Елена и Елена Дмитриевна

- Мне нужно настроиться. Включить Гайдна и зажечь ароматические свечи… - удивила Лена в первый, кажется, день нашего знакомства. До этого, признаться, даже не предполагала, что перевод настолько сакральный процесс, даже если речь о художественных переводах. За них Елена Дмитриевна Иванникова берется с душой и редко, а вот с иностранным языком имеет дело каждый день по той простой причине, что работает учителем немецкого и английского в Зоринской средней школе, в одном из самых живописных уголков Обоянского района.

Портреты, клавиши и прошлое
Лена – ни в коем случае не фамильярность и даже не хвастовство, что мы на ты – просто юный взгляд и неизменная готовность к улыбке, с головой выдающая счастливого гармоничного человека, куда важнее заскорузлых догм этикета. Такой человек всегда оказывается в нужное время в нужном месте.
В гостиной её квартиры трёхэтажного дома напротив школы с порога притягивает взгляд, так, что, кажется, смотрит в глаза с большого автопортрета молодой мужчина с необычайно благородным лицом – отец  Лены Дмитрий Никитич Пронин, директор школы №1. Ученики его, к слову, говорят, что запомнился он им другим – более солидным, уже с сединой, но все как один соглашаются, что благородство черт лица и взгляда передано верно.
При нём дети до позднего вечера не хотели уходить из школы – столько было интересных факультативов от резьбы по дереву до бальных танцев. 
Тонким педагогом была и мама Анна Архиповна, преподавала педагогику в Обоянском педучилище. 
Напротив автопортрета Дмитрия Никитича другая его картина - почти во всю стену светловолосая девушка в длинном серебристом платье как будто бы хочет выйти из рамы, чтобы встретиться с собой повзрослевшей.
Интересный, наверное, получился бы разговор…
Лена:  - Здравствуй, Елена Дмитриевна.
Елена Дмитриевна:  - Здравствуй, Лена.
Лена: - Неплохо сохранилась, между прочим, хоть и забросила спорт…
Елена Дмитриевна:  - Ха! А ты давно у нас такая спортсменка-комсомолка? Забыла уже, как была нескладной дылдой, так что папа боялся, замуж никто не возьмёт?
Лена: - Ехидная ты стала, Елена Дмитриевна! Да, спасибо маме с папой! И на художественную гимнастику отдали, и в музыкальную школу!
Елена Дмитриевна: - Да, ведь знаешь, я долго сомневалась, может быть, всё-таки нужно было поступать в консерваторию? А потом вдруг поняла, что язык – тоже музыка, и даже ещё больше…
 Лена: - И всё равно молодец, что не  забываешь и клавиши… - (Девушка легко садится за рояль, оправляя серебристые фалды, и умиротворённый разговор неожиданно взрывает Бах). – Помнишь, как мы слушали Баха в храме на концерте органной музыки в Дрездене?
Пианино в гостиной старинное, именно поэтому неуместно и слишком обыденно привычное «зал».
Елена Дмитриевна: - Разве такое возможно забыть! Это был какой-то космос, как будто обретаешь крылья или возвращаешься в детство…
Лена: - Неужели? Помнится, еще с начала пути в ГДР, когда ехали на поезде дружбы, ты воображала себя зрелой дамой, ведь ты была не просто переводчицей, а руководителем группы детей, и была уверена, что твои ученики – самые одарённые.
Елена Викторовна: - Разумеется! Представь себе, мне по-прежнему везёт с учениками. Да, самые одарённые почему-то всегда попадают ко мне.
Лена: - Что ж, я за тебя очень рада. И за себя, конечно, тоже. И спасибо, что исполнила мою мечту. Мне всегда хотелось увидеть «Секстинскую Мадоннну»...
- Ты ещё вернёшься? – с надеждой спрашивает Женщина.
- Я всегда с тобой, - загадочно улыбается в ответ Девушка. – В твоих дочерях. Правда, умницы-красавицы – в нас? Видишь, зря папа боялся, что останусь одна. А теперь… нашу любимую…
И, подмигнув, исчезает, оставив раскрытые ноты.
Бетховен. «Лунная соната». Музыка, воздушная и нежная, снова заполняет собой дождливые день, надёжно связывая прошлое, настоящее и будущее…
Настоящее и будущее
Смеркается, или просто затянуло небо тучами. Бетховен сменяется современными хитами.
Лена и не заметила (или делает вид, что не замечает), что я подслушала её разговор с прошлым.
… Дочери у Лены, и правда, умницы-красавицы. С младшей познакомились, когда она только-только поступила на худграф, бредила иллюстрациями к Ричарду Баху, изображая Чайку по имени Ливингстон во всех ипостасях, но стать при этом почему-то мечтала не художницей, а учителем рисования. Тогда, между прочим, это было не модно: конкурсы педагогических инноваций и взлетевшие зарплаты московских педагогов ещё не сделали своего дела, и слышать «пойду работать в школу» от семнадцатилетней девушки-эльфа с необыкновенно огромными голубыми глазищами и мелкими светлыми косичками по всей голове было ново.
Старшую, Наталью, я знаю только по фотографиям. Она преподаёт английский язык в той же школе, что и мама. И тоже делает это творчески, а творческой свободы у педагогов, наверное, во все времена было больше, а внезапных гостей- методистов меньше.
- Да я проверок не боюсь, - храбрится Лена. – Тем более, иностранный язык – такой предмет, что для того, чтобы его проверить, нужно знать предмет лучше учителя.
Понятно, что проверяющих такого уровня очень мало, тем более что в школе она работает 36 лет.
И все эти годы её ученики не зубрят слова и фразы, а делают первые художественные переводы, ведь так гораздо легче услышать вдруг в чужестранной речи музыку Гайдна и что-то ещё, что над ней.