22 нелёгких года старым Новым Путём

22 НЕЛЁГКИХ ГОДА
СТАРЫМ НОВЫМ ПУТЁМ.

22 года Россия по новым законам живёт,
Недавних правителей хает,
Давним честь отдаёт.
Тех, кого деспотом звала,
Хвалит за их дела,
Забыв, как в них бомбы кидала,
Как на мякине жила.
Прежних борцов с деспотией
Смутьянами нынче зовёт -
И среди них декабристов*,
Свой удивляя народ.
И снова во всех своих бедах
Виновным кого назовёт?...

---------------------------------------
* - см. Приложение 1:
 
    «РОМАНОВЫ» В МАНЕЖЕ:
    ИМПЕРИЯ НАНОСИТ ОТВЕТНЫЙ УДАР.

    Журналистка программы "Воздух" журнала "Афиша" Мария Баронова отстояла
    километровую очередь на самую популярную выставку года в Москве— экспозицию
    об истории дома Романовых в Манеже — и узнала, что во всем опять виноваты   
    евреи, масоны, англичане и американцы.

"Были у многих правителей и проблемы — об этом в каждом зале сообщают плакаты, подсвеченные красным светом. Это Воры, Самозванцы, Бунтовщики и Предатели. Сначала они продавали русских людей (выделено жирным шрифтом) на невольничьи рынки Крыма и Турции, устраивали разбои и грабежи, насиловали женщин и убивали мужчин, все это вызывало глумление в европейских газетах. Кончалось это всегда одинаково. Негодяев казнили на Болотной площади (а вовсе не на Лобном месте, как принято считать). Впрочем, с годами Воры, Самозванцы, Бунтовщики и Предатели окрепли. Потому что в России появились европейские масонские ложи. Все российские масоны вступали в тайный сговор с зарубежными собратьями, проводя откровенно антироссийскую политику. Но затем негодяи совсем обнаглели и стали декабристами. Цели декабристов были незамысловаты: «Истребление царской семьи и разделение страны на несколько держав». Деньги они брали у банкира Абрама Израилевича Перетца**. К концу XIX века все стало совсем плохо: негодяям стали помогать Британское и Американское общества друзей русской свободы. Целью последнего была пропаганда в России американских ценностей. Ну, теперь все понятно. Ниточка связалась".


-------------------------------------------
** - см. Приложение 2 :




Лев Бердников.
                ОСТРЫЙ ПЕРЕТЦ.

     http://www.lechaim.ru/ARHIV/192/BERDNIKOV.htm

Один мемуарист начала XIX века воссоздает в своих «Записках...» характерный диалог: «– А кто ж такой Перетц?» – «Перетц – богатый еврей, у которого огромные дела по разным откупам и подрядам и особенно по перевозке и поставке соли в казенные магазины». – «Ну... это должен быть именно тот, о котором говорят: где соль, тут и перец»[1]. О русско-еврейском общественном деятеле, крупном банкире и откупщике Абраме Израилевиче Перетце (1771–1833) и пойдет здесь речь. Обыгрывая его фамилию с помощью омонима «перец», наш мемуарист разумел его природную «остроту», что на языке того времени означало: «способность душевная скоро понимать что, проникать во что... острота разума, понятия»[2].

И действительно, Абрам Перетц изострил cвой разум еще сызмальства – за изучением Торы и Талмуда. К этому его приобщил отец – раввин городка Любартова, что в Люблинской губернии, где и родился наш герой. Он получил традиционное еврейское образование сначала дома, а потом в ешиве; овладел светскими науками; свободно изъяснялся на немецком и русском языках. Но наиболее глубокое влияние на отрока оказал выдающийся талмудист, тесно связанный с кругом идей Хаскалы (еврейского Просвещения), главный раввин Берлина Гирш Лебель (1721–1800), приходившийся Абраму родным дядей. В берлинский дом последнего Перетц частенько наезжал, а потому был лично знаком со многими германскими маскилим. Подобно другим приверженцам Хаскалы, Перетц был против культурной обособленности еврейства и видел в усвоении европейского образования залог улучшения положения своих соплеменников.

