Гайдамаки. Поэма

Светлой памяти моего дяди, украинского казака Михаила Мусиевича Дмитренко, посвящаю перевод

ГАЙДАМАКИ

Поэма

Василию Ивановичу Григоровичу на память 22 апреля 1838 года

Идёт всё, проходит — и нет конца-края.
Куда подевалось? откуда взялось?
Ни дурень, ни мудрый об этом не знают.
Живёт... умирает... одно зацвело -
Другое завяло, навеки завяло...
И жухлые листья ветра унесли.
А солнышко встанет, как прежде вставало,
И красные зори, как раньше плыли,
Опять поплывут; следом ты, белолицый,
По синему небу пойдёшь погулять,
Пойдёшь поглядеться в речную водицу,
В бескрайнее море — и будешь сиять,
Как над Вавилоном, над теми садами, -
Над тем, что над нашими будет сынами.
Ты вечный без края!.. Люблю начинать,
Как с братом, с сестрою, беседу с тобою,
Напеть тебе думу, что ты ж нашептал.
Скажи мне ещё раз, что делать с тоскою?
Я не одинокий, я не сирота, -
Со мной мои дети — куда мне их дети?
С собой схоронить — грех, душа не мертва!
А может, ей легче на том будет свете,
Когда прочитают те слёзы-слова,
Которые щедро она изливала,
Над коими тихо она возрыдала,
Нет, не схороню — ведь душа-то жива.
Как синему небу предела не стало,
Так нет и душе ни конца, ни начала.
А где она будет? пустые слова!
Воспомни её кто-нибудь в этом свете -
Бесславному тяжко сей свет покидать.
Девчата, вы вспомните — вам вспоминать!
Она вас любила, цветы на рассвете,
Про долю про вашу любила певать.
Пока встанет солнце, поспите вы, дети, 
А я соображу, вожака вам где взять.
 
Сыны мои, гайдамаки!
Мир широкий, воля -
Походите, поищите
В мире лучшей доли.
Сыны мои небольшие,
Глупые вы дети,
Кто без матери вас, бедных, 
Пригреет на свете?
Сыны мои! орлы мои!
Летим в Украину:
Хоть и лихо встретится.
Да не на чужбине.
Добрая душа найдётся,
Не даст пропадати...
А тут... а тут... тяжко, дети!
Если пустят в хату,
То, чуть встретив, насмеются, -
Вишь, какие люди:
Сплошь все письменны, печатны,
Даже солнце судят:
Не оттуда,мол,и всходит,
Да не так и светит,
Вот как, дескать, было б надо...
Что ты будешь делать?
Надо слушать, может, правда
Не так солнце всходит, -
Грамотеи лучше знают.
Умники, и только!
А про вас они что скажут?
Знаю вашу славу!
Изгальнутся, насмеются
И швырнут под лавку.
«Пусть их, скажут, отдыхают.
Вот отец как встанет,
То по-нашему расскажет
Про своих гетманов.
А то дурачок сказует
Мёртвыми словами
Да какого-то Ярему
Ведёт перед нами
В стоптанных лаптях. Дурашка!
Били — не учили.
От казачества, гетманства
На холмах могилы -
Больше тех и не осталось,
И тем не остаться.
А он хочет, чтоб слушали,
Как певают старцы.
Труд напрасный, пане-брате,
Если денег хочешь,
Славы, так чего чиниться -
Пой нам про Матрёшу,
Про Парашу, радость нашу,
Султан, паркет, шпоры, -
Вот где слава!!! а то поёт:
«Взыграй, сине море»,
А сам плачет, за тобою
И твоя громада
Вся в лохмотьях!..» Правда, доки!
Плюс вам за тираду.
Шуба тёплая, да жалко -
Не по мне пошита.
А заумное то слово
Ложью всё подбито.
Извините... хоть кричите,-
Слушать я не буду,
И к себе не приглашаю:
Умные вы люди -
А я дурень; сам себе я
В хате обветшалой
Запою и зарыдаю
Как ребёнок малый.
Запою — играет море,
Ветер песнь выводит,
Степь чернеет, и могила
С ветром речь заводит.
Запою — и развернулась
Широко могила,
Аж до моря запорожцы
Степь собой покрыли.
Атаманы верховыми
Перед бунчуками
Выступают... а пороги
Между камышами
Воют, стонут, осердились,
Грозно распевают.
Послушаю, потоскую,
У седых узнаю:
«Что, отцы, вы всё грустите?»
«Невесело, сыне!
Осердился на нас Днепр,
Плачет Украина...»
И я плачу, а в то время
Пышными рядами
Выступают атаманы,
Сотники с панами,
Гетманы — все в золоте,
И в мою хатину
Пришли, сели со мной рядом
И про Украину
Говорят, рассказывают,
Как Сечь создавали,
Как казаки на байдарах
Мели огибали,
Как по синему гуляли,
Грелись как в Скутаре,
И как, люльки закуривши
В Польше на пожаре,
В Украину возвращались,
Как здесь пировали.
«Жарь, кобзаре, лей, корчмаре!»
Казаки кричали.
А корчмарь знай наливает
И не промахнётся.
Кобзарь вжарит, и казаки -
Хортица аж гнётся -
Гопака, метелицу
Скопом отдирают;
Кубок ходит, переходит,
Так и высыхает.
«Гуляй, пане, без жупана,
Гуляй, ветер, полем,
Жарь, кобзаре, лей, корчмаре,
Вот такая доля!»
Взявшись за бока, вприсядку,
Молодёжь с дедами.
«Во как, дети, добре, дети -
Будете панами».
Атаманы на том пире,
Будто и не рады,
Себе ходят, обсуждают...
Знатная громада
Не стерпела, ударила
Старыми ногами.
А я вижу, наблюдаю
Да смеюсь слезами.
Смотрю я, смеюсь, слёзы я утираю -
Я не одинокий, есть в мире с кем жить;
В лачуге моей, словно степью бескрайней,
Казаки гуляют, лощина шуршит,
В лачуге моей сине море играет,
Могила тоскует и тополь шумит.
Тихонечко  Г р и ц а  девица певает,
Я не одинокий, есть век с кем дожить.
Вот моё добро и деньги,
Вот моя где слава.
За совет же вам спасибо,
За совет лукавый.
Хватит мне, пока живу я,
И мёртвого слова,
Чтоб залить тоску слезами.
Бывайте здоровы!
Провожать сынов пойду я
В дальнюю дорогу.
Пусть идут,- найдут, быть может,
Казака седого,
Что приветит моих деток
Старыми слезами.
Мне и хватит. Скажу снова:
Пан я над панами.

