Часть пятая. Любовн. роман Миледи и все, все, все

Начало в Части первой:
http://www.stihi.ru/2013/11/06/11135

               *           *           *
Саму себя милашка всполошила:
не жизнь, а возрастная западня!
И мысль о том колола, словно шило.
Сперва, как ей минуло двадцать два

и Жизнь одежды юности расшила,
Констанция была неустрашима,
но… время –  быстроходная  река,
а Жизнь в ней не  скалистая  вершина…

Тот  сам  себе старенье предрекал,
кто вглядывался долго и обширно
с печалью в отражения зеркал.
«Быть вечно молодою – слишком жирно,

чтоб юностью горел взор из глазниц», –
прозрение по-женски. Словно ширма
меж зеркалом и взором пала ниц,
чтоб взор достичь запретных смог границ.

«Черты лица, считала, нерушимы?
Сомнений в том и  то  ведь не терплю!
М-да, милочка, дела твои паршивы.
Себе былую веру не вдолблю.
В глазах нет блеска – это не к добру…
С чего бы тут прорезались морщины?
У рта, у глаз… и линии на лбу…
Ужель их замечают и мужчины?!
Сама с собой я нынче не в ладу.

Страдаю целый час – куда уж дольше!
Сама себе не хлопая в ладоши,
ты хоть бы уж, меняясь до основ,
в  сочувствии  к себе не прекословь!..
О, Время! Твой подарок не роскошен! –
сужденья молодой и нежнокожей
милашки были зеркалу не вновь. –
Гравёр по лицам! Вновь ты, враг мой, ожил!
Не так стремглав  резцы  свои готовь!
Миг красоты, как за окном прохожий:
шёл мимо, подмигнул – и вся любовь»!

Не в силах поселить в глазах смешинку –
уж больно факт бессилья вопиющ –
вздохнув, утёрла женщина слезинку:
«Хоть всю себя напудри, распетрушь –
что толку делать жалкую разминку?!
Ну что ж, в былой красе я не возникну.
Чуть постарею… ну так не  умру ж!
Зато есть у меня хороший муж.
Не уличён ни в пьянстве он, ни в гневе:
руки не  поднял, не сорвался в крик.
Пусть буржуа. Пусть вовсе никаких
гербов  на родовом его нет древе.

Пусть малость неотёсан, даже груб.
Простой галантерейщик, в меру скуп.
Зато служу я нашей королеве!
Где-где, а вижу Анну в самом чреве
Парижа, в сердце Лувра. Высший клуб!
Где слышу голос, где читаю с губ…
В достатке и в уюте, обогреве
с моим супругом как никак живу ж?
На мне женился, как Адам на Еве.
Меня муж не ревнует к королеве.
Таскает на руках над грязью луж.
Меня годами любит – тоже муж.
Своей ко мне любовью даже хвастал!
Меня оберегает от тревог
и предан мне он, как английский дог.
Конечно, для меня он  староват стал.
Ленив стал на супружеский свой долг.
Зато не знаю я рукоприкладства,
в семейных незадачах зная толк.

По жизни я не знаю унижений
ни бедностью, ни множеством проблем.
Ла Порт, мой крёстный, сделал  протеже мне,
а в Лувре я всегда довольна всем.

На улице не страшен мне разбойник –
меня со службы рад встречать супруг.
Да, скучен мне семейный узкий круг.
Коль жизнь разнообразит мне любовник,
тогда обзаведусь я молодым.
Жизнь без любви, как туфли без набоек:
зря снашиваясь, делает пустым
мой женский век…  Господь,  меня прости»!
                *            *            *
В историю свой экскурс или  кросс мы
условно совершим и уясним:
Людовику тринадцатому козни
азартно строят все, кто рядом с ним.

В истории не сыщете  ролей вы,
чтоб их бы не Судьба изобрела.
Стояла на кону честь королевы,
а заговор был против короля.
               
