Славный Николай или прозревший звездопад

                РОМАН В СТИХАХ

«Судьба ему готовила путь славный,
имя звонкое народного заступника,
чахотку и Сибирь…»

Н. А. Некрасов




ПРОЛОГ

Полночною порой в уснувшем переулке,
где кроны тополей скрывают  звездопад,
я совершал свою печальную прогулку,
всё так же, как и год, и сорок лет назад.
Угрюмые дома, заборы и ворота,
слежавшаяся пыль на гулкой мостовой, -
всё было как всегда, и так же тихо кто-то
сопровождал меня или следил за мной.
Я видел только тень, скользящую по влажным
камням то впереди, то позади меня,
и знал, что кто-нибудь из нас двоих однажды
захочет не дожить до завтрашнего  дня.
Захочет не дожить и бросит этой ночи,
как кровному врагу в надменное  лицо:
«Ты ненавистна мне! Душе уже нет мочи
взирать на мир твоих дремучих мертвецов.
На пошлый  лунный блеск в зашторенных окошках,
на глянцевый металл насупленных дверей,
на крыши, где сидят откормленные кошки,
на смутные кресты повапленных церквей, –
нет больше сил смотреть и вечно ждать рассвета,
который будет так похожим на закат,
что лучше умереть мне в переулке этом,
где кроны тополей скрывают звездопад…»

Но я не умирал. Я молча и упрямо
вбивал за шагом шаг в гранит земли родной
свою печаль по ней, пока не вырос прямо
передо мною тот, кто крался вслед за мной.
Что он хотел сказать -  я знал и сам, но всё же
смотрел в его глаза с надеждой, словно он
был ангелом моим, решившим потревожить
собой и этот мир, и мой привычный сон,
чтоб раз и навсегда пресечь мои прогулки
полночною порой, когда все люди спят,
в ненужном ни земле, ни небу переулке,
где кроны тополей скрывают звездопад.
Но он не проявил в моей судьбе участья,
как будто для него я был всего лишь тень
древесного ствола иль мечта о счастье,
какого не несёт в себе грядущий день.
Какого не принёс в наш мир и день вчерашний,
хотя и был весьма багров его закат,
сжигавший за окном моей убогой башни
и кроны тополей, и крыши, где сидят
полуночной порой откормленные кошки,
и  смутные кресты повапленных церквей…

Казалось, что ещё чуть-чуть, ещё немножко –
И рухнет старый мир  под тяжестью своей.
Казалось, никогда уже не будет ночи
над выстрадавшей рай отчизною моей,
и новым небесам уже не застят очи
ни камни мостовых, ни кроны тополей.
Казалось и народ пробудится с рассветом
и сбросит все замки с распахнутых ворот,
чтоб Богу дать простор и в переулке этом,
и в душах всех, кто в нём рыдает и поёт…

Но это мне вчера всего лишь показалось,
Как, впрочем, год, и два, и сорок лет назад.
«Всё будет, как всегда, - вдруг тень моя призналась. –
Не зря же тополя скрывают звездопад.
Не зря же и рассвет в твоей земле-отчизне
всегда бывает так похожим на закат,
что лучше умереть, чем радоваться жизни,
которая есть сон, как люди говорят».
Что мог я возразить на это заявленье?
Как доказать, что в нём нет истины? Хотя…
нормальный человек не стал бы спорить с тенью,
пусть даже со своей, пусть даже и шутя.
И я не стал искать для жизни оправданья,
а просто вспомнил, что есть в мире человек,
которому его душевные терзанья
открыли ясный взгляд на наш бездушный век,
который и в домах уснувших переулков
умел приметить свет притушенных  лампад,      
а кроны тополей в его ночных прогулках
не в силах были скрыть прозревший звездопад. 

 



ГЛАВА ПЕРВАЯ. Чёрный клир.