Так, сидя в конце стола,
Думаю, гадаю
Кого просить? кто поведёт?
За окном светает,
Погас месяц, горит солнце.
Гайдамаки встали,
Помолилися, оделись,
Вкруг меня все встали.
Грустно, грустно, как сироты,
Молча поклонились.
«Благослови, молвят, отче,
Сколь имеем силы,
Благослови искать долю
На широком свете.»
«Подождите... свет — не хата,
Вы — малые дети,
Неразумные. Кто главным
Пойдёт перед вами,
Поведёт кто? Горе, дети,
Что мне делать с вами!
Вынянчил вас, выкормил,
Выросли большие,
В люди надобно, а там всё
Письменное шибко.
Извините, не учил вас.
Ведь меня хоть били,
Крепко били, да немного
Чему научили!
Тма, мна знаю, а оксию
Я не понял просто.
Что ж вам скажут? пойдём, дети,
Пойдём и попросим.
У меня - отец названный,
(Отца заменяет).
Даст совет мне с вами мудрый,
По себе он знает,
Каково блуждать на свете
Сироте без рода,
И к тому ж - великодушный,
Казачьего рода.
Не чурался того слова,
Что ему мать пела,
Когда чадо пеленала,
Когда с ним сидела,
Не чурался того слова,
Что про Украину
Старый и слепой, тоскуя,
Дед поёт под тыном.
Любит её, думу правды,
Ту казачью славу,
Любит её! Пойдём, дети,
На совет на правый.
Если бы меня не спас он
В грозную годину,
То давно бы забросали
Снегом на чужбине,
Схоронили б да сказали:
«Так, валялось что-то...»
Тяжко, трудно как томиться,
Не поняв, за что так.
Но прошло, - чтоб и не снилось!
Ну, пойдём, ребята,
Раз уж мне он на чужбине
Не дал погибать, то
Вас и примет и приветит,
Как свою кровину.
А оттуда, помолившись,
Айда в Украину!»
Добрый день, папаша, в хату!
На твоем пороге
Благослови моих деток
В дальнюю дорогу.

ВВЕДЕНИЕ

Жила-была шляхетчина,
Вельможная панна.
Мерялась то с москалями,
То с ордой, с султаном,
С немчурой... Бывало раньше...
Чего не бывает?
Было — шляхта знай чванится,
День и ночь гуляет,
Королём пренебрегает.
Не скажу — Степаном
Или Яном Собиесским -
То два чрезвычайных -
А другими. Горемыки
Молча управляли,
Сеймы, сеймики ревели,
Соседи молчали
Да глядели, как монархи
Польшу покидают,
Да слыхали, как шляхетство
Голос напрягает.
«Nie pozwalam! nie pozwalam!»,
Шляхта повторяет,
А магнаты палят хаты,
Сабли закаляют.
До тех пор оно творилось,
Пока не в Варшаве
Стал главою над ляхами
Понятовский бравый.
Запановал, да думал шляхту
Прижать немножко... не сумел!
Добра хотел, как детям матерь,
Или ещё чего хотел.
Два только слова nie pozwalam
У шляхты вздумал отобрать,
А дальше... Польша запылала,
Паны взбесилися, кричат:
«Напрасный гонор, труд напрасный!
Дерьмо, наёмник москаля!»
На зов Пулавского и Паца
Встает шляхетская земля
И — сразу сто конфедераций.
Разбрелись конфедераты
В Польше, по Волыни,
По Литве, по Молдаванам
И по Украине.
Разбрелись да и забыли
Про защиту воли.
Живо снюхались с жидами
И ну рушить, гробить.
Разрушали, мордовали,
Церквями топили...
А в то время гайдамаки
Ножи освятили. 

ГАЛАЙДА

«Ярема, хамово отродье!
Пойди кобылу приведи,
Подай туфлю моей господье
Да принеси мине воды,
Вымети дом, принеси дров и
Насыпь индюшкам, дай гусям,
Потом сходи в хлеву к корове!
Не засыпай, скорее, хам!
Управившись, беги в Ольшану -
Так нужно дочери. Не стой.»
Пошёл Ярема, сам не свой.

Так рано утром жид поганый
Из казака веревки вил.
Ярема гнулся да тужил, -
Не знал, бедолага, что выросли крылья
Что небо достанет, когда полетит,
Не знал и сгибался... О боже мой милый!
На свете жить тяжко, а хочется жить:
Так хочется видеть, как солнце сияет,
Так хочется слушать, как море играет,
Как птичка щебечет, речушка шумит,
Как в роще девица поёт-распевает...
О боже мой милый, как весело жить!