Когда у короля необратимо
на темечке есть место для рогов,
а честь жены не стоит и сантима,
то тайный симбиоз его врагов
с ней свяжет соблазнителя интимно.
Когда Его Величество – профан,
то недруг в короли пойдёт Интриги.
Луи в игре не лучший тянет фант,
а тут ещё враги – хитры, двулики.

Когда Париж, столичный город – лик,
то в нём тогда Лувр – язва. Гибнет шкура!
Ужель двор короля – карикатура?
Клоака иль живительный родник

злосчастный двор Луи? Супруга-дура,
интриги и проделки слуг Амура,
поклонник королевы – лорд-срамник…
Его Преосвященство внешне хмуро,

как только в эти тайны сам проник,
делился впечатленьями о них:
– Достали заговорщики конкретно!
Плевать им, что монарха жизнь запретна

для их преступных происков, что двор
Людовика их подлостью задет, но…
ни ссылки не страшат их, ни топор!
Власть трона быть должна авторитетна!

– Монарший план – дать герцогу отпор –
не  мог  сам развалиться, что  заметно.
– Вы, поимённо  зная  всех, Рошфор,
вредителей представьте мне немедля!

– Накажем?        – Пред законом все равны.
И те, кто втихаря… и кто опален.
Все планы уязвимы, а для спален –
порою даже жалки и срамны.
Мой план-реванш едва ль универсален,
но… Как он вам на взгляд со стороны?
– План, Ваша Светлость, сложен, но реален.

Блестящие умы сотворены,
чтоб выстроить план даже из развалин.
– Рошфор, я весь  бумагами  завален,
а хочется вершить судьбу страны!

А план и впрямь неплох мой, начиная
с момента, как миледи вступит в бой.
– Когда роль у миледи ключевая,
удача тут как  тут,  само собой…
Кто может устоять пред красотой?!
                *           *           *
Поклонник был парнишка холостой.
Она не любит? Впрочем, нос не вешай!
Взаимность – блеф, но тягостен простой.
В любви не ас, но счёт победам ведший,
от дамы, не вчера уже расцветшей,
ждал чувств угодник юный, но простой.
Над ней не видя ауры зловещей,
а просто лишь гонясь за красотой,
он пел ей про восторг любви. Про свой.

– …Опять вы рассвистелись птичкой певчей?!
– Сударыня, за каждой нашей встречей
стоит упомрачительность мечты –
увидеть вас доступной… ну, почти.

– Слёз ваших крокодильих на суровость
мужскую не  меняла  тут и сям.
– Сударыня, за вашу благосклонность
отдал бы жизнь по капле сто раз сам!
– Признанье ваше – глупость или скромность?
– Оно – лишь дань божественным глазам!
Я – вечный их неугомонный пленник!
– И вы, и сумасшедший ваш соперник
вступили в ряд смешных крокодилят,
не ведая, что вас на свете – рать.
На что мне по соседству ваш репейник?!
Прицепитесь – потом вас отдирать!

– Питая чистым рвеньем поднебесным
ликующее сердце, вам дарю
себя  я! К вам, не будучи ни бесом,
ни ангелом, спешу, как к алтарю!
– По-прежнему вы мне не ко двору, –
без  малой  даже доли интереса
красотка снисходительно к юнцу
сказала. – Прочь, парижский вы повеса!
Иль сдую, как цветочную пыльцу!

На хвост мне раз семь-восемь сели кряду,
преследуя от церкви до ворот!
Не спрашиваю больше, все ли яду
любви  вы наглотались, юный сброд!

Неделю не даёте мне проходу,
дошли до итальянских серенад.
Про каждый ор ночной ваш иль про шкоду
наслышан иль король, иль сам прелат.
– А  вы,  мадам,  бесчувственны  вы разве?!
– Вы крайне несуразны, юный хам!
Попрячьте пыл страстей по тайникам!
– На взгляд мой, вы бы стали несуразней,
отдавши предпочтенье старикам!