В Берлине Перетц сблизился со своим просвещенным соотечественником – Йеошуа Цейтлиным (1742–1821), и этому знакомству суждено было сыграть огромную роль в судьбе юноши. Уроженец города Шклова, ученый-гебраист и тонкий толкователь Талмуда, Цейтлин был одновременно крупным купцом и управляющим светлейшего князя Г.А. Потемкина, с которым часто вел талмудические дискуссии. Друг светлейшего, он по воле своего покровителя получил титул надворного советника и имение Устье в Могилевской губернии с 910-ю крепостными душами! В этом имении Цейтлин, как подлинный еврейский меценат, создал свой «бейт а-мидраш», который посещали талмудисты, пользуясь собранной хозяином уникальной библиотекой. Поддержку «еврейского помещика» получали и маскилим, среди них – известный писатель и педагог Менахем-Мендл Лефин, знаток ивритской грамматики Нафтали-Герц Шульман, раввин, астроном и популяризатор науки р. Борух Шик.

Цейтлин часто ездил в Берлин, и есть свидетельства, что он неоднократно навещал одного из основоположников движения Хаскала – философа Мозеса Мендельсона. Следует, однако, оговориться, что при всей близости взглядов немецких и русских маскилим между ними существовали и серьезные идеологические различия. Первое поколение еврейских просветителей в России (и прежде всего, шкловские маскилим) по-прежнему находились под значительным влиянием раввинистической культуры, ярчайшим выразителем которой был тогда знаменитый Виленский гаон р. Элияу бен Шломо (1720–1797). По существу, многие из них объединяли в своем мировоззрении идеалы европейского Просвещения и еврейской интеллектуальной традиции.

С самого начала своего знакомства с Перетцем Цейтлин испытал к нему особое душевное расположение, не покидавшее его потом до конца жизни. Быть может, по складу личности Абрам чем-то напомнил Цейтлину его самого в молодые годы: способности подающего надежды талмудиста сочетались в нем с деловой хваткой коммерсанта! И нет ничего удивительного, что Йеошуа решает породниться с Абрамом: он отдает ему в жены свою дочь, красавицу Сару, которую за миниатюрность и малый рост прозвали Фейгеле (Птичка). В шестнадцать лет Перетц становится уже не только женатым человеком, но и правой рукой своего именитого тестя, с которым переезжает на жительство в Шклов. Однако даже рождение сына Гирша и дочери Цирл не сделало этот брак счастливым. Когда в конце XVIII века Абрам отправился в Петербург, где представлял торгово-финансовые интересы тестя, жена за ним не последовала. При ней остались и дети, и только в 1803 году, после бар-мицвы, Гиршу было разрешено переехать к отцу[3].

Перетц обосновывается в Петербурге в конце 1790-х годов и сразу входит в немногочисленную еврейскую общину, проживающую в столице вопреки законодательному запрещению, но с высочайшего ведома. Дела Абрама в Северной Пальмире пошли очень успешно: помогли старые связи с князем Г.А. Потемкиным и, конечно, острый ум и оборотистость. Он вскоре сделался известен как богатый откупщик и подрядчик по кораблестроению и даже много лет спустя был «долго памятен столице по своим достоинствам и по своим огромным делам»[4]. Перетц в товариществе с херсонским купцом Николаем Штиглицем заключил контракт с правительством на откуп крымской соли. Контракт сей обсуждался в Сенате и был собственноручно утвержден государем. Тогда же Павел I пожаловал ему титул коммерции советника[5].

Со временем окрепли связи Перетца с элитой высшего общества столицы. Особенно дружен он был с фаворитом Павла I графом И.П. Кутайсовым, а также с видными государственными мужами Е.Ф. Канкриным и М.М. Сперанским. Последний даже некоторое время жил в его доме на углу Невского и Большой Морской (ныне здание кинотеатра «Баррикада»). Говорят, что Перетц вел «открытый дом», принимая у себя и потчуя «весь город», без различия чина, рода и племени[6].

Бытует мнение, что, перебравшись в Петербург, Перетц оторвался от еврейских корней[7]. Факты, однако, позволяют поколебать это утверждение, ибо установлено, что Абрам тесно общался здесь с выдающимися представителями Хаскалы: Менахемом-Мендлом Лефиным и видным коммерсантом и общественным деятелем из Кенигсберга, учеником Мендельсона Давидом Фридлендером[8].