Сирота Ярема, сирота убогий,
Ни сестры, ни брата — не с кем говорить.
Половик жидовский, вырос у порога,
А судьбу не хает, людям не вредит.
Да за что ругать их? разве люди знают,
Кого надо гладить, а кого — казнить?
Пусть себе пируют — их судьба питает,
Сироте же надо самому варить.
Случается, как-то тихо он заплачет,
Но не то причиной, сердце что болит:
Что-нибудь он вспомнит иль увидит, значит...
И опять работать. Вот как нужно жить!
Что отец и матерь, что дворцы-палаты,
Если нету сердца сердце отогреть?
Сирота Ярема — сирота богатый:
Есть ему с кем плакать, есть с кем и запеть.
Есть карие очи — как звёзды сияют,
Есть белые руки — они обнимают,
Есть сердце одно, есть девичье сердечко,
Что плачет, смёется, что мрёт-оживает,
Святым духом бесконечно
По-над ним витает.
Вот такой он, мой Ярема,
Сирота богатый.
Был и я таким когда-то,
Да прошло, девчата...
Промелькнуло, миновало,
И следа не стало.
А как вспомню — сердце тает.
Почто не осталось?
Почто не осталось, почто не витает?
Всё б легче слёзами тоску заливать.
Люди отобрали — было им всё мало:
«Зачем ему доля? надо закопать,
И так он богатый...» Богат на заплаты,
На частые слёзы, - чтоб не утирать!
Судьба моя, доля! тебя где искать?
Вернись же ко мне, воротись к моей хате,
Приснись мне хотя бы... не хочется спать.

Люди добрые, простите,
Может, и не складно,
Да с проклятой нищетою
Кто так просто сладит?
Может, ещё встретимся,
Пока я хромаю
За Яремою по свету,
Может... и не знаю.
Горе, люди, всюду горе,
Негде и приткнуться.
Дескать, гнёт куда судьбина,
Туда надо гнуться, -
Гнуться молча, улыбаться,
Люди чтоб не знали,
Что там спрятано на сердце,
Чтоб не привечали.
Ведь их ласка... пусть приснится,
У кого есть доля.
Сироте же чтоб не снилась,
Не приснилась боле!
Тяжко, тошно рассказывать, -
Молчать не умею.
Изливайся ж, слово-слёзы:
Солнышко не греет,
Не просушит. Поделюся
Горькими слезами...
Да не с братом, не с сестрою, -
С мрачными стенами
На чужбине... А покуда
Я в корчму вернуся -
Что там деется.
                Жидюга
Дрожит, изогнувшись
Над горшком: считает деньги
У кровати, клятый.
А на ложе... ох, как душно!..
Белые ручата
Разбросала и раскрылась,
Как цветочек летом,
Вся алеет, а пазуха...
А пазухи нету -
Разорвана... Видно, душно
На перине спать ей,
Молодой и одинокой,
Некому сказать ей, -
Одна шепчет. Несказанно
Хороша, хоть нехристь.
Вот ведь дочка, а папаша -
Скаредная нечисть!
Хайка старая спит долу
В тюфяках поганых.
Где ж Ярема? Взявши торбу,
Тащится в Ольшану.
 
КОНФЕДЕРАТЫ

«Да открывай, проклятый жид, нам!
Не то получишь... открывай!
Ломайте дверь, доколь не выйдет
Паскуда старый!» «Не ломай,
Постойте, я сейчас!» «Плетями
Свиное ухо! Шутковать
Ты, что ли, хочешь?» «Я? с панами?
Помилуй бог! Счас, дайте встать,
Ясновельможные вы…  свиньи»
«Пане полковниче, ломай!»
Упала дверь... и плеть давай
Жиду охаживать всю спину.
«Здравствуй, свин, жидок, здорово,
Здравствуй, чёртов сыне!»
Да плетями, да плетями.
А жид скрючил спину:
«Не шутите, мости-пане».
«Добрый вечер в хату!
Ещё шельме! ещё... хватит!
Извини, проклятый!
Добрый вечер! а где дочка?
«Умерла, панове».
«Лжёшь, Иуда! бей плетями!»
Посыпались снова.
«Ой, паночки-голубочки,
Нет, и бог вам скажет!
«Врёшь ты, шельма!» «Если вру я,
То пусть бог накажет»
«Не бог, а мы. Признавайся!»
«Для чего б я прятал,
Коль была бы? Чтоб я, боже,
Чтоб я был проклятый!»
«Ха, ха, ха, ха!.. Чёрт, панове,
Литань запевает.
Перекрестись!» «Как же это,
Право, я не знаю.»
«Вот, смотри». Лях крестится,
А за ним Иуда.
«Браво! Браво! Окрестили.
За такое чудо
Магарыч нам, братья-паны!
Слышишь, окрещённый?
Магарыч!» «Сейчас, сейчас!»
И ревут, пижоны,
Как медведи, ну а кубок
По столу гуляет.
«Еще Польща не сгинела!»
Кто где восклицает.
«Жид, давай!» И окрещённый
Из сарая в хату
Шмыгает да наливает,
А конфедераты
Знай кричат: «Жид, снова мёду!» -
Всё никак неймётся.
«Где цимбал? играй, собака!»
Аж корчма трясётся -
Краковяк там отдирают,
Пляшут вальс, мазуру.
А жид глянет, и тихонько:
«Шляхтская натура!»
«Ладно, хватит! Теперь пой!»
«Не могу, ей-богу!»
«Не божись, собачья шкура!»
«Вам про что? Н е б о г у?

«Была себе Гандзя,
Калека убога,
И божилась,
И молилась,
Что болели ноги;
На панщину не ходила,
Только за парнями
Потихоньку,
Полегоньку,
Между бурьянами».

«Хватит, хватит! То плохая:
Ту поют схизматы.
«Вам какую? Разве эту?
Стойте, вспоминаю...»

«Перед паном Фёдором
Ходит жид ходором,
И задком
И передком
Перед паном Федорком».

