Гуслярства. О лете и о любви

Ночь кончается, одна на столетие,
В золотом и синем мистика Гоголя,
Где одна из тех, что дарят бессмертие,
Засыпает, нежно губками трогая

Парафиновые пальцы старателя,
Подуставшие за эту недлинную
Украинскую — того же писателя —
Ночь, ушедшую в зарю воробьиную.

Не отнять руки — простое движение —
Не нарушить бы покой равновесия
Обретённой ли печалью скольжения
Между прошлой и грядущей прецессией

Или мудростью с посильной заботою
О лежащей рядом в это мгновение
В ночь на счастье между чистой субботою
И ликующим ещё воскресением.

Спи, кудесница, резвись, оголтелое
Вороньё навстречу дню и слиянию
В брачных танцах над черешнею спелою,
Чёрно-красной, словно кровь покаяния

За вот эти буйства и солидарности,
Что в любви, что в календарном развитии
Летних месяцев, чьи сны и бездарности
Оставляют место краскам соития.

Спи, послушница, в твоём обнажении
На рассвете мало классика Гоголя.
А в окне седой луны отражение,
Уплывающей погасшей пирогою

За ушедшей полосой затемнения,
Столь удачной в списках телосложения.
Возрождается желанье с хотением,
Да вот только спит объект приложения.

* * *
В городских дворах легко тянет липою,
Тополиный снег сошёл в воскресения.
Отдыхай-трудись, душа, с этой цыпою —
Никаких хлопот, одни сотрясения.

А в закатном небе пусто-прилизанном
Подрастающих стрижей хороводины
Над дрожащими от пенья карнизами
Голосящей в вечных празднествах  Родины.
4.01.1997