1

Я мало знал о нём. Он был моим соседом
И даже иногда здоровался со мной,
Но кем он был, чем жил и с кем – увы, об этом
мне довелось узнать лишь нынешней зимой,
когда наш тесный двор дремал под спудом снега,
и окна украшал узорами мороз,
а «чёрный воронок» следами от колёс
нарисовал портрет начавшегося века.
Как это ни смешно, как это ни печально,
но именно таким пришёл к нам этот век:
бессмысленным и злым, безликим и нахальным,
как будто для него нормальный человек -
наиглавнейший враг, и только идиоты
имеют право жить под лозунгом свободы.
 
2

Соседа увезли два человека  в штатском,
хотя на помощь им был вызван и ОМОН.
Я видел, как его бойцы в защитных касках
осматривали наш миролюбивый дом,
как будто жили в нём одни лишь террористы,
а тихий домосед на третьем этаже
для ближних был смирён, а сам давно уже
являлся главарём безжалостных бомбистов.
И это ведь всерьёз! Полиция не может
шутить. Пусть даже ты не нарушал закон,
но кто-то скажет «фас!» - и вмиг тебя положат   
лицом в бетонный пол. Преступникам  времён
ужасного в глазах евреев сталинизма
такой либерализм придал бы  оптимизма.

3

Он шёл за ними так, как будто не сексоты
его везли в СИЗО, а он их увозил
подальше с глаз долой от русского народа.
Как будто полон был он богатырских сил,
доставшихся ему в удел от Святогора,
и если бы Господь благословил его –
давно бы на Руси не стало никого,
кто ей приносит лишь страдание и горе.
Как вещий Святослав Хазарскому Кагалу
надолго дал понять, что русская земля
не поприще иуд, так и ему сияла
победа из-за туч, нашедших на поля,
леса и города задумчивой России.
Но в этот день его иуды увозили.
4

Не знаю, что меня подвигло на участье
в его судьбе, ведь я тогда ещё не знал,
что арестован был он криминальной властью
за то, что презирал и власть, и криминал,
что с горечью взирал на бедствия народа,
который вымирал по миллиону в год,
и не молчал, как я, воды набравши в рот,
а жертвовал собой за русскую свободу.
Не знал я и о том, что он имел заслуги
перед Отечеством, пройдя Афганистан,
что ранен был, когда антихристовы слуги   
расстреливали власть рабочих и крестьян,
что после десять лет служил усердно Богу
и вышел, наконец, на звёздную дорогу.


5
 
Об этом мне в большой, как Божий храм, квартире
поведала в тот день его седая мать.
Лишь с нею он и жил, расставшись в этом мире
с любимою женой, которую отдать
сумел не на позор и не другому мужу,
а райским кущам, где она теперь ждала,
когда он завершит здесь все свои дела
и будет уж Христу, а не России нужен.
«Да, Наде выпал крест мучительства, - вздохнула,
поя меня чайком с печалью пополам,
старушка. – Ей давно уже не надо стула
за этим вот столом, да только Николай
всё время подставлял его, как будто Наде
здесь было лучше, чем в кладбищенской ограде…»


6

Не сразу понял я, что означают эти
наивные слова, подумав, что они –
предполагают дань какой-нибудь примете,
которой христиане верить не должны.
Однако на предлог растроганной соседки
последовал её же праведный ответ:
«У Нади-то ведь даже и могилки нет.
Где бедная лежит – и в справке нет отметки.
И даже в списках всех погибших - на Арбате -
как Коля ни старался там найти концы,
не отыскал он нашей мученицы Нади...
И верно: для таких – особые венцы.
Их всех забили в смерть под куполами храма
Христа Спасителя. В тот год была там яма...» 
7

Так в нескольких словах, приправленных слезами,
предстала предо мной история страны,
какая началась в тот миг, когда мы сами
с восторгом предались прельщеньям сатаны.
Не многие смогли в начале девяностых
учуять адский  смрад за стенами Кремля,
но тем-то и славна российская земля,
что русский дух её передушить не просто.
Конечно, как в любой семье не без урода,
нашлось и среди нас немало подлецов,
какие на несчастьях своего народа
рискнули строить мир усадеб и дворцов.
История своё судебное решенье
ещё объявит им, потребовав отмщенья.