«Ладно, хватит! Теперь плати!»
«Что за шутки, пане: 
За что платить?» «Что слушали!
Не кривись, поганый!
Мы не шутим. Давай деньги!»
«Где же мне их взять-то!
Ни копейки; только лаской
Панской и богатый».
«Лжёшь, собака! Признавайся!
А ну-ка, панове,
Батогами!» Засвистели.
Крестят Лейбу снова.
Уж пушили так пушили -
Аж перо летело...
«Ей же богу, ни гроша нет!
Ешьте моё тело!
Ни копейки! Помогите!»
«Вот мы те поможем».
«Погодите, скажу что-то»
«Выкладывай, что же,
Но не ври, а то, хоть сдохни,
Враньё не поможет».
«Нет, в Ольшаной...» «Твои деньги?»
«Мои!.. Храни боже!
Нет, я говорю, в Ольшаной...
Местные схизматы
По три семьи, по четыре
Живут в одной хате» .
«Знаем, знаем, ведь мы сами
Их так утоптали.»
«Нет, не это... Извините,
Горя чтоб не знали,
Чтобы деньги вам приснились...
Видите ль, в Ольшаной,
Там, в костёле... у ктитора...
Дочка есть — Оксана!   
Храни боже! как панночка!
Просто вот конфетка!
А червонцев! Хоть чужие,
Так что? лишь бы деньги.»
«Лишь бы деньги, безразлично!
Выдал правду даже;
А чтоб точной была правда,
Пусть дорогу кажет.
Одевайся!» Поехали
Ляхи с ним в Ольшану.
Только лишь один под лавкой
Конфедерат пьяный
Встать не может, а бормочет,
Пьяный до веселья:
«My zyjemy, my zyjemy,
Polska nie zginela».

КТИТОР

«В роще безветренно, месяц высоко в небе, сияют звёздочки. Выйди, сердечко, я жду тебя хоть на часок, моя рыбка! Выгляни, голубка, и поворкуем, и погрустим, ибо этой ночью я отправлюсь в дальний поход. Выгляни же, пташка, моё сердечко, пока мы близко, и поворкуем… Ох, тяжко!»

Так, шагая возле рощи,
Пел Ярема это.
Поджидает, а Оксаны
Нету всё и нету.
Звёзды блещут, среди неба
Горит белолицый,
Верба соловью внимает,
Смотрится в водицу;
На калине, над водою,
Так и распевает,
Будто знает, что девицу
Казак поджидает.
А Ярема по долине
Еле-еле ходит
И не слушает, не смотрит.
«Красота на что мне,
Коль нету мне доли и нету удачи?
Лета молодые зазря пропадут.
Один я на свете без роду, а доля -
Стеблина-былина в чужом этом поле.
Стеблину-былину ветра унесут:
Ко мне так и люди - куда меня деть бы.
За что ж отчурались? что я сирота.
Одно было сердце, одна на всём свете
Душа мне открылась , но вижу — и та,
И та отчуралась». И слёзы - потоком.
Поплакал сердечный, утёр рукавом.
«Прощай, будь здорова. На дальней дороге
Найду себе долю, а то за Днепром
Сложу свою голову...  Ты не заплачешь,
И ты не увидишь, как ворон клюёт
Те карие очи, те очи казачьи,
Что ты целовала, сердечко моё!
Забудь мои слёзы, забудь сиротину,
Забудь, что клялась ты, другого ищи!
Тебе я не пара — я в серой холстине,
А ты ктиторевна. Ты лучшего жди, -
Ты жди, кого знаешь... так вот моя доля.
Забудь меня, пташка, забудь, не крушись,
А если услышишь, что трупом на поле
Полёг я — то тихо о мне помолись.
Одна, сердце, на всём свете,
Хоть ты помолися...»
И заплакал, бедолага,
На подпор склонился
И себе тихонько плачет...
Шелест!.. Он как глянет:
По-над  рощей, словно ласка,
Стелется Оксана.
Всё забыл; бежит; обнялись.
«Сердце!» - и сомлели.
Долго, долго только - «сердце»
И опять немели.
«Хватит, пташка!» «Ещё чуточку.
Ещё... сизокрылый!
Вынь мне душу! И ещё раз...
Как я утомилась!
«Отдохни, звезда моя!
C неба ты слетела!»
Свитку постелил. Оксана
Улыбнулась, села.
«Сядь и ты возле меня тут».
Сел, и обнялися.
«Сердце моё, звезда моя,
Где же ты звездила?
«Я сегодня задержалась -
Отец разболелся,
Я над ним всё хлопотала...»
«До меня нет дела?»
«Ну какой же ты, ей-богу!»
И слёзы блеснули.
«Не плачь, сердце, пошутил я»
«Шутки!» Улыбнулась,
Приклонилась головою
И будто заснула.
«Ну, Оксана, я шучу ведь,
А ты вправду плачешь.
Ну, не плачь, взгляни на друга -
Завтра — всё иначе.
Далеко я завтра буду,
Далеко, Оксана.
Завтра ночью в Чигирине
Нож святой достану,
Даст он мне сребро и злато,
Даст он мне и славу,
И тебя я разодену,
Посажу, как паву, -
Как на троне, как гетманшу,
Любоваться буду,
На тебя, пока живу я».
«Ну, а вдруг забудешь?
Разживёшься да и в Киев
Поедешь с панами,
Там найдёшь себе шляхтянку,
Забудешь Оксану.»
«Разве есть тебя кто краше?»
«Может, есть — не знаю».
«Гневаешь ты бога, сердце:
Краше не бывает.
Ни на небе, ни за небом,
Ни за синим морем -
Нет нигде тебя красивей!»
«Хватит, право слово!
Ну, опомнись!» «Правда, рыбка!»
Да и снова, снова.
Долго они, как видите,
Между разговором
Целовались, обнимались,
Изо всей из силы,
То плакали, то божились,
То опять божились.
Ей рассказывал Ярема,
Как они жить будут
Вкупе, вместе, как он злато
И судьбу добудет,
Как порежут гайдамаки
Ляхов в Украине,
Как он будет заправлять тут,
Если не погибнет.
Надоело даже слушать
Право, мне, девчата!
«Вот какой! Как будто вправду
Надоело!» Мать вот
Иль отец, когда увидят
Что вы развернули,
Про такое прочитали -
Вот греха-то будет!
И тогда, тогда... Ну ладно.
Но как любопытно!
Очень надо б рассказать вам,
Как казак наш ситный,
Под вербою, над водою
Обнявшись, тоскует;
А Оксана, как голубка,
Воркует, целует;
То заплачет, то сомлеет,
Головой поникнет:
«Сердце моё, доля моя!
«Соколе мой милый!
Мой!..» Аж вербы нагибались
Речь такую слушать.
Вот так речь! Не расскажу вам,
Мои дорогуши,
Я не расскажу вам на ночь,
А то вдруг приснится.
Пускай себе разойдутся,
Так же, как сошлися -
Потихоньку, полегоньку,
Чтоб кто не приметил
Ни казачьих слёз тяжёлых,
Ни девичьих мелких.
Пусть себе... Может, ещё раз
И они на свете
Повстречаются... увидим...
А в то время светит
Из всех окон у ктитора.
Что же там творится?
Надо б глянуть, рассказать вам...
Пусть и не глядится!   
Лучше не смотреть вам — будете не рады!
За людей ведь стыдно, сердце ведь болит:
Гляньте, посмотрите: то конфедераты,
Люди, что собрались волю охранить,
Хранят её, гады… Будь проклята матерь,
И день, и тот час, когда их понесла,
Когда родила их, на свет привела!
Смотрите, что деют у ктитора в хате
Те адовы дети.
                Из печи упал
Огонь и светит на всю хату.
В углу собакою дрожит
Проклятый жид; конфедераты
Кричат на старца: «Хочешь жить?
Скажи, где деньги?» Тот молчит.
Верёвкою скрутили руки,
Об пол ударили - но нет,
Ни слова нету. «Мало муки!
Огня давайте! Где смола?
Кропи его! Вот так? Ни слова?
Скорей углями посыпай!
Что? Скажешь, шельма?.. И не стонет!
Какая бестия! Давай!»
За голенища сыплют жару.
«В макушку гвоздик закатай!»
Не вытерпел жестокой кары,
Упал, сердечный. Пропадай,
Душа, без исповеди, даром!
«Оксана, дочь!» - и принял смерть.
Ляхи задумались над старым,
Хоть и мерзавцы. «Что ж теперь?
Паны, а вот что! Поглядите, -
Теперь с ним нечего рядить.
Запалим церковь тут!» «Спасите!
Кто в Бога верует!» Кричит
Снаружи голос что есть силы.
Струхнули ляхи: «Кто такой?»
Оксана в дверь: «Отца убили!»
И кряжем падает. Старшой
Махнул рукою на громаду,
Понурясь, шляхта, как хорты,
За двери вышла. Тот, что сзади,
Берёт сомлевшую... Где ж ты,
Ярема, где ты? оглянися!
А тот, бредя, поет раз-два,
Как Наливайко с ляхом бился.

