Долюшка-доля. Гл. 18. Письмо

Здраствуй, дорогая дочИ Анфиса Ивановна. С горячим к тебе приветом мАти твоя Шустова Татьяна Павловна. Во-первых строках своего письмеца сообщаю, што мы живы-здоровы, чего и тебе желаем. Токо Фисонька, в августе померла у нас баба Фиса, мати моя. Мы не стали тебя росстраивать, и сообщать тебе, ты уж прости нас грешных. Я забояласе, а вдруг ты захочёшь приехать проститце, а времечко-то, деушка, какоё – война, кабы чего в дороге-то не случилось. Миша могилку на самОм угорышке выкопал, земелька -  песочек, мяконько лежать ней будё. Только один копал, дак долго заняло него.
В тёмно времё мы ныниче завешиваём окошка, чтобы на улку свет от лампы не падал, вдруг, да самолёт немечкой. Такой указ нам дал сам председатель Никита Степанович. Жить, Фисонька, стало трудно, хуже чем в Гражданську войну. На трудодень нам дают грамульки зерна пополам с мекиной. Что тут испекёшь? Я жернова стары вытащила с подволоки, Миша мне них наладил, вот и мелём то зерно. Не зерно, а слёзки одне. Хорошо хошь картовина выросла, да и ту сдавали государству для солдат на войне. А ишо вяжём для них из овечьёй шерсти носки да рукавичи. Дуня дак штук восемь кисетов ним сшила, ишо буковки вышила «На память от Дуни». Бываё Олёше достанетце такой кисетик, да носочки с рукавичками, как ты думаёшь, Фиса? А ишо я снесла Иванов полушубок, которой он по празникам надёвывал, совсем хорошой полушубок-от, да двои новы катанчи, перед войной катаны. А у самих катанчи розны. Бурочки бабы Фисы Дуня носит, хошь у ней ноги в тепле. Только не вековичны бурочки, а шерсть нонешнюю всё извязала на носки да рукавичи содатам. Обростут овчи новой шерстью, дак тогды бываё к лету катанчи закажу скатать. А то на следущую зиму совсем босиком останёмсе. Хошь бы скоряе победа. А ишо мы всёй деревнёй деньги на танки собирали. Я последни отдала. Ковды-се на трудодень получу? Да и в лавке мало чего есть, спички, керосин, соль – всё рукоданно, помаленьку дают. Когды ишо баржи-то пойдут с товаром, до весны долго.
Было собраньё в правленье, дак решили, што один день за так в колхозе будём роботать, а зароботок за этот день пойдёт для солдат на войне. А ишо решили, штобы вывезти со своего двора на колхозно полё не меньше двадцати куч назьму. На своё-то полишко, пожалуй, мало чего останетче. У меня сичас житьё малёхонько получше. В мучном ящике есть с пол-мешка муки, ишо до войны припасено было. Хотела корове скормить, да теперича сами больно хорошо трескам, с червечками мучка-то, да я ковды мусенку заварю, оне всплывают, я них ложкой и вылавливаю. Жиденька мусенка-то, тену муку по-маленьку. А к мусенке махонькой чигунок картошки сварю, вот этим и живём. Хлеба-та настоящёго давно не едали. С мекиной за мохом пекём. Хорошо, коровёнка есть, выручаё, как не говори. Литру-другу молочишка даё. В запуск скоро подё. Дак я молока-та припасла, кружков с десяток наморозила. Ишо бываё маленько заморожу. Миша мужик, нему хорошо бы ись надо. А где взять-то? Новой раз на трудодень дают гороху, дак я горошничу в пече напарю, и лупим. От иё весь день урчаниё в брюхе, да пердёж.
