты для обучения взрослых. А для детей в двух хуторах построили школы.  Оба моих родителя успешно прошли ликбез. С таким элементарным образованием отец и ушел в армию на действительную службу. Служил где-то около Благовещенска.

Вернувшись на гражданку, он через некоторое время подал заявление в Острогожскую Совпартшколу, готовившую специалистов для народного хозяйства. Его не хотели принимать, т. к. формально у него не было даже начального образования, тогда как для поступления требовалась хотя бы семилетка. Но он настоял, его приняли, и он осилил программу. В аттестате из 18 оценок 2 – «отлично», 13 – «хорошо» и только 3 – «посредственно». Приказом по школе его даже наградили грамотой и книгой («Джуд незаметный» Т. Гарди – она сохранялась до 50-х годов). А когда в 38/39 годах он обучался в Богучарской райколхозшколе, то в свидетель-стве об окончании все 9 оценок  –  «отлично». По окончании Райколхозшколы работал счетоводом в колхозе, а с мая 40-го – бухгалтером доротдела в Богучаре. А 10 августа 1941г. «Уволен ввиду ухода в Р.К.К.А.» («Приказ № 42)

Проводы. Речи. Заверения о скором возвращении с победой. Мне, кроме того, обещаны яблоки и пулемет. А уже на следующий день – первое письмо со сборного пункта в с. Коротояк Острогожского района, это километров 200 от Богучара.

«Здравствуйте, многоуважаемое семейство: Е.Н., К.С.,И.С., А.С. и все родные, мама и сестры!..»

А.С. – это я. Дед Стефан не упоминается, т.к. в 40-м он умер. В молодости он был крепок, служил в лейб-гвардии, в Семеновском полку. Участвовал в Революции, устанавливал Советскую власть на Дону. Потом, видимо, перешел дорогу какому-то подлецу, и по ложному доносу 8 месяцев просидел в каталажке, но на суде был полностью оправдан и незадолго до моего появления на свет был выпущен на свободу, но через год умер, не дожив до 56-ти лет.
 
Письмо обычное, начало традиционное: жив, здоров, бодр. И далее: «Обещают обмундировать. Если получим обмундирование, то свое вышлю домой, а, возможно, соскучишься, то к тому воскресенью приедешь проведать и все заберешь…».
Значит, несмотря на войну, почта работала четко и транспорт тоже. На самодельном конверте штемпели: Коротояк – 12. 08. 41., Богучар - 17. 08. 41.
«Со мной все богучарцы, которые со мной выехали, и Рыбалкин Колька  тоже здесь… Дуся, живи не горюй, детей корми лучше.
Передай привет всем моим знакомым и сотрудникам …»
Упоминание о друзьях  и земляках – в каждом письме.
«До свиданья – и  долго, конечно, не будем. Скоро немцу конец, будет совсем разбит.
Вернемся, ребята все бравые, настроение отличное. Можно без ошибки иметь уверенность в полной победе. Я дома больной, а сейчас здоров…»
Да, дома его мама однажды еле вытащила из сердечного приступа. На письмах из Коротояка нет штемпеля военной цензуры, значит, писал так не для цензора, а был уверен в «ребятах», да и домашних подбадривал. В «полной победе» он не ошибся, а вот в сроках…

Уже через несколько дней – второе письмо. Штемпели: Коротояк – 17. 08. 41., Богучар - 20. 08. 41. После обычного приветствия:
«Затем сообщаю, что я до 16 числа находился здесь… Сегодня, видимо, будем выезжать. Куда, сообщу, когда приеду на место».

Получается, что на подготовку к фронту было отведено всего 5 дней! Одно это говорит, какая складывалась обстановка. И далее:
« Со мной много мамонских ребят, Семендев Игнат, но сегодня и их отправляют.
Затем, дорогая Дуся, прошу много не беспокоиться, жалей детишек и сама себя. А так же не ссорься со своими. Держитесь покучней».

Должно быть, вот это стремление «держаться покучней со своими» помогло стране выстоять в 41-м и окончательно не погибнуть. Была нехватка оружия, обмундирования, продовольствия, и если бы еще не «держались покучней» – хана была бы.
«Затем сообщаю, что я по вас слегка соскучился. Сейчас хотя б  увидеть хоть немного. Шурик, видимо, все ждет меня с пулеметом и яблоками.
Но ничего, вернусь – я обещанное все ему привезу…»
Эх, батя, батя!
И вот коротенькая открытка моему деду по матери Зеленину Никите Ивановичу.
«… Затем сообщаю, что поехал на фронт. Чувствую себя бодро, сражаться буду хорошо, прошу желать успехов.
С пламеннокрасноармейским приветом вам
Воронцов».
Штемпели затерты, но, видимо, 16…17 августа.