Пропали ляхи. Чуть жива,
Пропала с ними и Оксана.
Собаки кое-где в Ольшаной
Загавкают, да замолчат.
Белеет месяц; люди спят,
И ктитор спит... Не скоро встанет:
Навеки, праведный, уснул.
Горела лампа, погасала,
Погасла... Мёртвый как вздохнул,
И грустно-грустно в хате стало.


ПРАЗДНИК В ЧИГИРИНЕ

Гетманы, гетманы, когда бы вы встали,
Встали, посмотрели на тот Чигирин,
Что вы созидали, где вы пановали!
Заплакали б горько — ведь вы б не узнали
Казачества славы убогих руин.
Плацы те, где войско, как алое море,
Перед бунчуками, бывало, горит,
А ясновельможный верхом на просторе
Блеснёт булавой — и оно закипит...
Закипит, и разольётся
Степями, долами;
Лихо никнет перед ними...
А за казаками...
Что сказать? Прошло уже.
То, что миновало,
Не тревожьте, паны-братья,
Чтоб о том не знали.
Да и что с того, что вспомнишь?
Вспомнишь — так заплачешь.
Ну, хоть взглянем на Чигирин,
Когда-то казачий.

Из-за леса, из тумана
Месяц выплывает,
Багровеет, круглолицый,
Горит, не сияет,
Словно знает, что не надо
Людям его света,
Что пожары Украину
Согреют, осветят.
Смерклось всё. И в Чигирине,
Как в гробу, печально,
Грустно-грустно. (Вот так было
И по всей Украйне
Перед ночью «маковия»,
Как ножи святили).
Не слыхать людей; сквозь площадь
Упырь костокрылый
Пролетает; на выгоне
Сова завывает.
Где же люди?.. Над Тясмином,
В роще ожидают.
Там и старый, там и малый,
Нет младенцев разве.
Съединились — ожидает
Всяк великий праздник.

В тёмной той роще, в зелёной дуброве
На привязи кони отаву жуют.
Осёдланы кони, к походу готовы.
Куда же поедут, кого повезут?
Кого — вот, глядите. Легли по долине,
Как будто убиты — не слышно ничуть.
Они, гайдамаки. На зов Украины
Орлы прилетели; они понесут
Жидам, ляхам кару:
За кровь и пожары
Адом гайдамаки ляхам воздадут.
А под дубровою стоят
Возы с оружием желанным,
Гостинец это щедрой панны,
Что знает, что кому давать,
Ей ничего, пускай царствует.
Пусть не мешает и не чует!
Промеж возами негде встать:
Как будто в ирий, налетели
Из Смелянщины, Чигрина
Казаки просто, старшина,
На дело верное слетелись.
Казачье панство выступает
В накидках чёрных, как один.
Ходя, тихонько рассуждает,
Поглядывает на Чигрин.

П е р в ы й   с т а р ш и н а

Старый Головатый что-то больно хитрит...