8

Ну, а для тех, кто в злые дни переворота
доверчив был, как та упрямая коза,
уставившая взгляд на новые ворота,
и верящая всем призывным голосам,
уже был испечён такой желанный пряник,
что отпадала даже надобность в кнуте.
Теперь уж их, как сон, обманчивой мечте
потворствует другой мистический избранник.
И нам ли горевать о том, что потеряли
и тучные леса, и хлебные поля,
в то время как давно распроданы медали
героев русских войн, а матушка-земля
и вдаль свою, и вширь полнеет и крестами,
и дремлющими в ней не сгнившими гробами.

9

«Нет, Николай бы ей погибнуть не позволил,
когда бы сам не пал от пули с чердака.
Но правду говорят: на всё Господня воля.
Он Надю взял к себе, а Колиньке пока
идти к Нему на пир не отрядилось часу.
Ещё он осушил её не до конца –
отлитую для нас из райского венца
и каждому свою страдальческую чашу.
Теперь его в тюрьму фискальники забрали…
Как в воду он глядел, когда мне говорил,
что в наши времена сидеть и ждать в печали,
когда все мертвецы восстанут из могил,
есть самый страшный грех, что лучше уж тюрьмою
обзавестись, чем ныть над прорванной сумою…»


10

Я слушал и краснел, поднять не смея взгляда.
И думал, что сосед мой был, бесспорно, прав.
Что если мы хотим приблизить час расплаты
за все свои грехи и потревожить прах
грешивших на земле наследников Адама,
то надо восставать из праха прежде нам.
Но тут грозит статья, а был бы жив Адам –
и для него нашлась бы на Лубянке яма.
И он бы загремел по полной, потому что
не только верил, но и лично испытал,
что значит Божий гнев и как без Бога скучно
жить на земле, где зверь добрее, чем кагал
рычащих на людей подобий человека,
решающих судьбу начавшегося века.

11

Мой будущий сосед, как я узнал позднее,
бывая каждый день у матушки его,
родился… Впрочем, нет, скажу о нём вернее:
отправился в полёт с рожденья своего
в счастливейшем из всех, что только были в мире,
времён. Увы, уже не выйдет никогда
на чёрный небосвод та яркая звезда,
которую мы столь беспечно обронили.
Мне некто возразит: мол, без креста и веры
жил русский наш народ (по-ихнему – «совок»),
но стоит ли бросать свой жемчуг лицемерам,
какие до сих пор святое слово «Бог»
не могут произнесть без злобы и потенья?
Христос хлебнул сполна из чаши их  ученья.

12

Конечно, говорить о детстве Николая,
не рассказав о тех, кто породил его,
не честно. Даже мать, сыночка вспоминая,
нет-нет да и ввернёт словечко про того,
чей выцветший портер из старого альбома
чудесно воскрешён и обновлен в чертах
её кровинки. Не теряются в веках 
прапращуров черты. В шкафах родного дома
их бережно хранят, как главное наследство.
Но если у кого родного дома нет,
то можно применять испытанное средство
от амнезии: в воду на себя глядеть.
И тут уж каждому, за редким исключеньем,
откроется окно к отшедшим поколеньям.



13

Род Славных простирал свой корень в то столетье,
о коем к нам дошли одни лишь слухи, но
не трудно и понять, что захлебнуться в Лете
в любые времена ему не  суждено.
Наверно, даже смерть с отточенной косою
не чувствует себя уверенной, когда
к ним на широкий двор врывается беда,
но их не напугать и тихою чумою.
Когда бы мне пришлось работать прокурором –
я ни за что не дал бы ордер на арест
того, кто обольёт пожизненным позором
и чистый мой мундир, и преданность, и честь.
Не потому ли и молчит об этом роде
сама история, хоть славен он в народе?
 
14

Но у истории в душе не всё в порядке,
да и навряд ли в ней имеется душа.
Недаром до сих пор там тайны да загадки,
а правда… правды нет. Ведь тем и хороша
слепившая гнездо в хранилищах наука,
что может что-то скрыть, кого-то очернить,
иного обелить при помощи чернил,
о ком-то распустить по миру злые слухи.
Так царь наш Иоанн стараньями кровавых
заморских королей стал Грозным для Руси,
хотя сплотил её в великую державу
не душегубством, а молитвой, но спроси
историков  –  и всяк тебе докажет,
что не было святых царей в отчизне нашей.

