Мои кумиры. Николай Заболоцкий, ч. 6

   Было высказано много слов за Столбцы, были одиночные возгласы против … Но было обещано привести стихи из цикла «Последняя любовь».  Не знаю, как быть: хочется привести все, но их десять, и они имеют нумерацию, и они довольно многострочные, не по нашим стандартам… Однако начну по порядку:
    1. «Чертополох»:
Принесли букет чертополоха
И на стол поставили, и вот
Предо мной пожар и суматоха
И огней багровых хоровод.
Эти звезды с острыми концами,
Эти брызги северной зари
И гремят и стонут бубенцами,
Фонарями вспыхнув изнутри.
Это тоже образ мирозданья,
Организм, сплетенный из лучей,
Битвы неоконченной пыланье,
Полыханье поднятых мечей.
Это башни ярости и славы,
Где к копью приставлено копье,
Где пучки цветов, кровавоглавы,
Прямо в сердце врезаны мое.
Снилась мне высокая темница
И решетка, черная, как ночь,
За решеткой – сказочная птица,
Та, которой некому помочь.
Но и я живу, как видно, плохо,
Ибо я помочь не в силах ей.
И встает стена чертополоха
Между мной и радостью моей.
И простерся шип клинообразный
В грудь мою, и уж в последний раз
Светит мне печальный и прекрасный
Взор ее неугасимых глаз.
(1956)
          Начало сюжета, который не в радость. Поэт, который уже перевел и «Витязя в тигровой шкуре», и «Слово о полку Игореве», еще не остыл от кровавых реалий: битвы не окончены, пылают  поднятые мечи, стоят башни  ярости и славы, к копью приставлено копье… И все это врезано в сердце, уже больное, изношенное, стучать которому недолго. А тут Любовь, которая ослепляет неугасимыми глазами, и «встает стена», и решетка, черная, как ночь.
    Это стихи философа, стихи великого мастера, воспринимающего мир в  собственных красках и образах, порожденных его богатейшим воображением и опытом переживаний и гонений.  И конечно, здесь есть что увидеть, услышать, ощутить...
       2. Морская прогулка
На сверкающем глиссере белом
Мы заехали в каменный грот,
И скала опрокинутым телом
Заслонила от нас небосвод.
Здесь, в подземном мерцающем зале,
Над лагуной прозрачной воды,
Мы и сами прозрачными стали,
Как фигурки из тонкой слюды.
И в большой кристаллической чаше,
С удивлением глядя на нас,
Отраженья неясные наши,
Засияли мильонами глаз.
Словно вырвавшись вновь из пучины,
Стаи девушек с рыбьим хвостом
И подобные крабам мужчины
Оцепили наш глиссер кругом.
Под великой одеждою моря,
Подражая движеньям людей.
Целый мир ликованья и горя
Жил диковинной жизнью своей.
Что-то там и рвалось, и кипело,
И сплеталось, и снова рвалось,
И скалы опрокинутой тело
Пробивало над нами насквозь.
Но водитель нажал на педали,
И опять мы, как будто во сне,
Полетели из мира печали
На высокой и легкой волне.
Солнце в самом зените пылало,
Пена скал заливала корму,
И Таврида из моря вставала,
Приближаясь к лицу твоему.
(1956)
    Сюжет развивается… А где же Любовь? Да вот она – Высокая, Живописная, Философская. И никаких вздохов при Луне, никаких намеков на поцелуи, страсти.. Есть только СОПЕРЕЖИВАНИЯ с той, которая достойна выбора Поэта, и она оценит сказанное как огромный и многоцветный букет.
         Однако дело движется, человеческое, живое заявляет о себе, и вот оно -
      3. Признание
Зацелована, околдована,
С ветром в поле когда-то обвенчана,
Вся ты словно в оковы закована,
Драгоценная моя женщина!

Не веселая, не печальная,
Словно с темного неба сошедшая,
Ты и песнь моя обручальная,
И звезда моя сумасшедшая.

Я склонюсь над твоими коленями,
Обниму их с неистовой силою,
И слезами, и стихотворениями
Обожгу тебя, горькую, милую.

Отвори мне лицо полуночное,
Дай войти в эти очи тяжелые,
В эти черные брови восточные,
В эти руки твои полуголые.

Что прибавится – не убавится,
Что не сбудется – позабудется…
Отчего же ты плачешь, красавица?
Или это мне только чудится?
(1957)
       А это уже из древней русской поэзии, сохраненной и бережно поданной. Женщина – ближе, но все-таки не своя… И потому столько здесь россыпей золотого Слова, адресованных именно «восточной» женщине, заколдованной, зачарованной, об имени которой мы можем только гадать.