Всё ярче блеск гвардейских лейтенантов?
Вы за безумства юных шевалье
иль мудрость в чьей-то трезвой голове?
– Сходили бы на фарс комедиантов,

позыркав, чтоб сравнить: раз там, раз тут.
Флирт! Вздохи! Комплименты! Реверансы!
– Я склонен уповать на то, что шансы –
вкусить взаимность вашу – всё растут!
– Меня гнетёт ваш пошлый образ, шут!
С соперником своим вы отупели.
Мне тошен антураж ваш осадной.
Деритесь, коль сдурели, на дуэли,
на что-то уповайте меж собой –
меня же позабыть пора, как  сон, вам.
А станете послушным, образцовым –
сама я, может быть, вас позову.
– Вы  врёте  мне?       – Для вашей  пользы  вру.

На выходе из людного собора
досада  подстегнула госпожу:
– Что, Кэтти, там наш кучер, сонный боров!
Мы едем, или  прочь  его ссажу?
– Да, слушаю, миледи! Разбужу!
                *           *            *
В борьбе за выживание и роскошь
она владела тайной ремесла:
едва ли принося кому  добро сплошь,
могла излиться жуткой магмой зла.

При редких артистизме и харизме
умела внешне многих превзойти.
Она легендой сделалась при жизни,
когда её держали взаперти.

Тюремщики её –  морпехов  рота.
Враги грозили дать ей дней без счёта –
она не отсидела и пяти.
Короче, дьяволица во плоти.
             *             *             *
Разглядывая гостью долго смачно,
придав попутно речи должный вес,
хозяин кабинета однозначно,
забывшись, проявлял к ней интерес.

Назвать её красавицей – неполно.
От качества точёной красоты
порой глазам мужским бывает больно –
к тому ж слепят сожжённые мосты.

Телесной красоты ей доставало
для вкладыванья в жизнь и криминал.
Тянула на себя и одеяло,
и лакомый чужой ей капитал.

Блондинка эта нравилась мужчине,
ценившего и ум в ней, и фасон.
Едва ль стать можно больше самостийней,
чем это удавалось ей во всём.

Интригами, террором иль Джихадом
она могла померяться хоть с кем!
Её таланты он назвал каскадом,
смывающим пески его проблем.

Нетрудно было стать ей куртизанкой
иль фавориткой правящих дворов.
Красу её он в шутку звал вязанкой
украденных из райской рощи дров.

Мужчина с гордой светскою осанкой
с лица «нектар пил» (Божью ли росу?),
ничуть не забывая, что под самкой
натура скрыта – Боже упаси!
– …На странности в безумце и в эстете
одно придётся общее: обет
страдать от причинённых дамой бед.
Кто женщин превознёс на этом свете,

тот первым обречён покинуть свет, –
премудростью в своём же кабинете
делился не безумец, но эстет.
– А вы-то превозносите?             – Проверьте.

Пол женский до меня уже воспет.
– Излишество едва ли будет вредно
– А  вы-то  сами честно и конкретно,
как  вы  пол женский видите на свет?

– Я – дама молодая. Не худая.
Без власти на лице дурных гримас.
Но лучше подытожу, рассуждая,
я нечто  собирательное  в нас.

Нас всех вбирает стадо или стая.
Кто грудью в жизнь пробьётся, кто плечом.
Мы сто противоречий извлечём,
страницы жизни женщины листая.

Пусть дама – образец по всем чертам,
при том, что и  реакция  хвалебна;
пусть дама – окруженью не чета
и знает, что она великолепна,

но в ярком торжестве её красот
порой лишь  слабость  женская победна.
– Миледи, слабость женская не в счёт,
когда для кавалера неприметна.

– Какой-то  нетипичный  эпизод.
Мужчину поощрить интуитивно,
внимая, может женщина активно.
Мужским глазам внимает женский род.

Ценя за откровенья и ретивость
мужчину, с ним раскрывшись, как весна,
в глазах мужских увидев лишь взаимность –
с таким мужчиной женщина честна,

пусть даже по профессии воровка.
– А женское кокетство? Обваловка
вполне доступной крепости?        – Храним
то, чем в глазах мужчин наш пол раним, –

блондинка подхватила с полу ловко
бежавшего кота. Быстра, как мим,
лицом миледи – чисто херувим.
Не ангел, пусть, но с виду – полукровка.