15

Соседка мне дала солидную тетрадку,
в которой Николай, ещё когда был юн,
всех прадедов своих исчислил без оглядки
на то, что среди них не всякий был драгун,
не каждый получил «георгия», а кто-то
и вовсе никакой награды не имел,
но был на редкость смел или в делах умел,
какими и сумел прибавить славы роду.
Был среди них и поп – приятель протопопа
Аввакума. С него для Славных началась
не лучшая пора. Из полного потопа
в реке забвенья их извлёк Светлейший Князь
Потёмкин… Про попа в тетрадке у мальчишки
особый шёл рассказ, каких не встретишь в книжках. 


16

Он звался, как и сам писатель, Николаем.
Однако  в те почти святые времена
народ не позволял крестить собачьим лаем
своих детей. Тогда воскресшая страна,
оправившись от бед, пришедших от поляков,
готовилась встречать ещё одну напасть,
но если от неё не защищалась власть,
то сам народ ковал надёжный щит от страхов.
Бронёй того щита могла  быть только вера,
и ревность о преданьях русской старины,
и Славные блюли их в самой строгой мере
в своём лесном селе на севере страны.
Короче, мальчик был крещён у них Николой,
а строгий нрав отца ему стал нужной школой.

17
 
В преполовении семнадцатого века
Никола проплывал по Волге  на плотах
и в Юрьевце увидел, как на человека,
церковного, толпа от храма в двух шагах
кидается, как будто бес в него вселился,
и надо было беса этого убить.
Остервененье их и вправду, может быть,
убило бы его, но он за них молился,
хотя и обличал попутно в прегрешеньях,
крича, что не простится им звериный блуд,
что и у Бога скоро кончится терпенье,
и всех их черти в ад к себе уволокут.
Никола обомлел от этакого шума,
но тотчас и признал в нём батьку Аввакума.

18

Тогда уже вдоль Волги разносилась слава
о протопопе, бывшем в званных у царя.
И новый патриарх отнюдь не для забавы
вдруг начал вспоминать, мечтая о морях
туманного в глазах Московии Царьграда,
глаголы земляка, который был упрям
и, как еловый кол, весь сучковат и прям.
Он был, как плывшая в столицу туча с градом,
громами, молниями, ливнями, ветрами…
Едва ли грекам эта хмурость на  Руси
пришлась бы по сердцу. И Никон временами
подумывал царя  сурово попросить
сослать Аввакума подальше, вглубь Сибири,
откуда тучи до Москвы не доходили.

19

Таких речей сполна наслушался Никола
ещё живя в родных отеческих краях,
но даже мыслей о возможности раскола
не ожидал никто, о сплетнях говоря.
А между тем раскол уже давно впивался,
как подлый глист в кишки дурного мужика,
и в плоть, и  в кровь Руси,  хотя на ней пока
лежали тишь да гладь, а государь старался,
прибрав к рукам хохлов, и с ляхам мириться,
и на Балканы тайно снаряжать послов,
и, после бунтов в усмирённой им столице,
решать судьбу крестьян и приказных судов.
Но по ночам уже в богослужебных книгах
передирал листы неугомонный Никон.


20

Один Аввакум знал, что долго продолжаться
не может с грешным миром заключённый мир,
как будто Бог сказал ему, что скоро жатва
начнётся там, где в поле вышел чёрный клир.
Об этом клире что-то слышал и Никола.
О том отец ли, поп ли сельский говорил,
что ляхский крест с того даёт им много сил
что в четырёх концах его сквозит крамола
на Небо, а для чёрных полчищ Люцифера
он всё равно, что плат кумачный для быка.
За ним они летят из самой адской сферы
и побеждают в бранях всякого врага.
Но вот про то, что и на мирном русском поле
возникнуть может брань,  не верилось Николе.

