Малоизвестные поэты. Андрей Шабанов

Андрей Шабанов

 

Памяти поэта.

Это известие еще не осознано в полной мере. Оно еще навалится в полночный час своей непоправимой неотвратимостью… – 28 сентября не стало поэта Андрея Шабанова

Его поэтический дар в полный голос заявил о себе в золотые для воркутинской литературы годы – восьмидесятые. Ироничный, азартный, уверенный в мощи своего таланта автор, он по праву был в числе корифеев воркутинской литературы. На шумных, многолюдных семинарах литературного объединения голос Шабанова звучал четко, аргументированно, от его тонкой иронии доставалось многим графоманам, его глубокие, умные рецензии помогли окрепнуть немалому числу способных авторов.

Многие годы тележурналист А. Шабанов приветствовал воркутинцев в выпусках новостей. Его лицо с хемингуэевской бородой было визитной карточкой Воркуты.

В последние десять лет Андрей Шабанов был мало заметен на небосклоне культурной жизни города, в силу невостребованности таланта как такового, что, в свою очередь, продиктовано фатальной утратой потребности в общении с неординарными людьми.

Два года назад вышла книжка его стихов «Обитаемый остров». Она нашла своего читателя, вдумчивого, нерастраченного, серьезного.

Он родился в 1955 году в Днепродзержинске. С 1979 года жил в Воркуте. Работал шахтёром, фотографом, грузчиком, осветителем, художником народного театра. С 1991 года – в профессиональной журналистике: редактор, директор телестудии, собкор КРТК по Воркуте, ведущий программ «Коми гор». Публиковался в коллективных сборниках, журналах «Север», «Войвыв кодзув» и других. Автор книги стихов «Обитаемый остров».

Андрей Шабанов честно избывал свое одиночество творца в стихах, которые писал до последнего дня.

Ни о чем не жалею –
но ты меня вряд ли поймешь.
Ничего не забыл –
но меня ты обрадуешь вряд ли
отголоском былого: не могут случайные
капли
воспаленным губам
заменить исцеляющий дождь…
Полюби меня снова!
Без памяти.
И ни за что.
Как еще не бывало
на этом неласковом свете –
чтобы грешное пламя мое на тебя
снизошло,
согревая неверный,
покоя не знающий ветер!
Полюби меня снова –
в угоду тригонам судьбы:
не прибудет Весам
от замены Стрельца – Водолеем…
Полюби меня так,
чтобы мне ничего не забыть.
Ничего не забыть –
и любить, ни о чем не жалея!
Безропотная неизвестность замечательного поэта…


Он ушел тихо, так же, как и жил. Закончилось одиночное плаванье.
Помним. Скорбим.

От имени литературного сообщества Воркуты
Ольга Хмара, член Союза писателей России

 
СТОЛИШНИЙ ГОРОД

 
Я читаю вчерашние строки
в павильоне невзрачной постройки,
на скамейке, под шорох метлы
Рахматуллина Рахматуллы.

 
Я читаю.
Татарские дворники
прибирают московские дворики,
жгут листву.

Я листаю страницы.
Я хочу от страниц отстраниться!
И дымится меж листьями клёна
мой блокнот запоздало-зелёный.

 
Ничего не напишется тут.
В Воркуту? В Воркуту. В Воркуту!

 

ИМЕНОСЛОВ

И-ри-на…
В имени твоём мы умещаемся вдвоём.
Как близнецы соседних стран,
похожи наши имена:
моё скептическое «ан!»,
твоё послушливое «на!».
На стыке «ан» и «на» у нас
С тобой Елена родилась –
создание небесных сфер
без наших рыкающих «эр»,
но со своим лучистым «эл».
Я в имени твоём хотел
всего лишь нас с тобой связать…
Но лампы свет слепит глаза!
Е-ле-на – в имени твоём
мы умещаемся втроём.

 

ВЧЕРА, СЕГОДНЯ И ВСЕГДА

Как мало гении живут!
К тому же, гениальных мало:
утопит некую княжну,
потом копается в анналах.

Все разбрелись:
те в храм, те в скит,
а те нашли иное место…

Что гениальнее тоски?
Дальнейшее не интересно.

 
ПОЭТУ

После него в поэзии – пустырь.
Гробница.
Святогорский монастырь.
Уж столько лет в музее, под стеклом,
лежит поэта вещее стило!

 
В Михайловском – июнь или февраль –
Всё длится николаевская ссылка.
А девки всё поют, надев косынки:
Идиллия, малина, пастораль.