В т о р о й   с т а р ш и н а 
 
Мудрая голова, сидит себе на хуторе, словно ничего и не знает, а смотришь — везде Головатый. «Если сам, говорит, не завершу, то сыну передам».
 
Т р е т и й    с т а р ш и н а

Да и сын ещё та штучка! Я вчера встретил Железняка, тот такое про него рассказывает, что чур его! «Кошевым, говорит, будет, и всё тут; а может, ещё и гетманом, если, это...»

В т о р о й   с т а р ш и н а

А Гонта зачем? а Железняк? Гонте сама... сама писала: «Если, говорит...»

П е р в ы й   с т а р ш и н а

Тише вы, кажется, звонят!

В т о р о й   с т а р ш и н а

Да нет, это люди шумят.

С т а р ш и н а    п е р в ы й

Дошумятся, что ляхи услышат. Ох, старые головы да разумные: крутят-вертят, да и сделают из плуга шило. Где можно с мешком, там торбы не надо. Купили хрену - надо съесть, плачьте, очи, хоть повылазьте: видали, что покупали, не пропадать же деньгам! А то думают, думают, ни вслух, ни молча; а ляхи догадаются — вот тебе и пшик! Что там за совет? чего они не звонят? Чем народ остановишь, чтобы не шумел? Не десять душ, а, слава Богу, вся Смелянщина, если не вся Украина. Вон, слышите, поют?

С т а р ш и н а    т р е т и й

Правда поёт что-то: пойду прекращу.

С т а р ш и н а    п е р в ы й

Не останавливай, пускай себе поёт, лишь бы не в голос.

С т а р ш и н а   в т о р о й

Это, наверно, Валах! Не стерпел-таки, старый дурень; надо, и всё тут!

С т а р ш и н а   т ре т и й

А мудро поёт! как не послушаешь, всё другую. Подкрадёмся, братцы, да послушаем, а тем временем и зазвонят.
 
С т а р ш и н а   п е р в ы й   и  в т о р о й

А что же? и пойдём!

С т а р ш и н а    т р е т и й

Хорошо, идём.

(Старшины тихо встали за дубом, а под дубом сидит слепой кобзарь; вокруг него запорожцы и гайдамаки. Кобзарь поёт уважительно вполголоса:)

«Ой, валахи, валахи,
Вас осталось две блохи,
И вы, молдаваны -
Вы теперь не паны.
Ваши господари -
Данники татарам,
Турецким султанам.
В кандалах, в кандалах!
Ладно, не грустите.
Бога вы молите,
И братайтесь с нами,
С нами, с казаками,
Вспомните Богдана,
Старого гетмана;
Будете панами,
И, как мы, с ножами,
С ножами святыми,
И с отцом Максимом
Ночью погуляем,
Ляхов покорнаем,
Да как погуляем, -
Ажно пекло засмеётся,
Земля затрясётся,
Небо запылает...
Добре погуляем!»
 
З а п о р о ж е ц

Добре погуляем! правду старый поёт, коли не врёт. А что за кобзарь из него был бы, кабы не валах!
 
К о б з а р ь

Да я и не валах; так только — был когда-то в Валахии, люди и зовут Валахом, сам не знаю за что.

З а п о р о ж е ц

Ну, это неважно, выдай ещё какую-нибудь. А ну хоть про отца Максима вжарь.

Г а й д а м а к а

Да не в голос, чтоб не услышала старшина.

З а п о р о ж е ц

А что нам ваша старшина? Услышит, так послушает, если есть чем слушать, и только.  Над нами один старшой — отец Максим; а он как услышит, так ещё и рубль даст. Пой, старче божий, не слушай его.

Г а й д а м а к а

Так-то оно так, человече; я и сам это знаю,  да вот что: не так паны, как подпанки, или -  пока солнце взойдёт, роса глаза выест.

З а п о р о ж е ц

Чепуха! Пой, старче божий, какую знаешь, а то и звона не дождёмся — заснём. 
 
В с е   в м е с т е
   
Правда заснём, пой какую-нибудь.

К о б з а р ь  (поёт):

«Наш орёл летает, сизый
Да под небесами.
Наш Максим гуляет, батька,
Степями, лесами.
Ой летает орёл сизый,
А за ним орлята.
Ой, Максим гуляет, батька,
А за ним ребята.
Запорожцы да ребята,
Сыны его, дети.
Он рассудит, загадает,
Пити или пети,
Танцевать ли — и как вжарят -
Аж земля трясётся.
Запоёт — и запевают,
Лихо аж смеётся.
Мёд и водку он не чаркой,
А ковшом махает,
А врага-то он, зажмурясь,
Не минёт, карает.
Вот такой наш атаман-то,
Орёл сизокрылый!
И воюет и гарцует
Изо всей он силы -
Не имеет он ни крова,
Ни пруда, ни сада.   
Море, степь — везде дорога,
Всюду злато, слава.
Озаботьтесь, вражьи ляхи,
Бешены собаки:
Железняк на Чёрном шляхе,
Следом - гайдамаки.»

З а п о р о ж е ц

Вот это так! вчистую, нечего сказать: и складно, и правда. Здорово, право, здорово! Что захочет, то и врежет. Спасибо, спасибо.

Г а й д а м а к а

Я что-то не понял, что он пел про гайдамаков?

З а п о р о ж е ц

Какой же ты, в самом деле, бестолковый! Видишь, он вот что пел: чтобы поганые ляхи, бешеные собаки, каялись, потому что идёт Железняк Чёрным шляхом с гайдамаками, чтобы ляхов, значит, резать...

 Г а й д а м а к а

И вешать, и мордовать! Хорошо, ей-богу, хорошо! Ну, это так. Право, дал бы рубль, если бы не пропил вчера. Жалко! Ну, пускай старая вязнет — больше мяса будет. Одолжи, пожалуйста, завтра отдам. Выдай ещё что-нибудь про гайдамаков.