21

«Ты думаешь, народ меня здесь угощает
пинками потому, что я им не хорош? –
глаголил Аввакум, кормя Николу щами. –
Нет, брат, они вот так, за здорово живёшь,
не стали б на попа бросаться, как собаки.
Европа-то давно от Бога отреклась,
а папский Рим глядит, да укрепляет власть,
и не найдешь там тех, кто звал бы папу в драку.
Выходит, наша вера нам не больно сродна,
и, значит, не Христос скликает нас на пир.
Я думал так и сяк, пока Ему угодно
не стало показать мне этот чёрный клир.
Над Волгой по ночам куражатся зарницы -
вот, в них я и узрел… монашеские лица.


22

Монахи те несут нам много искушений.
Несут уже давно, считай уж двести лет.
С тех пор, как первый жид напялил облаченье
священное, от них нам избавленья нет.
Иосиф Волоцкий им показал, где раки
зимуют, но попал на ту зимовку сам:
землицы с людом дал своим монастырям,
а оказалось, что теперь они – во мраке.
Стяжанье-то ведь грех, Никола. Нилу
на Сорке было, чем себя оборонять,
он даже запретил копать ему могилу,
чтоб не кормилась им какая-нибудь ****ь
из рода русского, но с хитрым рылом ляха.
Отрепьев Гришка-то – слыхал? – был из монахов…» 

23

Казалось бы, такие пасмурные речи
Аввакума могли Николе повредить,
но он сумел понять, что нет противоречья
у батьки с Богом. Даже очень может быть,
что видел он тот чёрный клир в самой столице,
где счёту нет монастырям, и где народ,
как говорили, вместе с немцами живёт,
и любит в платья их по праздникам рядиться.
Но говорили и о том, что русский царь-то,
хоть и молился, как когда-то царь Иван,
хоть и приказывал бить скоморошьи хари,
однако сам в Кремле содержит балаган.
Так слухи вкупе с тайнозреньем Аввакума
внушали чуткому Николе злые думы.

24

Но злился он не на врагов своей отчизны,
без коих не было бы даже слова «мир»,
и не на нрав безумных москвичей, в чьи жизни
уже давно вмешался этот чёрный клир,
и даже не на обмирщение монахов,
среди которых есть не мало чернецов,
хранящих с ревностью предания отцов, -
ему покою не давало чувство страха
в себе самом. Себя Никола ненавидел –
за то, что жил, как будто спал, за то, что, вот,
Аввакум - хилый и, похоже, хворый с виду -
здесь с чёрным клиром бой ведёт, а он плывёт
к самарским вольным казакам с плотами,
и греет душеньку купецкими мечтами.

25.

На Унже, за святой Макарьевой горою
у Славных было много лесу для того,
чтобы творить им торг с казачьей голытьбою.
Ещё Николин прадед приучал его
вести не с куба счёт, а с каждой хлыстовины,
идущей и на сруб, и  в плахи для стругов,
а куш… Теперь он  видел в тех кушах врагов
своей души и с нею всей его судьбины.
Но понял он и то, что по Христову счёту
Руси осталось быть всего лишь десять лет,
и чёрный клир свою в ней довершит работу,
и ввергнет русский люд в пучину лютых бед.
Чтобы не стала Русь такой же, как Европа,
одно спасенье ей -  идти за протопопом…

26.

Где, кем, когда Никола был рукоположен
в попы – про то сосед, увы, не написал.
Его рассказ был резко прерван, а продолжен
уже позднее. Видно, он тогда и сам
переживал за Русь не меньше, чем прапрадед,
хотя и был ещё так молод, что ему
проникнуть вглубь раскола самому
навряд ли удалось бы. Впрочем, правды ради,
замечу, что родной отец у Николая
был вовсе не дурак, и сына воспитал
достойным прадедов его. Не зря ж, читая
о жизни предков, я сражён был наповал
попавшимся в его тетрадке размышленьем
о поздних времени советского правленья.