Позже мама узнала, что отец был на фронте  где-то под Брянском.  В энциклопедии  «Великая Отечественная война 1941 – 1945», издания 1985 г. на стр. 115 есть статья:
«БРЯНСКИЙ  ФРОНТ создан 16 авг.. 1941. В его состав вошли … В начале
сент. войска Б.ф. нанесли фланговый удар по 2-й танк. группе нем.-фаш. войск, на-ступавшей на Ю. , однако не смогли предотвратить выход этой группы в тыл вой
скам Юго-Зап. фр. и с 30 сент. вели оборонит. бои на Орловско-Брянском направлении…».

В книге В. Карпова «Маршал Жуков, его соратники и противники в годы войны  и мира», опубликованной в Роман-газете №12 (1162) за 1991 г. на стр. 58 сказано, что «…6 сентября  Гитлер подписал директиву №35 на  проведение …операции (по захвату Москвы – А.В.), которая получила кодовое название «Тайфун»… «Тайфун» разразился 30 сентября ударом танковой группы Гудериана по войскам Брянского  фронта… Так началась великая Московская битва».

Вот почему была такая спешка: создавался новый фронт. Враг не давал времени на раскачку. И войска вновь созданного фронта сразу же вступили в тяжелейшие бои.

Фронтовых писем отца мы нашли пока 2, хотя по рассказам матери должно быть еще одно.

В письме, датированном 16.09.41. отец пишет:
«Я в данное время нахожусь на передовой линии. Если останусь жив, возможно, скоро отойдем на отдых, тогда сообщу…»
Тон спокойный, но это спокойствие человека, который провел в боях  на фронте около месяца. Говорит об «отходе на отдых».
А на треугольничке письма штемпель: «Досмотрено военной цензурой».
«От вас писем не получаю. Это для меня очень печально. Пишите  и описывайте о всем, где ребята? Со мной Захарченко с пожарки. Много не горюйте, готовь продуктов: разобьем Гитлера – приду на отдых,  чтоб хорошо поправиться…».

И последнее из имеющихся писем со штемпелем полевой почты от 23.09.41.
«…я нахожусь пока на старом месте, т. е. в своей дивизии, но только в другом подразделении. Писем от вас не получил. Получите это письмо – шлите телеграмму по тексту – если все живые, то «все живы, ребята в городе или на фронте». Кого нет в живых, сообщите, а то я беспокоюсь за вас, что с вами…»

Читаю эти строки и думаю, что правдив был Гоголь, когда писал, как Тарас Бульба на костре не о себе, а о своих казаках беспокоился.   
А «ребята» – это дядя Миша, дядя Петя (тоже погибший), и дядя Андрей, (дошедший до Белграда и до Вены и ныне здравствующий) и земляки-богучарцы.
«…и с тем пока до скорого счастливого свидания.
Ваш Воронцов».

Увы! Оно не состоялось: под  Брянском началось жуткое сражение. На стр. 516 упомянутой энциклопедии написано:
«ОРЛОВСКО – БРЯНСКАЯ  ОПЕРАЦИЯ  1941, оборонит. операция войск Брянского фр. , проведенная  30 сент. – 23 окт. ;  часть  Московской битвы 1941-42… В результате О-Б.О советские войска сковали крупные силы противника и, истощив их, сорвали планы нем.-фаш. командования на глубокий обход войск Зап. фр. и Москвы с Ю.»

В той жуткой мясорубке, что была в 41-м под Брянском, мой отец, как и десятки тысяч других воинов, пропал без вести.
Как закончилась его жизнь, я не знаю, но зато про него и про его товарищей в Энциклопедии сказано, что они сорвали фашистские планы обхода и захвата Москвы.
Остались письма. В общем, письма как письма – ничего героического. Даже неизвестно, что отец сумел за месяц сделать на фронте. Но Москву-то не дал немцам захватить сходу.
И это – главное!

20. 05. 2001г.

Р.S.
Летом 2004-го мой дядя Андрей Стефанович сказал, что ему от бывших фронтовых товарищей давно было известно о том, что отец попал в плен и погиб мученической смертью. В ненайденном письме, по словам матери, было написано, что отец с группой товарищей ходил в разведку, и взяли «языка», потому, «возможно буду представлен к награде». Похоже, наградили его другие и совсем по-другому… 
15 сентября 2004 г. не стало и дяди Андрея.