Примечателен один эпизод, истолкованный историком Ю.И. Гессеном не в пользу Перетца, хотя на самом деле он свидетельствует как раз о заботе последнего о своих несчастных единоверцах. Известно, что Шклов принадлежал тогда бывшему фавориту императрицы Екатерины II графу С.Г. Зоричу, разорявшему и притеснявшему местных евреев. Те долго сносили оскорбления и побои (доходило и до этого!) графа-самодура, и только в 1798 году, когда их соплеменник Абрам Перетц cтал дружен с всесильным фаворитом царя И.П. Кутайсовым, выступили с обвинениями против своего притеснителя. Трудно согласиться с Гессеном, что только «дела денежные сблизили Перетца с царским любимцем Кутайсовым», что «Перетц пользовался знакомством с влиятельными сановниками лишь в видах собственной выгоды», а о делах своего народа и не помышлял[9]. По всей видимости, не Перетц, а Кутайсов, который «употреблял всякие уловки и интриги, чтобы приобрести Шклов у Зорича»[10], воспользовался жалобой на графа в своих корыстных целях. Абрам же, выступивший в роли штадлана (еврейского ходатая), желал любым путем облегчить участь своих соплеменников, а потому и прибегнул к помощи сановного мздоимца.

Есть свидетельства, что Перетц размышлял о судьбах своего народа в исторической перспективе. Сохранились воспоминания литератора Ф.Н. Глинки о его беседах с сыном нашего героя, Григорием Перетцем, где тот поведал о сокровенных мыслях отца. «В одно утро, – рассказывает Глинка, – он [Григорий Перетц] очень много напевал о необходимости общества к высвобождению евреев, рассеянных по России и даже Европе, и поселению их в Крыму или даже на Востоке в виде отдельного народа; он говорил, что, кажется, отец его... имел мысль о собрании евреев; но что для сего нужно собрание капиталистов и содействие ученых людей и проч. Тут распелся он о том, как евреев собирать, с какими триумфами их вести и проч. и проч. Мне помнится, что на все сие говорение я сказал: “Да, видно, вы хотите придвинуть преставление света? Говорят, что в Писании сказано (тогда я почти не знал еще Писания), что когда жиды выйдут на свободу, то свет кончится”»[11]. Что ж, действительно, в Священную книгу Глинка не заглядывал! Зато искушенный в изучении Торы Абрам Перетц твердо знал радовавшие его сердце пророчества: «...возвратит Г-сподь, Б-г твой, изгнанников твоих, и смилуется над тобою, и снова соберет тебя из всех народов... И приведет тебя Г-сподь, Б-г твой, в землю, которой владели отцы твои, и станешь ты владеть ею...» (Дварим, 30: 3, 5).

Нелишне отметить, что мысль о создании еврейского государства была навеяна Абраму все тем же Йеошуа Цейтлиным. Последний ранее внушил ее Г.А. Потемкину, который даже разработал проект: после победы в войне над турками собрать всех иудеев вместе и поселить на территории освобожденной Палестины. И это были не только слова – светлейший князь для воплощения в жизнь сего дерзкого плана начал формирование состоявшего из одних евреев Израилевского конного полка и даже выделил для его обучения специального офицера[12]. И хотя проект этот остался нереализованным, он, по-видимому, продолжал будоражить просвещенные еврейские умы.

Но в своем отношении к евреям Перетц был избирателен: как истый миснагед, он резко отрицательно относился к хасидизму и его лидерам, считая, что те завоевывали свой авторитет только благодаря невежеству и суеверию массы. Как зять талмудиста и ревнителя знаний Йеошуа Цейтлина и как светски образованный человек, он не мог не питать неприязни к религиозному движению, которое не придавало учености первостепенного значения[13].