27

«Как жаль, что ничему история не учит, -
писал сосед. - И нас ждёт мрачная пора,
которая, как та мистическая туча,
что триста лет назад несла Руси Петра,
опять ползёт на нас, грозя нам и расколом,
и бунтами, в каких рекой польётся кровь
защитников страны, а под церковный кров
ворвётся чёрный клир, исполненный крамолы.
Раскольники уже живут средь нас, как тати,
уже им всем ни Бог, ни царь и ни герой
нужны, чтоб проживать свой век в тупом разврате,
а деньги, терема и купленный покой.
Они кричат: «Застой у нас сегодня, скука!»
Что ж, скоро будет, где плясать всем этим сукам…»   
   


28

Аввакум вышел прав: немногие монахи
отважились за Русь пожертвовать собой,
и скоро, будто вновь в Москву вернулись ляхи,
по всей Руси пошёл безудержный разбой.
Рождение Петра совпало с основаньем
театра при дворе московского царя,
и засияла в небе новая заря,
сливавшаяся в нём с кровавым полыханьем
крестьянских изб, скитов и древнерусских храмов.
Сам вещий протопоп был заживо сожжён.
Конечно же, и поп Никола в этой драме
сыграл трагическую роль. А может, он
вернулся в отчий дом живым, и в строгой вере
учил свою родню добру без  лицемерья.

29

И вот с конца уже совсем иного века
род Славных начал выбираться из тени.
От летописных лет всего одно лишь эхо
напоминавшее, что Славные они,
звучало в душах обновлённых поколений.
Звучало и вело по долгому пути
к вершине той небесной славы, впереди
которой шествует Христос во искупленье
несовершенной человеческой природы.
Но для людей, что устремляются за Ним,
с лихвой хватает и родного им народа,
какой внушил себе, что он всегда храним
всем сонмом Ангелов, Святых и даже Богом,
но верно служит лишь одним своим порокам.

30.

Граф и Светлейший Князь Таврический Потёмкин,
пред тем, как двинуть на османцев русский флот,
сумел прознать, что наилучшая сосёнка
для кораблей в лесах за Волгою растёт.
И вот уж Славные опять взялись за дело,
с каким умели управляться искони,
и так как были неподкупными они,
то скоро Волга от плотов их закипела.
Однако Бог имел на них другие виды,
и не торговля их прославила в веках,
но ратный труд. А их давнишняя обида
на чёрный клир нашла отмщенье во врагах,
мечтавших силой взять к себе в полон Россию,
забыв, что силой-то её и не осилить.


31

Но если не мытьём, то катаньем добилась
Европа своего, и всем бы нам хана
пришла ещё тогда, когда иная сила
обрушилась на Русь, и Божия страна
опять пустилась в грех духовного раскола,
который учинил в ней тот же чёрный клир.
Он, как в ночи сосущий кровь коней вампир,
напал на русские столицы, грады, сёла
и стал высасывать из них остатки веры,
с петровских пор остывшей в душах у господ,
легко сменивших благочестье на манеры.
На них равняться начал  скоро и  народ.
И так же, как не весь он встал за Аввакума,
не весь и за Царём на Крест всходить надумал.

32

О прадеде своём (уже с одной приставкой)
сосед мой написал поболе, чем про всех.
И к сведеньям о нём пред самою отправкой
на службу в ВДВ он, разом вдруг прозрев,
прибавил им самим начертанный рисунок,
который и без слов открыл в тот вечер мне
глаза на связь времён в моей родной стране.
где я доселе жил как грешный недоумок.
Да-да! И мне тогда смешным, но и печальным
представился мой путь без цели, как сказал
задумчивый поэт. Но Богом изначально
заложен был в меня тот высший идеал,
какой извечно был в моём старинном роде
хранителем его фамилии в народе.

33

Для Славных проторил дорогу поп Никола,
и всякий, кто с неё не убегал в кусты,
был щедро награждён у Божьего Престола,
а кто-то и в миру заслуживал кресты.
За двести с лишним лет российской громкой славы
их древний род сумел не только сохранить
завещанный талант, но не порвать и нить,
связующую их и с Богом, и с державой,
какую передал Иван Васильич Грозный
потомкам. Да, они её не сберегли,
проспали русский дух, впитав в себя наносный
губительный душок Иудиной земли.
Однако  жив ещё был прадед Николая,
а с ним была жива и наша Русь Святая.


34.