 
В Голландии – тюльпаны, здесь – зима,
крестьянин всю неделю «торжествует»:
дантесов нет, неведом Гефсиман,
в саду – содом, а дом сгорел.
Вчистую.

 
В Тригорском – одинокая гора.
Стоит себе, в три века не объехать!
Вершина всенародного успеха?
Вельможи блещут.
Наша жизнь – игра.

 

ГИПЕРБОРЕЯ

 
Здесь двери отворяются вовнутрь –
иначе и порог не переступишь:
сугроб в упор.
Ты с ним начни войну

до правды, до оков, до перестука
сердец иных: у них единый бой,
здесь души отворяются наружу.
Своё предназначенье не нарушив,

останешься на век самим собой
в той стороне, где вечера от утра
недалеко по тундре разлетелись.

Что на душе – то и на самом деле,
коль двери отворяются вовнутрь.

 

ШКОЛА

 
Неустанно уже не хочу никаких перемен!
Неустанно уроков хочу: чем подольше, тем лучше.
Рекреация – это закладка на память, ремень:
что на ней сотворил, то затем на уроке получишь.

Без уроков нам жить в переменах, как видно, нельзя.
На заре прозреваются вещие очи убогих.
Назубок заучить бы нам тему: что книзу скользя,
никогда не дойдёшь до холмов, до вершин.

И до Бога.

 
MON ANGE

Когда мой Ангел дышит мне в плечо,
уютно и под пледом, и под вьюгами.
Не потому, что не был уличён
в ночлегах со случайными подругами:

Хранитель мой!
Я сам тебя храню
у правого плеча, плююсь налево я –
чтоб Искуситель в грешную возню
не вверг мои благие устремления.
Мостится ими – ведомо куда –
дорога, где не зреют подорожники.
Ни одного ему я не отдам,
посулы все его – пустопорожние.
Рождается с предутренним лучом
всё, что хочу, и что бы захотелось мне.
Не надобно стращать меня метелями,
пока мой Ангел
дышит мне в плечо!


ЕВА

Говорю без оглядки на век:
Ты моя королева!
Я твой паж,
Я твой страж,
Я твой муж,
Но – не стал дорогим.
Где-то продешевил,
как с диавольским яблоком Ева:
надкусила чуть-чуть.
Отдала остальное другим.
Я с тобой поступал,
как положено стражу и мужу,
но не так,
как положено, скажем, любому пажу.
И в конечном итоге
совсем оказался не нужен.
Сокол умер. До срока.
Зато непрохладно ужу.

 
Ты мой ангел земной,
ты небесный мой ангел-хранитель.
Это казус.
А сказки другие расскажут.
Потом…
Я твой злобный дракон,
я твой каверзный змей-искуситель.
за плодом. А дальше?
За томом, наверное, том.

 
ЖАННЕ

Ненавижу я быть виноватым.
Хоть бы в чём,
хоть бы где,
хоть бы как.
Ваши уши заложены ватой –
чтоб не слышать визжанье макак.
Чтоб не видеть вокруг павианов,
закрываете напрочь глаза.
«Ты противный зануда, Шабанов!»
Не брюзжать не могу я.
Нельзя.
Я хочу, чтоб всё было как надо:
чтобы дети рождались в любви,
чтобы власть не вертела бы задом,
прикрывая прорехи свои.
Чтобы дом не казался лачугой,
чтобы в лифте никто не сорил.
чтоб в подъезде не жили пьянчуги –
я об этом сто раз говорил…

 
Если после всего – я «зануда»,
значит, я не от мира сего.
Ну, живите, как все.
Я не буду.
Говорить.
Никогда.
Ничего.

 
КОЛОКОЛЬЧИКИ

Поэтам звонить можно в самое разное время.
Они ведь, как совы,
все ночи глядят напролёт
на то, что достигли, на то, как убытки весомы,
и носят ли шубы деревья? Не мёрзнут ли?
Лёд
бывает в трех видах:
в душе, на реке, в морозилке.
А если казак ты – тогда не «галоп», а «намёт».
Про нашего мальчика в старом журнале «Мурзилка»
уже никогда и никто ничего не поймёт.

 

Звоните поэтам!
Ответят. Возможно, не сразу.
Возможно, оттают с покупкой на странный вопрос
о Волге, о том, с кем дружил, с кем разбойничал Разин,
зачем среди речки поставил замшелый утёс.

 
Звоните поэтам –
они же как малые дети,
как лёд, как огонь и как совы –
полночи не спят.
Затем, что они на посту:

за полмира в ответе!
Затем, что вчерашнее –
завтра же будет опять.