На нежной коже губ – густой кармин.
На шее – крест, алмазная подковка.
На стройном собеседнике – поддёвка…
…Потрескивал поленьями камин.

В закуске лёгкость, но не голодовка.
Сидели на тахте без боковин,
сверчок воспринимался, как издёвка.
Шеф, олицетворяя строгий Рим,
был истинною верой озарим
и к глупостям в делах непримирим.
Не всё ль равно, ночёвка или днёвка
для дамы – вызвал шеф не для смотрин.

На даме платье с жемчугом – обновка.
На скромненькой тахте –  матрас  один.
Вполне была рабочей обстановка:
собрание коллег, а не тусовка.

А менторский тон шефа – старый ход.
Усилить натиск свой словесный вдвое –
равно как назначенье боевое
любых и кавалерий, и пехот.

Шеф жаром деловым так припечёт,
что мало не покажется. Короче,
пристрастья шефа – все наперечёт,
блондинку шеф-брюнет не опорочит.

Он вечер с ней провёл да плюс полночи.
Миледи вся прониклась: ей почёт.
Карьеру сделать ежели влечёт,
выслуживайся дальше, что есть мочи

на раутах, в альковах, на балах
под масками глупышек, растерях…
Боятся шефа крупные вельможи.
От шефа – всё великое в делах,
и путь миледи крут от шефа тоже.
Миледи провела надысь теракт –
шеф втайне ей похлопал лишь в ладоши,
опять прикрывшись образом святоши.

Расслабиться не даст он никогда –
миледи это ясно понимала.
Исчерпан план до дна, однако дна
дотошному стратегу было мало.

Миледи просчитала наперёд
и прибыль, и досадные издержки.
Продуман лучший план, один из дерзких,
из тех, что камнем лорду в огород.
Что лорда охмурить ей, что кретина.
Уловками  влюбить, иль  сам  он в рот
заглядывать ей станет – всё едино.
Миледи в радость новый поворот.
Засылка в Лондон – это не рутина…

Лежал на бутерброде бутерброд,
сверкало с переливами рубина
вино в бокалах. Звонок был хрусталь.
Жизнь без интриг, как церковь без креста.
Тон наставлений, как слону дробина…

К полуночи, довольствуясь прямым
плечом хозяйским, спал кот лежебока.
– Мы герцога не любим и браним,
но вы с ним обращайтесь, как с родным –

от вас теперь  иного  ждёт эпоха,
и вы – её вершитель, без прикрас, –
большой вельможа и служитель Бога,
мужчина средних лет был лупоглаз,
умён и вдаль смотреть умел намного. –
Раз вам понятно всё с полунамёка,
клянитесь не ударить ликом в грязь.
Огонь во взоре дамы не погас:

– Чтоб я да не смогла мгновеньем ока
сойтись бы с этим демоном порока?!
Владею мастерством не напоказ,
а к тайнам лорда – мне  одна  дорога! –

надула губки дама. – Что за вздор!
Как будто речь ведём мы о медведе!
Да мне б оперативный бы простор!
– Вы так в себе  уверены, миледи…

Сойдётесь ли вы  тесно  с ним? Наш спор
об этом далеко не беспредметен.
Когда пар крепких явный недород,
то чем держаться паре? Ну, так вот:
нет уз – умрёт союз. Чем ни примета?
Нещадно Время узы оборвёт.
Вооружив взор стёклами лорнета,

на даму явно глядя свысока
и гладя между делом кошака,
витийствовал хозяин кабинета. –
Вне крепких уз союза как бы нету.

– Счастливых сколько ж мы опросим свор?
И что у нас в  итоге  монсеньор? –
спич дамы прозвучал не без кокетства.
– В итоге узы – действенное средство.

