Меня Питер теперь встретит ветром и горьким кофе

Меня Питер теперь встретит ветром и горьким кофе,
так, что шарф не согреет и книги промокнут в сумке.
Сборник Бродского тощий, как мысли о катастрофе
в подсознании, тянет бледные кисти к рюмке.

Запах сонной Невы, завороженный и бесстыдный,
в нос проникнув, уже исключает все остальные
проявления запаха, с берега слишком видно
Исаакиев верх. Купола его, налитые

чьей-то кровью и солнцем, моей сигареты дымом
размываются напрочь, день портится, и картинка
пребывания - тоже, ты кажешься нелюбимой
и заезженной вусмерть, как старая рок-пластинка

или серый комод, что в прихожей остался, дома.
Красин рушит меня ледокольным признаньем веры
в разрушение мира. В бесценность чужого слова
уже больше никто... Продолжительность "нашей" эры

завершается с пристанью, я выхожу на серость
придорожного мира, ловя остановку взглядом.
Меня Питер встречает кофе и ветром. Зрелость -
это способ убийства себя, как мензурка с ядом,

что всегда в пиджаке, в том нагрудном моем кармане,
где когда-то лежало твое черно-белое фото.
Но теперь не лежит. Остывая, вода в стакане
отражает сухое лицо и движенье: кто-то

(предположим, красивый) ступает на тень от зданий,
находясь в сердце мира, чуть-чуть подойдет ко Спасу.
Я, свалившись в объятия грустных воспоминаний,
позволяю слезе оторваться и капнуть с глаза.





14/12/13