От Анны, Фисонька, не висти, не пАвисти. В эку даль перед войной отправили, с ума можно сойти. Даже не знаю, увидимсе ли мы с ней ишо. Олёша где-то воюёт. Совсем редко пишёт. Одна радость – живой, и, Слава Богу. Вон сестрицам твоим старшим Марфе с Марьёй на сыновей похоронки пришли, да на одной неделе обеим сразу. Воют Марфа с Марьёй. Жалко порато них, да что поделашь, доля такая. Миша роботаёт с шести утра и до пяти вечера, покуль ишо маленько видко на улке. Эстолько роботать тоже на собранье постановили. Миша и дома-та без дела не сидит. Он то катанчи стары починиваё, то морды из вичья плетёт. У него ез есть на реке, отремонтировал ИвАнов старой летом, дак нет-нет да и рыбину какую принесё. А в попуск хорошо рыбка ловиласе. Я наА сарьгах в печи полну наволочку езги насушила, правда в основном ерши сопливые, да на Ушку оне порато гожи. Да маленько заморозила рыбы, да ели кажной день. Пустоё-то брюхо надо чем-то наминать, не то и ноги протянуть можно.
Фиса, а председатель-то наш, Никита Степанович порато хорошой мужик. Он летось с Мишой две ночи нам траву косил в излучине, и сказывать не кому не велел. Мы две копёшки поставили. А то бы как зиму-то жили без волотки? О прошлом годе у Парасковьи Чуркиной ишо в марте сенишко-то закончилосе. И трушничать не давали, в колхозе тожё бескормица начиналасе. Да ним из соседнёго колхоза три воза соломы взаймы дали. Хошь и мало толку от соломы, да коровёнки хошь што-то жевают. А ведь потеряё корова жвак, всё тогды, лечить надо, да кормить хорошо, а чем? Просила Парасковья у председателя хошь соломы, а у него самого на скотнём дворе коровы глотки дерут – крышу сымают. Пошла Парасковья по людям с верёвкой. Там беремё взаймЫ наложат, тут наложат, да токо и у людей сена мало, лето дожливо было, мало накосили. Я дак два беремя ней дала, а где боле-то взять? У самой сена было не Ахти. Дак вот малёхонько не дотенула коровёнка-та у Парасковьи. Пала в конце апреля. Ты бы знала, Фиса, как выла Парасковья-та, как по покойнику выла. У ней троё робёнков, пить-ись хотят, а как без молока-та? Опять жё меско своё с коровушкой, телёночёк выростё. Только, Фисонька, мало мы меска да молочка-та видели, всё на войну эту проклетущую уходило. Осымала Парасковья шкуру с коровы, топором меско-то розрубила на куски. А много ли меска-та вышло. Не корова была, а одно косьё. Пошла Парасковья с падИной по деревне. Куды мясо-то девать? Соли в лавке совсем не осталось, засолить мясо не чем. Соль-то у нас ведь по воде привозят, когды баржа с продуктама придё. Чуть не падала Парасковья людям в ноги, штобы они это мясо брали, а заместо него дали бы поись робёнкам – жита бы с мекиной, либо картовину. Я мучки с червечками насыпала в мешочик ней на мусенку. Да молока налила. А падину не взяла, не хочу падины-то. Мы перед Новым годом телёнка зарезали, дак я малёхонько утаила меска-та для себя. А шкуру коровью Парасковья сдала в колхоз, ней за ниё сколько-то жита дали. А вёснусь попросил меня бригадир хошь часочика на три после ночи выходить в полё, земельку пахать. А там Парасковья пашёт. Деушка, посмотрела я, а у неё обувки на ногах нету. Она пяты смолой намазала, да так и ходит в борозде за плугом. Посмотрела я на нейны ноги-то, а на них мистечика живого нету. У вороны лапы лучше смотретца. Все ноженьки у Парасковьи в трещинах кровяных. «Осподи, Парасковья, - говорю я ней. - Да пошто ты без обутки-то пашёшь?» Заривела она. «Нету обутки, - говорит, - совсем нечего на ноги надеть». Я ней велела вечером ко мне домой прийти. Пришла она бедная, села на крылечико. Я достала из печи чигунник с горячой водой, вылила в шайку, да холодной подлила. «Ставь, - говорю ней, - ноги в шайку». Она ставит, а сама от боли корчитце. Напарила я ней ноги, намыла. Принесла из дому комочик сала нутреного с серой смешано. Стала ноги ней намазывать, а она рот-от роскрыла, да и просит: «Положь, Татьяна Павловна хошь малёхонько на язык, со вчерашнёго дня крошки во рту не бывало. Корову доели  недавно, а какой кусок поевитце, дак робёнкам оставляю. Сегодне воды напиласе, так и пахала весь день. Правда столбиков около поля нарвала да пососала. Оне покуля хвощем не взелисе - сладеньки». «Осподи, Парасковья. Да так и ноги протянуть недолго». Сходила я в дом да принесла ней пол-лепёхи житной с мекиной да с мохом. Она на раз иё и сглотонула. Принесла с назьму опорки, мамины ишшо, подала Парасковье – на, носи. Она заривела. Говорю ней: «Не реви. Зимой-то што на ноги обуёшь?» «Катанчи худерянные есь», - говорит она. Я ней в подол у фартука картошки с пол-ведёрка насыпала. Рада бы больше, да у самой мало.