Согласье – в узах. Сбрось – и сразу спор.
– Мужчины – зло! Душа от них – в занозах!
Мужчинам мстила, мщу и до сих пор!
Жизнь женщин среди них – в метаморфозах:

для вёсен – мур-мур-мур, на осень – ор.
– По мелочи шуршать осточертело?
– Спасибо за  доверье,  монсеньор.
В такое исключительное дело,

когда зло любострастия поспело,
когда в ходу сплетённые тела,
вложу я больше страсти и тепла, –
блондинка поощряла моду шефа
давать ей только сложные дела. –
Милорда обольщу я задушевно,

стремительно, навек, без отступных.
– Всё это надо сделать бы уже, но…
– Моя стрельба глазами – как без них! –
эффектнее любой стрельбы ружейной.

Лет юности цветущей не вернёшь,
но это же не повод для уныний.
Мне многое дано среди вельмож,
ведь я неотразима и поныне, –

блондинка улыбнулась, засверкав
лазурью глаз и белыми зубами. –
Я нравлюсь всем, не исключая глав
правительств, если те не пред гробами.
Мужчина, балагур и полиглот,
ввернуть изволил шутку на английском:
– Страною заправляет герцог с риском.
Жаль, Англия милорда не лягнёт.

Лорд Англию взнуздал, он –  гегемон  там.
Но ежели грядёт жестокий год,
когда лорд обратится к гугенотам,
вы вправе предпринять  столь  тонкий ход,

что тошно станет нежным моралистам.
Да, герцог далеко не Донкихот.
Туманный Альбион – не райский вход.
Но ведь и вы – не  тихая  в нём пристань.

– Мчусь в Англию и там на всю страну,
иль в  Лондоне  одном лишь и  округе,
сама я о себе распространю
подпольно соблазнительные слухи.

В итоге герцог только на меня
отныне будет сходу делать стойку
и враз забудет даже имена
всех дам, которых сманивает в койку.

Конечно, Ваша Светлость, вам видней,
остались ли ещё вы при сомненьях
по поводу способности моей
министра соблазнить в его владеньях.

Хозяин кабинета бросил взор
пронзительный на женщину-агента:
– И  план  ваш прогорит, и ваш  позор
лишит вас чистоты эксперимента.

Заманиванье лорда в адюльтер,
блокада его чувственных метаний
банальны лишь для эллинских гетер,
а вы, миледи, кончите летально.

Отчасти выставляет перед ним
вас в выгоднейшем свете то ли тайна
глаз ваших, то ли псевдо аноним,
что вас обожествит как бы случайно.

Представьте, я едва ли не размяк
и к вам был преисполнен умиленья,
вникая в удивительный размах
осмысленного вашего внедренья.

– В сарказме вашей светлости всегда
я вижу приговор моим огрехам.
Могу я из кареты иль седла
совсем не вылезать и даже пехом
мчать к лорду в пекло иль столичный град.
Поверьте, монсеньор, у всех преград,
что мне возводит рок, есть уязвимость,
и нужен просто тщательный пригляд,
чтоб, вызнав, прокачать секрет на вынос.

Милорд не  устоит  передо мной!
Всё в ход пущу: улыбки, взоры, позы.
К нему я в спальню, как к себе домой,
захаживать сумею не без пользы.
– Но если встанет герцог с бодуна,
с утра вам в койке вряд ли будет  рад он.
– Вы знаете: я дьявольски умна,
всегда мой риск рассчитан и оправдан,
и дышит враг заведомо на ладан.

– Я крайне отличаюсь от невежд,
кто думает, что вы – ля фам с рогами.
Опасно балансируя на грани
последних и отброшенных надежд,

растратчица моих субсидий щедрых,
потратьтесь, подчистую всё забрав.
Предмет моих запретов, впрочем, тщетных –
вот горстка бриллиантов без оправ.

В отличие от дамочек оседлых,
удел кого – жить, прыть свою поправ,
вы мчитесь от Парижа до соседних
то Лондона, то Портсмута стремглав, –
осклабился премудрый собеседник

в атласной алой мантии под цвет
губ сочной, но уже не юной леди –
владелицы роскошнейших карет,
растратчицы, наверно, целой трети
богатства рода Винтеров. В ответ,
не чуждая в кокетливости шкодам,
красавица кивнула, мимоходом

задув интимно ближний ряд свечей:
проверь, мол, не намазана ль я мёдом!
Не я ль венец, рождённый женским родом!
Шеф фыркнул: – Бой не кончится ничьей.