Он был изображён в тетрадке вместе с древним
попом Николой так, как будто ни века,
ни смерть, ни чёрный клир, сплетающий из терний
венцы святым сынам России, ни тоска
сокрывшего Христа за пазухой народа
им были нипочём. Как два богатыря,
несущие дозор в том месте, где заря
и вечером, и в час тревожного восхода
напоминает кровь, а кровь ещё вернее
походит на зарю, вдруг поднялись они.
Но… Видимо, ещё равнять себя не смея
открыто с ними, в их воинственной тени
едва собравшимся в дорогу Николаем
намечен был и тот, кого уже я знаю. 
 
35

А прадед… Прадед стал теперь и в святцах Славным,
хотя не знаю, где средь множества имён
фамилия его. Не это было главным.
Не славы средь людей искал в то время он.
Когда последний Царь погубленной России
отправился с семьёй по Млечному Пути,
он этого никак не смог перенести
и, бросив эскадрон, пустился вслед за ними.
Ах, да! Он воевал с Советами на юге,
хотя жена и сын несли свой крест в Москве.
И знает только Бог, через какие вьюги
ему пришлось пройти навстречу той зиме,
какая и сама неслась ему навстречу,
чтоб холодом своим его увековечить.

36

Чего же он хотел? Всего лишь оправдаться
пред Государем в том, что не сумел его
собою защитить? Такие бредни снятся
девицам в Рождество, и то не всем. Того,
что было на душе у прадеда соседа,
не знал и сам сосед, но всё же написал,
как будто сам там был, как будто сам искал
в Сибири царский след, что прадед шёл по следу
самой Святой Руси, в снегах своей Сибири,
сыскавшей на земле последний свой приют.
Он знал, о чём писал. Лишь те, кто в чёрном клире
мечтает состоять, соседа не поймут.
А тот, кто ищет путь через Россию к Богу,
уже нашёл свою заветную дорогу.


37

И прадед отыскал её средь русской свары.
С трудом, но отыскал, хоть и пришлось ему
и прятаться в лесах от красных, и на нарах
прощаться с жизнью у колчаковцев в плену.
Пришлось погреться и в объятьях у медведя,
и замерзать в ледовых лапах Иртыша…
В больших страданьях крепнет русская душа,
без них ей скучно жить на нашем белом свете.
Без них и самый чистокровный русский
легко становится хоть немцем, хоть жидом,
тотчас разменивая русский на французский
и перестав дружить с родимым языком.
Но тот, кому Господь дарит за верность муки,
не может умереть от скупости и скуки.

38

Не кончил с ними жизнь и прадед Николая.
Найдя, в конце концов, всю царскую семью
в Ипатьевском дому, он, сам того не зная,
назначил встречу  им в ликующем Раю.
Из всех семи больших, но безпросветных окон
смотрели на него их кроткие глаза,
которым не себя мечтал он показать,
упавшего в траву с пробитым пулей боком,
а радость в Небеса взлетающей России.
Сумел ли Государь понять мечту его –
об этом мой сосед не написал. Косые
слова последних строк (быть может, от того,
что он уже спешил на сбор к военкомату?)
сказали лишь о том, что мальчик стал солдатом… 

39

Но время подошло заканчивать вступленье
к роману моему. Потом, когда-нибудь
я, может, и вернусь к минувшим поколеньям,
теперь же мне пора на нашу жизнь взглянуть.
На следующий день я вновь пришёл в квартиру,
в которой мать всю ночь сыночка прождала,
и где со всех сторон, из каждого угла
струились на меня лучи иного мира.
Ещё минувшим днём я сразу же отметил,
что православный дух здесь прочно укреплён,
что вред ли где теперь на этом белом свете
найдёшь столь много книг, лампадок и икон.
Но, кроме них, меня смутили три портрета,
Висевшие в притихшей комнате соседа.

40

Три фото. Три лица. Три разных человека.
Однако скоро я вдруг понял, что они,
отобразив в своих чертах три разных века,
единою чертой навеки скреплены.
В одном из них я без труда узнал соседа,
хотя тот был ещё и молод, и здоров,
без пышной бороды и даже без усов,
зато в военной форме с голубым беретом.
С ним рядом был портрет драгунского корнета.
В фуражке с небольшим блестящим козырьком,
с «георгием» под пышной вязью эполета,
ещё смеялся он, ещё он был верхом
на вороном коне, как будто на параде…
Конечно, кто ж ещё, как не тот самый прадед?!