 К о б з а р ь

На деньги я не очень падкий. Было бы желание слушать -  пока не охрипну, буду петь, а как охрипну — чарочку-другую той ленивицы-живицы, как говорится, да и снова. Слушайте же, панове-громада!

«Ночевали гайдамаки
В зелёной дуброве.
На поляне паслись кони -
Сёдланы, готовы.
Ночевали ляшки-панки
В хоромах с жидами,
Напилися, растянулись
Да и...»

Г р о м а д а

Тише!.. кажется, звонят. Слышишь... ещё раз... о!..

«Зазвонили, зазвонили!»
Пошло эхо рощей.
«Вы идите да молитесь,
Я спою вам позже»

Повалили гайдамаки,
Аж стонет дуброва.
На плечах — возы. За ними
Слепой Валах снова:
«Ночевали гайдамаки
В зелёной дуброве».
Знай хромает, напевает
С этими делами.
«Спой другую, старче божий!»
На плечах с возами
Кричат ему гайдамаки.
«Так, ребята, нате!
Вот так, вот так, добре, парни!
А ну-ка, ребята,
Ну-ка, вжарим!» Земля гнётся,
А они с возами
Так и режут. Тот играет,
Додаёт словами:

«Ой гоп таки так!
Кличет Гандзю казак:
«Иди, Гандзя, пошуткую,
Иди, Гандзя, поцелую,
Дойдём, Ганзя, до попа
Богу помолиться;
Нет ни жита, ни снопа,
Вари вареницы».
Как женился — так смутился,
Ничего-то нету,
Во дерюге ходят дети,
Казак поёт эту:
«И по хате те-не-нет,
И в сенях те-нет-нет,
«Вари, жёнка, линей,
Те-не-нет, те-не-нет!»

«Здорово! Здорово! Ещё! Ещё!» -
Кричат гайдамаки.

«Ой гоп того дива!
Наварили ляхи пива,
А мы будем пировать,
Ляшков-панков чествовать.
Ляшков-панков почевствуем,
С панянками пошуткуем.
Ой гоп таки так!
Кличет панну козак:
«Панна, пташка моя!
Панна, доля моя!
Не стыдися, дай рученьку,
Пошли погуляем;
Людям лихо пусть приснится,
А мы заиграем,
А мы рядом сядем,
Панна, пташка моя,
Панна, доля моя!»

«Ещё, ещё!»

«Если б таки или так, или сяк,
Если б таки запорожский казак,
Молодой бы мимо шёл, мимо шёл
Да и в хату хоть зашёл, хоть зашёл.
Страсть как мне не хочется
С стариком морочиться.
Если б таки...»   

«Цыц, цыц, вы спятили! Окститесь!
Ишь, расходились! Ну, а ты,
Пёс старый, вместо чтоб молиться,
Городишь погань. Вот скоты!»,-
Кричит старшой. Остановились;
Аж церковь видят. Дьяк поёт,
Попы с кадилами, с кропилом;
Громада будто не живёт -
Не шелохнётся... Меж возами
Попы с кропилами пошли;
Им вслед хоругвие несли,
Как над пасхальными столами.
 «Молитесь, братия, молитесь» -
Так благочинный начинал.
«Вокруг святого Чигрина
Охрана встанет с того света,
Не даст святого распинать.
А вы Украйну сберегайте,
Не дайте матери, не дайте
У палача в руках страдать.
От Конашевича доныне
Пожар не гаснет, люди мрут,
Гниют в темницах; без святыни
И некрещёными растут
Казачьи дети; а девчата!..
Земли казачией краса
У ляха вянет, как и матерь,
И непокрытая коса
Стыдом сечётся; ясны очи
В неволе гаснут; расковать
Казак сестру свою не хочет,
Сам не стыдится прозябать
В ярме у ляха... горе, горе!
Молитесь, дети! Страшный суд
Ляхи в Украину несут -
И зарыдают даже горы.
Вспомяньте праведных гетманов:
Где их могилы? где лежит
Останок славного Богдана?
Где Остряницына стоит
Хотя б убогая могила?
Где Наливайкова? Их нет!
Живых и мёртвых попалили. 
Где тот Богун — пропал и след.
Ингул зимою замерзает  -
Богун не встанет загатить
Шляхетским трупом. Лях гуляет!
И нет Богдана закраснить
Вод желтизну и Роси зелень.
Тоскует Корсунь стародневный -
Нет с кем печаль ему делить.
И Альта плачет: «Что мне делать!
Я сохну, сохну... где Тарас?
Не слышно, нет... Не в предков дети.»
Не плачьте, братия: за нас
И души праведных и сила
Архистратига Михаила.
Не за горами кары час.
Молитесь, братия!»
                Молились,
Молились честно казаки,
Как дети, искренно  молились
Не думали  — а получилось -
Над казаками сплошь платки!
Одно добро, одна слава,
Платок белеет,
И тот снимут...
                А диакон:
«Пусть враги все сгинут!
Ножи - в руки! освятили!» 
Громко зазвонили,
Рёв над рощей: «Освятили!»,
Аж кровь в жилах стынет!
Освятили, освятили!
Сгинет шляхта, сгинет!
Разобрали, заблистали
По всей Украине.   