Цена краплёным карточным колодам –
миг-фарт разоблачённых ловкачей.
Лазутчицей штурмуя высший Лондон,
вы сделайтесь аналогом ключей

от самых потаённых важных дверок.
Сходитесь плотью в плоть и по душам.
Удача не страхует от проверок
на прочность, изворотливость и шарм.

Миледи, вы служа непревзойдённо
искусству флиртовать наедине,
забыли, до чего же резв ядрёный
придворный дамский сброд. Он не дрянней,

чем лучшая из всех моих клиенток.
Да, вы самонадеянны с лихвой.
– Мне лорд благоволит!        – Вам конкуренток
объехать не дано и по кривой.

Не то чтоб понесла казна убытки,
но деньги вы расходуете зря.
– Умело конкуренцию тесня,
форсировать хочу свои попытки.

Я – в силе, но… усилить бы аванс…
– Миледи, свиту  лорда и без вас
пополнят, беззастенчивы и прытки,
другие претендентки в фаворитки.
Гадайте, на каком этапе стыд
кого из дам вернёт обратно к мужу.
У герцога растущий аппетит
на плотские утехи. Ну а душу

открыть вам сам себе он запретит.
Из моря не  полезет  кит на сушу –
вам это говорю как эрудит.
Не высунется лорд душой наружу.

Красуйтесь вы, хоть в профиль, хоть в анфас,
притворно   млейте или от  восторга –
своей душеприказчицей он вас
не сделает, тем более надолго.

Мужчине на свободное плечо
холеной белой дивой села кошка.
– Её почин усесться не причём,
но кошка обладает кличкой Вошка. –

любимицу за ушком почесав,
продолжил шеф. – Речь даже не о нраве,
но лорд содрать, наверно, даже вправе
морально и физически с вас штраф.

Нет, речь не о физической расправе,
но лорд получит бонус, обуздав
весьма непредсказуемый ваш нрав.
– Какой же бонус? О мужской речь славе?

О чем вы говорите, монсеньор?
Не общая ли цель у нас тут с вами?
Ещё б сказали, что в  альфонсы  скор
он сунуться ко мне!           – Ну-ну! Едва ли.

– Ну, как бы что там ни было, а лорд,
меня заполучив…            – Как яд в бокале?
– … в любви ко мне, как счастлив, так и твёрд,
душой со мною вскоре будет в паре.

Гарантией послужит скрытность встреч.
Направит обольститель всю силёнку
на  что? На то, чтоб  хищницу  привлечь!
Ему деваться  некуда,  цыплёнку.

Ну, разве же игра не  стоит  свеч?
Он тайнами поделится недаром:
я лорда предпочла всем прочим харям…
Шеф-скептик оборвал бестактно речь.

– Да на таких, как вы, всегда  чихал он! –
шеф против был её развратных встреч.
Согнав долой кота и кошку с плеч,
руками возмущённо  замахал он. –

Куда уж вам саму себя беречь!
Будь я столь легкомысленным нахалом,
миледи, я б… и с  Карлом  мог возлечь!
Ещё б и ублажал его вокалом!

Вы превратите всё в провальный фарс,
во имя веры, Франции во благо?!
– Ни облик весь, ни профиль мой, ни фас
меня не подведут. Постель не плаха.
Привычно  мне – и в этом жизни суть –
подкрадываться, прежде чем блеснуть.
Звучит опять во мне сплошной минор, да?
Сама себе скажу: не обессудь,
крут  этот путь за тайнами милорда.

– Вклад как агента ваш бы стал весом,
крадись вы к ним дорогою пологой.
Чем быть в телеге пятым колесом,
уж лучше стать для лорда недотрогой.

Пускай за вами ходит по пятам
иль носится вокруг вас сам кругами.
Пусть вас возжаждет он, как клоп, а там…
он с нашими столкнётся пауками.