Когда в 1802 году, уже при Александре I, для составления законодательства о евреях был создан Еврейский комитет, Абрам Перетц был одним из немногих евреев, приглашенных участвовать в его заседаниях. Вместе с ним в качестве еврейских экспертов в работе Комитета участвовали известный откупщик Нота Ноткин и литератор Йеуда-Лейб Невахович (1776–1831). Однако, если Ноткин подавал проекты об улучшении положения единоверцев, а Невахович выступал в печати против распространения в русском обществе антиеврейских предрассудков, то роль Перетца как защитника прав евреев была не столь заметна. Как это ни странно, но о трудах Абрама на благо еврейства лучше всего рассказывают его враги. «Сперанский, – пишет сенатор-юдофоб Г.Р. Державин, – совсем был предан жидам, чрез известного откупщика Перетца, которого он открытым образом считался приятелем и жил в его доме»[14]. Да, именно М.Н. Сперанский был в Комитете одним из деятельных сторонников гуманного отношения к евреям. По его мнению, иудеи нуждались не в наказаниях и ограничениях, а, напротив, в том, чтобы им давали больше прав и возможностей, дабы, получая образование и доступ к промышленности и торговле, они могли бы применять свои способности к пользе Отечества и отвыкать от паразитического и непроизводительного труда. «Как можно меньше запретов и как можно больше свободы!» – так сформулировал Сперанский политику империи по отношению к евреям. И Перетца по праву называли «еврейским помощником Сперанского» в этом деле. Между тем отношения их часто изображались и изображаются превратно. Так, совсем недавно протоиерей Лев Лебедев заявил: «Очень богатый еврей Перетц дал крупную взятку Сперанскому, и, приняв ее, сей государственный муж сообщил делу такой оборот»[15]. Беспочвенность подобного утверждения показал еще в XIX веке весьма осведомленный барон М.А. Корф, который отметил: «Сперанский действительно состоял в близких отношениях к Перетцу... но, несмотря на все наши старания, мы не могли найти ничего достоверного ни о происхождении этих отношений, ни об их значении... Всего вероятнее, что наш государственный человек поддерживал эту связь потому более, что в огромных финансовых знаниях Перетца он почерпал те практические сведения, которых, и по воспитанию, и по кругу своей деятельности, не мог сам иметь. Впрочем, связь с Перетцем... славившимся своим коммерческим умом, ни для кого не могла быть зазорною»[16].

В этой связи находит свое объяснение факт, из которого Ю.И. Гессен вывел умозаключение о незначительном участии Перетца в деле эмансипации евреев. Ученый обратил внимание на два посвящения, предпосланные книге Неваховича «Кол Шават бат Иеуда» («Вопль дщери иудейской»; Шклов, 1804): одно было адресовано «защитнику своего народа» Ноткину, другое – «коммерции советнику» Перетцу. Отсюда следовал вывод, что Ноткин занимался исключительно делами еврейскими, в то время как Перетц сосредоточился на собственных финансах и торговле[17]. Но ведь можно предположить и иное: наиболее яркой чертой личности Перетца был именно его финансовый гений, что и отразилось в тексте посвящения. И, понятно, это вовсе не исключало его доброй заботы о своем народе, иначе стоило ли вообще посвящать ему книгу?

Подобно тому как Йеошуа Цейтлин заслужил полное доверие Потемкина, так и Перетц, следуя примеру тестя, завязывает дружеские отношения с виднейшим реформатором начала XIX века Сперанским, который, как и «великолепный князь Тавриды», отличался симпатией к евреям. Те несколько лет, которые он провел в постоянном контакте со своим еврейским другом, генерировали не одну, а целый поток идей. В их числе и финансовая реформа 1810–1812 годов, которая, как считалось, во многом обязана своим успехом «наставлениям банкира Перетца» (он разработал основной ее план)[18].

Во время Отечественной войны 1812 года Перетц вложил все свое состояние в организацию продовольственного снабжения русской армии; однако казна задерживала платежи, и он вынужден был объявить себя банкротом. Имущество его было распродано за полтора миллиона рублей, хотя его претензии к казне, так и не рассмотренные, составляли четыре миллиона[19].

В 1813 году Перетц принимает лютеранство. Причиной этого драматического шага называют прежде всего его разочарование в вышедшем из-под пера Еврейского комитета «Положении о евреях» (1804), где в результате возобладал не проект Сперанского, а все те же принудительные и ограничительные меры, за кои ратовали другие сановники. Это окончательно подорвало веру Перетца в возможность эмансипации российских евреев[20]. Возможно, впрочем, что Абрам Израилевич крестился, чтобы вступить в брак по сильной любви с девицей-христианкой Каролиной де Ломбор (1790–1853) (первая жена Сара к тому времени умерла). Во всяком случае, женитьба на де Ломбор состоялась сразу же после его крещения (от этого брака он имел потом четырех сыновей и пять дочерей).