Вот, деушка, какая жись настала. И откуле этот Гитлер проклетущой навезалсе на наши головы? Сколько народу на Руси сгубил, а сколько ишо сгубит. Фисонька, ты тамотка береги себя, не ползи, куды тебя не просят. Дуня в школу ходит, да дома пособляёт. Я всё дежурю на скотнём, да ишо днём маленько роботаю, да это не в кажной день, а когды бригадира приспичит. Фиса, пишёт ли тебе Олёша? Вся моя душа об ём изболеласе, и об тебе с Анной тожё. А ишо, Фисонька, люди от голоду всех собак на деревне съели, наверно, и до кошок доберутце. Да много ли в кошке-то наеды? Как жить бедным жёнкам? Ведь все мужики на войне. Слава те, Осподи, хошь вы-то у меня вырощены. Голодоваём, конешно, но нам всё жё полегче, чем тем жёнкам, у которых робёнки мАлы. Летом нас гриб да ягода выручала. Дуня сбегаё в лес на упряжок, принесёт голубели зобёнку, мы иё и так наедимсе, и в печи напарим. Опять на зиму грибов насушили, много сеговоды них было. Не замрём зимой с голоду бываё. На обабнице да на ухе из сушёной рыбы будём жить. Да и насолила я тожё рыжиков-то. Миша коров в лесу пас и рыжики собирал. Много наносил. Дак я Парасковье три корзины большащих снесла.
А ишо, Фисонька, на собранье постановили, што если кто из колхозников выроботаёт меньше сотни трудодней, дак того по закону военного времени надо выгонять из колхозу. А подросткам от 12 до 16 годов норма не меньше пятидесети трудодней на рыло. Так Никита Степанович сказал. Он, Фисонька порато справедливой человек. Без него, што бы люди в колхозе делали. Как не посмотришь, а он всё в роботе, стогораннёго и до познёго вечера. НовОй раз и меня на скотнём попроведаё. Хорошой он мужик. Токо жёнка нему лентюха досталасе. Не хочёт роботать. Дак завтре снова правленьё хотят собирать. Жёнки на деревне бранятце, што оне все жилы на роботе вытягивают, а негова дома сидит, больной прикидываетце. Справку где-то добыла, што на голову больная. А какая жё она больная, как в лес кажной день сдристывала?
А Дуня летом на сенокосе роботала, кучи на коне возила. Да и так роботала, куды бригадир пошлёт.
Фисонька, проздравляю тебя с Новым 1943 годом. Желаю тебе  здоровья и счастья в личной жизни. А письмецо это, Фиса, я три дни писала. Худо пишу-то, я ведь мало училасе, а захотелосе россказать тебе про всю нашу жись в деревне. А то Дуня всё письма пишёт. Дак у ниё здраствуй да прощай, и всё письмо.
До свиданья Фиса. Кланеемсе тебе мама, Шустова Татьяна Павловна, брат Михаил, да сестрица Дуня.
Писала 5 декабря 1942 года.