Когда нас всех пропустят через строй...

I

Когда нас всех пропустят через строй,
кого не будет только там со мной
впоследствии, на самом склоне лет:
колонна репрессированных, кент,
чьё имя я не вспомню, хоть убей,
Баранов, Долин, то есть Кочубей,
Малюта, Путин, многие в друзьях…
По-моему, мы ходики в часах,
однажды, точно кончится завод.
Не лох, но неудачник, пешеход,
как многие, я преданность низам:
мы открывали матери глаза!
И мать-земля – впитала слёзы-дождь,
отца и братьев, дом нам заменя!
(глаза земли – следы наших подошв)

Не принимай решений за меня!
Покуда верится в несбыточные сны,
мне кажется, мы все обречены
на счастье, – даже если оно прах, –
на ветреную радость по утрам,
на горестные мысли ввечеру –
когда-нибудь, когда и я умру
раскланявшись, и рухну в самиздат,
и выйду настежь, сморщенный солдат, 
тела заполонят дверной проём…

Пришёл, достойный похвалы, пешком,
а выйду – как?.. Уже не подскажу.
Концы с концами вроде бы свожу
и ладно, ну и ладно, ну и «ок».
Так вымирает – каждый – диплодок!
Меня давно не прёт писать стихи,
я не люблю поэтов, их грехи
перед искусством – общий звукоряд:
известных, неизвестных, всех подряд.
Я видел смерть, я знаю шум волны.
Мне кажется – мы все – обречены
жить медленно, жить впредь не торопясь,
по ритму – узнавая «Кристабель»,
которой не читали отродясь,
и наша мать – есть наша колыбель..


II

1)
Когда нас всех пропустят через строй,
на пике жизни и на склоне лет,
не будет никого – тогда – со мной,
и это самый лучший комплимент:

«Черты лица похожи, но не он..» –
носок ботинка – градусник. Протри.
Пройдя через взаимосвязь времён
я насобачился считать ворон,
обычно – белых… Белые внутри,

уже не рыпаясь (ведь дали круголя!),
мы, кроткие, когда-нибудь намедни,
упав без сил, войдём в тебя, земля,
ты нашей станешь женщиной последней.

2)
Ну вот он я, стою перед тобой,
переминаясь с выкрика на ряд
необъективных доводов и вой –
солдат зимы под каской декабря.

И, право, как тебя благодарить
за то, что, перевёрнутый вверх дном,
разбитый в щепки, я умел любить,
и не боялся говорить о том.

3)
Дождись нас, мать! Не крайней и не рыжей
на слухи – пересудами – ложись,
рассказывай, как трудно падать вниз,
возможно что-то новое услышу…
Я мало отнял, очень – мало – дал,
я всюду – безнадёжно! – опоздал
(куда уж больше?) Трепетный излишек!
Ну вот он я, стою перед тобой! –
не конченный, но, безусловно, лох –
укрой меня теплом своим, укрой,
когда нас всех пропустят через строй,
когда я рухну в смерть-чертополох…


III

Зачем нам небо, – если есть земля?
Раз дальше матери шагнуть нельзя
никак не стать эфором нам, эфебом,
нас скинул со скалы Лакедемон,
бумажный змей взлетел в густое небо:
бумага – легче – тела – моего…

В гостях у сказки, приоткрытой Теслой,   
мы все обрящем атом и микрон.
-Ты слушаешь? -Нет, мне не интересно.
Какая разница?.. Не будем о плохом.
Не будем пить, оставим жизнь посуде,
на сколько стадиев успеем отойти,
покуда мы, – канон храня, не будем
жалеть о том, – что не смогли – спасти?..

Земля моя, – униженная – мной!
Я куст сирени высохшей в Париже,
когда нас всех пропустят через строй
одна лишь ты – останешься – со мной,
над телом этим – бережно – склонишься,
его накроешь плотной пеленой…

Так яростно, пронзительно, небрежно,
мы при’дем частью армии умерших,
бессмысленное воинство немых,
закованных за тлен, его успехи,
за дело – геев, нефоров, как в дым, –
в сплошную бронь: мой гроб – мои доспехи!

Любой предлог, распаханный до поля,
используя – любой – порыв сердец
(пусть многие со мною тут поспорят),
мой друг, мой отчим, брат мой, мой отец
жалей о не свершившемся и лишнем! –
Мы – не сумеем – пожалеть потом! –
Гуляй рванина! – от рубля! – и выше!..
Когда нас всех… Не бу-дем – о пло-хом!

К могиле не приложишь подорожник,
не выйдешь победителем из ржи,
любая жизнь навек – всего – дороже,
ни надпись, ни табличка (всё на выброс!)
ни женщина (от плача вся дрожит),
никто из тех, кто выбежал на выпас
не выдаст нас, не выдаст нас, нас выдаст
имперский марш подснежников в тиши,
о будь к нам милостив равновеликий Windows...