41

Но третий…  По тому, каким большим вниманьем
почтил сосед всего двоих своих дедов,
которых даже смог с особенным стараньем
изобразить в своей тетради,  я  готов
был в третьем распознать того попа Николу,
что жизнь свою связал с Аввакумом. Ему
вполне мог подражать, решив пойти в тюрьму,
мой набожный сосед. Его и в протоколы
внесли бы, не шутя, сегодняшние дьяки,
чтоб только доказать невинного вину.
Но на меня смотрел с портрета, как из раки
с мощами, тот, кто взял с собой свою страну.
Последний русский Царь, носивший то же имя,
там был, и все они мне виделись родными.

42

- Да, Коля с детских лет стремился стать похожим
на прадеда, хотя и деда, и отца
любил, - услышал я раздавшийся в прихожей
вздох матери. – Ему хотелось до конца
всё разузнать. Но вот теперь и разузнает…
- А Царь? – спросил я. – Знать, и Царь ему родня?
- Какой там Царь! Ему с сегодняшнего дня
не Царь, а прокурор в ночи являться станет…
Она вошла и долго смотрела на портреты,
но был не тих, а строг её лучистый взгляд,
как будто и в лице драгунского корнета,
и в сыне, и в Царе мерцал не свет лампад,
горящих у икон во всех углах жилища,
а яркий звездопад над родовым кладбищем.


43   

А после я узнал наследственную тайну,
которую всю жизнь хранил в себе сосед.
И тайна та была такой необычайной,
что пусть бы мне её разгадывать сто лет
пришлось, оставив все насущные заботы, -
уже я ею жил, уже она меня,
как всадник своего ретивого коня,
гнала через леса, сквозь горы и болота,
по стонущим мостам над реками России,
по улицам притихших русских деревень
и шумных городов, в которых я в бессилье
готов был зарыдать и сбросить эту тень
взнуздавшего меня уже навек сознанья
причастности моей к неизреченной тайне.
 
 
44

И часто мнилось мне, что и в мою судьбину
пытается вмешаться  тот настырный клир,
который, как толпа ханыг у магазина,
то клянчит, то грозит разрушить шаткий мир
моей незащищённой от его нападок
души. А в том, что он повсюду среди нас,
что, как во все века, способен и сейчас
раздуть в пожар огонь мерцающих лампадок,
я был осведомлён не меньше, чем когда-то
увидевший огни над Волгой Аввакум.
Но коли уж ему и царские палаты
не преградили путь, то робкий голос струн
моей едва живой, полуразбитой лиры
не может помешать царить над Божьим миром. 
 

45

Однако у меня, как у моих соседей,
имеются ещё иконы на стенах,
имеется и храм надёжный на примете,
жаль только, что не где-то в нескольких шагах,
а на другом конце глухого  переулка.
Но есть, в конце концов, молитва и Господь,
которого душа, как, в общем-то, и плоть,
привыкла призывать на помощь в час прогулки
полночною порой по городским трущобам,
в которых я живу с рожденья, как и мой
загадочный сосед. Обоим нам ещё бы
иметь таких друзей, с какими и любой
всесильный чёрный клир уже нам не был страшен.
Увы, друзья сейчас редки в отчизне нашей.
46

А было время… Да, его мы с ним застали.
С него я и начну, пожалуй, мой роман.
Уже душа летит в те призрачные дали,
где светлым был любой сгустившийся туман,
где даже в темноте нам не бывало страшно,
как ни старался нас страшить двадцатый век,
где счастлив был простой рабочий человек,
не знавший ни замков, ни неуёмной жажды
наживы на чужом труде или несчастье,
где только подлецы и скользкие проныры
мечтали передать бразды народной власти
черневшему вдали от всякой власти клиру,
где Славным без тюрьмы хватало громкой славы,
благодаря труду во славу всей державы.
 
                конец первой главы