– Но мне  виднее,  как внести свой вклад!
– Перечить шефу свойственно лишь стерве.
А я ведь ко всему ещё прелат!..
Неловко повернувшись на постели,

миледи пробудилась.  Дикий  сон!
Спор был лишь ярким сном, но необычным,
детально ко всему реалистичным.
Продумать, если вспомнить, есть резон.

«Похоже, мне привиделся сон вещий.
Прелат совсем не выглядел зловеще,
мне втюхивая вновь свои права.
Сто шкур с меня не  спустит  за провал, –

такой ей рисовалась перспектива. –
Так угрожать мне, даме, неспортивно!
Но… все его бояться – весь наш двор.
Его Преосвященство – не Рошфор.

Бояться графа было бы противно.
Из связей с теми, у кого в долгу,
и встреч конспиративных я Рошфору
второе  место  выделить могу.
Негласному с Рошфором договору
обязана я цепью тех удач,
которых долго не было, хоть плачь…
Нельзя встречать рассвет в постельной неге.
Рошфора нынче я увижу в Менге».
               *             *             *
– Шлёт враг нам искусительниц сердец!
Тьфу-тьфу, исчадье  нечисти  проклятой!
Ну и волчица! Паству, как  телят ей,
оставь лишь без присмотра – всем конец! –

в сутане бурой, на заду с заплатой,
(аскета этим вряд ли укоришь)
монах выл, возмущением объятый. –
Когда же от тебя вздохнёт Париж?!

Ну, разве ж что, когда ты сгинешь в Менге!
Не на латыни, а на грязном сленге
ругнуться б (ведь не в божьих он стенах)

да плюнуть откровенно прямо в зенки
ей, ведьме, преисподней уроженке!
Весь в собственных плевках, как в орденах,
о камни стукнул  посохом  монах
и сам же пострадал от брызг из лужи.
«Опять тут эта ведьма! Я на днях
уж тут её встречал! Прелату служит,
но лучше б ведьму сжечь, развеять прах»! –
угрюм, как на своих похоронах,

монах, желал лишь  кары  справедливой
для грешницы, причём уже не раз,
когда смотрел вслед  женщине  смазливой.
У ненависти чёрный был окрас.

На грешную красу  смотреть  противно,
а тут  особый  случай, именной!
Миледи, как всегда, интуитивно
почуяла опасность за спиной.

На зеркальце, вмонтированном в веер,
досадно отразился бич земной.
– Отец наш преподобный! Боже мой!
Ах, да воздастся вам по вашей вере!

Мир грязью поливая и кряхтя,
всё ищете неистовее  всех вы,
кого бы обозвать врагами церкви?
Поджарите и вкривь, и вкось их, да? –

ответила она на взор недобрый, –
И что ж, отец наш Жозеф преподобный,
вы  пялитесь  со злобой, как всегда,
как будто еретик я иль сектант!

– Не в шутку с сатаной вы солидарны
и есть (за что ему вы благодарны)
у вас способность претворять всё в фарт
и – притворяться  паинькой  – талант!
– Вы в комплиментах даме небездарны
и даже проявили в том азарт.
– Ох, плохо скоро  кончите,  мадам, вы!
                *           *           *
– …Я год в себе держал всё, как немой.
Лишь  истину вновь рот исторгни мой!
Вживайтесь, ваша светлость, в мысли эти:
как рвать необходимо зуб гнилой,
так нужно избавляться от миледи! –

наставник кардинала Ришелье
(его злой гений – Клио б  ошалела!)
прелата поучал со знаньем дела,
причём в его же собственном жилье. –

Бессчётная идёт уже неделя,
как тварь не выпускаю я из глаз.
Улики собирал, не фанатея.
Кто в дьявольщину издавна впряглась,
от той, жаль, не несёт заметно смрадом.
Догадлив, вездесущ и остроглаз,
её я часто видел с вами рядом
и в зенки ей заглядывал не раз.
Сравнима эта ведьма с шелкопрядом:

вьёт кокон, очаровывая вас.
  Кто ж к нам её заслал, как ни лукавый?!
Я слышал, её родина – Прованс
и там, с нечистой силою резвясь…
– Ну, это бредни  выдумки  кудрявой!
– Не выдумки ничуть! На этот раз
свидетеля с  пристрастием  я тряс.