Как же воспринимали окружающие обращение нашего героя в христианство? Вот что рассказывает в связи с этим литератор Н.И. Греч об отношениях нашего героя с неким П.Х. Безаком: «...Богатый откупщик Перетц, жид, но человек добрый и истинно благородный, зная ум, способности и опытность Безака, предложил ему место помощника по конторе, с жалованьем по 20 тысяч в год, и, сверх того, подарил ему каменный дом. Безак решился принять эту должность, поправил свое состояние и испортил всю карьеру званием жидовского приказчика. Подумаешь, как несправедливы суждения света! Что тут дурного и предосудительного? Но это не принято, и дело конченое»[21]. Парадоксально, что «жидовским приказчиком» Безака стали аттестовать в 1815 году, то есть тогда, когда Перетц уже обрядился в христианские одежды и формально «жидом» уже не был.

А что сами евреи? Сохранилось такое заявление хасидов, не простивших Перетцу его враждебности к хасидскому движению: «А что касается доносчика Перетца, да будет проклято его имя, то его низость стала всем известна, когда он, к стыду и позору миснагедов, переменил религию»[22]. Знаменательно также, что в большинстве дошедших до нас экземпляров уже упомянутой нами книги Неваховича посвящение Перетцу оказалось странным образом вырезано. Это, по-видимому, также косвенно свидетельствует об отношении евреев к его отступничеству.

И только Йеошуа Цейтлин не порывал связь со своим бывшим зятем даже после его крещения и второй женитьбы. Он не только упомянул Абрама в своем завещании, но и признал за ним право приобретения своего имения Устье[23]. Как видно, глубокая духовная связь между ними выдержала все испытания временем.

О последних годах жизни Перетца сведений нет. Известно, что он нищенствовал. В письме, написанном на иврите в 1822 году своему родственнику Соломону Цейтлину, Абрам жаловался: «Мои дела в ужасном состоянии, и я ни на кого не могу положиться, кроме нашего небесного Отца, который дает пропитание каждому и всем нам. Надеюсь, что Он не оставит меня на посмеяние моим врагам»[24]. Последнее упоминание о нем содержится в завещании Л. Неваховича 1830 года, где тот назначил Перетца своим душеприказчиком[25]. Абрам Израилевич Перетц умер в Петербурге не ранее 1833 года.

Расскажем о некоторых его потомках. Старший сын Григорий (1790–1755; Гирш) – участник декабристского движения. Получил воспитание в цейтлинском имении – в Устье. С 1803 года жил у отца в Петербурге. В 1809 году поступил на государственную службу в чине титулярного советника, а в 1820 году был принят в тайную организацию, примыкавшую к Союзу благоденствия. По его предложению паролем организации стало слово «херут» (на иврите – «свобода»). Несмотря на то что Григорий в 1822 году отошел от общества, после подавления восстания декабристов он был осужден на пожизненную ссылку и лишь в конце 1840-х годов получил разрешение поселиться в Одессе. Другой сын Перетца, Александр (1812– 1872), горный инженер, сыграл видную роль в промышленном развитии Урала, был в 1861–1866 годах начальником Корпуса горных инженеров. Младший сын, Егор (1833–1899), cтал статс-секретарем Государственного совета (с 1872 года), в 1878–1883 годах – Государственным секретарем, затем членом Государственного совета. Представитель либеральной бюрократии и сторонник реформ, он в своих мемуарах (изданных уже в советское время) коснулся и дискуссий в Государственном совете по еврейскому вопросу. Известен и правнук Перетца Владимир Николаевич (1870–1935) – литературовед, академик Российской АН (с 1914 года), член Украинской АН (с 1919 года). Среди его многочисленных трудов имеются исследования о «жидовствующих» и о влиянии средневековой еврейской литературы на русскую. Ученицей и женой последнего являлась замечательный исследователь древнерусской литературы, доктор филологии Варвара Павловна Андрианова-Перетц (1888–1972)[26].

Ныне имя Абрама Перетца в исторической литературе упоминается редко и почти забыто. Но подлинное долголетие оно обрело в уже известном нам каламбуре «Где соль, тут и Перетц», властно ворвавшемся в городской фольклор Петербурга[27].


   27 ноября 2013 года.