По искрам глаз читается в ней дьявол.
Она пускает корни зла средь нас,
едва ль сопротивляясь и винясь.

Как только это всё мы ей предъявим –
а на раздумья я не дам и  дня вам –
не избежать ей аутодафе!
– Когда б без фанатизма, то дав ей

гуманно шанс убраться в закордонье,
прочь в Англию зашлём.   – В терновый куст?
– Ей тамошний  полезней  труд надомный.
– Она же –  нечисть,  хоть и вид мадонны!

– Неужто  жабы  прыгают из уст?
– В душе моей и гнев, и страх, и грусть.
Коль грешницу вдвоём не обезвредим,
то сами все втроём – ну, как без леди! –

её  грехи  же в ад мы повезём!
С монахом-капуцином этим споры
себе дороже – с ним опасны ссоры,
весьма авторитет его весом.

В глазах лишь фанатизм и беззаветность
в устоях веры: – Бойтесь, Ваша Светлость,
безбожной этой женщины во всём!
Прелат поник: прощай покой и сон!

Миледи сдать – не  бабу  скинуть с воза!
Его преосвященство Ришелье
был в шоке от стоявшего вопроса.
Не жирно ль будет?! Уж куда жирней!

– К чему такая жёсткая угроза?!
Достаточно и мягкого допроса.
Смягчив  бескомпромиссность,  отче, к ней,
не сделаете мир вы наш черней.

– Я, может, для суждений не  дорос, а?
Тварь – пища для огня иль для червей!
– Она так молода! Цветёт, как роза!
Не  жаль  вам эту женщину?       – Жаль мне?!

Открывшаяся жизненная проза
горька и в кабинете, и в шатре.
Всё это не из области курьёза.
В монахе-капуцине – та угроза,

от коей поневоле на жаре
мороз по коже, воля, как желе.
Подавленному гостем Ришелье –
гость вовсе не был жертвою склероза –

становится совсем не до вопроса:
отец ли  Жозеф – серый кардинал –
ворочает французским государством?
Да, точно он. Невзрачен, лыс и мал,
но если, что не так – ох, и  задаст вам!
Он тайным был, великим и ужасным.
Воинствующий Жозеф был из тех,
кто лишь для виду пел порой слащаво,
преследовать готов за каждый грех,
который церковь Божья не прощала.

Враг бесам, а для церкви – оберег,
монах пообещал, что ведьме жало
сломает от корней, тем паче, сверх.
Вершить суд разве ж что когда мешало?!

– Когда вполне хватает даме шарма,
она на вас не свалится, как снег.
Миледи ж – отклонение от нормы, –
сказал монах. – Нахальна и проворна,

она без происшествий и помех
катается проездом через Менг?
– Катается, причём не понапрасну.
– Задействовать бы тамошнюю паству –

там добрые католики в момент
затянут тварь в дорожный инцидент.
Устроят ей засаду иль облаву.
И чтоб ни заключению, ни штрафу

никто не  подвергался  бы из них!
– А чтобы акт «стихийно» бы возник,
контроль я поручу Рошфору, графу.
В делах секретных он – мой ученик.

Любой клошар, пьянчуга иль разбойник
им ловко будет нанят. Граф бы смог
добиться нужных действий под шумок.
– Рошфор? Я думал, граф – её любовник.

– Он не амур, но столь же легкокрыл,
чтоб в Менге провести слёт адских рыл
с миледи пострадавшей вперемежку, –
наставника прелат благодарил,

но взор прелата выдать мог усмешку,
поэтому глаза хитрец прикрыл. –
Не лучше ль, чтоб сгорел у леди  пыл,
чем явно превращать плоть в головешку!
                *            *            *