ТРЕТЬИ ПЕТУХИ

Ещё Украйну день пытали
Собаки-ляхи, день один,
Один, последний, тосковали
И Украина и Чигрин.
И тот прошёл — день «маковия»,
Великий праздник в Украине,
Прошёл. И лях и жидовин
Водярой, кровью упивались,
Схизмата кляли, распинали
За то, что нечего уж взять,
А гайдамаки молча ждали,
Когда поганцы лягут спать.
Легли, и в головы не клали,
Что им уж завтра не вставать.
Заснули ляхи, а Иуды
Считают деньги всё в ночи,
Во тьме считают барыши,
Чтоб не заметили, вишь, люди.
И те на золото легли
И сном нечистым задремали.
Дремают... Навеки чтоб вы задремали!
Тем временем месяц плывёт озирать
И небо, и землю, и звёзды, и море,
И на людей глянуть, что люди творят,
Чтоб господу утром о том рассказать.
Блестит белолицый на всю Украину,
Блестит... только видит ли он сиротину -
Оксану, Оксану, мою сироту?
Её где мордуют, она где чуть дышит?
Ярема об этом ли знает? ли слышит?
Мы после увидим, теперь же не ту,
Другую спою, песнь иную сыграю;
Не девицы — лихо пойдёт танцевать.
Спою про несчастье казачьего края:

Внимайте, чтоб детям потом рассказать,
Чтобы дети знали, внукам рассказали,
Как казаки шляхту тяжко покарали,
За то, что не стала в добре пановать.

Да, шумела Украина,
Долго так шумела
Долго, долго кровь степями
Текла да краснела,
Текла, текла, да высохла.
Степи зеленеют,
Деды дремлют, а над ними
Могилы синеют.
Что высокие - что проку?
Никто их не знает
И сердечно не заплачет,
Никто не вспомянет.
Только ветер тихохонько
Повеет над ними,
Только росы ранёхонько
Слезами своими
Их умоют. Взойдёт солнце,
Высушит, согреет.
А что внуки? Всё равно им,
Панам жито сеют.
Много их, а кто вот скажет,
Где Гонты могила -
Мученика праведного
Где похоронили?
Железняк души широкой -
Где он почивает?
Тяжко, тяжко! Каты правят,
А их не вспомянут.
Да, шумела Украина,
Долго так шумела,
Долго, долго кровь степями
Текла да краснела,
Днем и ночью пушки воют,
Земля стонет, гнётся;
Грустно, страшно, а как вспомнишь -
Сердце улыбнётся.

Мой месяц, мой ясный! С высокого неба
Ты спрячься за гору - теперь не до света,
Тебе будет страшно, хоть видел ты Рось,
И Альту, и Сену, и там разлилось
За что невесть, крови широкое море.
А ныне что будет! Так спрячься за гору,
Запрячься, дружище, чтоб не довелось
На старости плакать...
 
Грустно, грустно среди неба
Светит белолицый.
Над Днепром казак идёт,
Может, с вечерницы.
Идет смутный, невесёлый,
Еле тащит ноги.
Может, девица не любит
За то, что убогий?
И девица его любит,
Хоть одни заплаты.
Чернобровый, не погибнет -
Будет и богатый.
Что ж смурной да невесёлый,
Идёт — чуть не плачет?
Словно тяжкое несчастье
Чувствует казаче.
Чует сердце, да не скажет,
Кое лихо будет.
Будет и пройдёт... В округе
Как вымерли люди.
Ни гав-гав, ни кукареку,
Только сиромахе
Из-за рощи, из-за леса
Волки завывают.
Всё равно! Идёт Ярема,
Да не ко Оксане,
Не в Ольшаную к рассвету,
А к ляхам поганым
Во Черкассы. А там... Третий
Там петух петь станет.
А там... Там... Идёт Ярема,
Днепр наблюдает.
«Ой Днепр ты, мой Днепр, и широкий и мощный!
Немало, отец мой, уж в море носил
Ты крови казачьей - снесёшь ещё больше!
Ты синее красил, да не напоил,
А в эту упьёшься ты в ночь. Адский праздник
По всей Украине теперь заревёт;
И много прольётся и больше гораздо
Шляхетской тут крови. Казак оживёт
Восстанут гетманы в парчовых жупанах,
Проснётся судьба, и казак запоёт:
«Ни жида, ни ляха», и в долах Украйны,
О господи, — гетманский жезл блеснёт!»

Так думал, идучи в заштопанной свитке,
Ярема с ножом освящённым в руках.
А Днепр как подслушал: широкий и синий,
Поднял волны-горы, себе в камышах
Взрёвывает, завывает,
Ветви нагибает,
Гром хохочет, а молонья
Тучу раздирает.
Наш идёт себе Ярема,
Ничего не видит,
Мысль одна его согреет,
Другая — обидит.
«Там Оксана, там весело
И в худой холстине,
А тут... а тут... что тут будет?
Может, вовсе сгину».
В это время из лощины
Кочет — кукареку!
«А, Черкассы!... Боже милый,
Не убави века!»

БАГРОВЫЙ ПИР

Зазвонили во все звоны
По всей Украине.
Закричали гайдамаки:
«Сгинет шляхта, сгинет,
Сгинет шляхта! Погуляем,
Облака нагреем!»
Загорелась Смелянщина,
Туча багровеет.
А сначала Медведовка
Небо нагревает.
Горит Смела, Смелянщина
Кровью оплывает.
Горит Корсунь, горит Канев,
Чигирин, Черкассы,
Чёрным шляхом запылало,
И кровь полилася
Аж к Волыни. По Полесью
Гонта пир справляет,
А Железняк в Смелянщине
Саблю закаляет,
Во Черкассах, где Ярема
Вынул нож священный.
«Так их, так их. Добре, дети,
Режь осатанелых!
Так их, парни!» - на базаре
Железняк взывает.
Ад кругом; и гайдамаки
По нему гуляют.
А Ярема — страшно глянуть -
По три, по четыре
Так и валит. «Добре, сыне,
Матери их хиря!
Режь, мордуй их - в рае будешь
Или есаулом.
Гуляй, сыне! Ну-ка, дети!»
И дети махнули
По подкрышьям, по сараям,
По подвалам, всюду;
Всех уклали, всё забрали.
«Всё, ребята, будет!
Утомились, отдохните».
Улицы, базары
Крылись трупом, плыли кровью.
«Мало клятым кары!
Ещё раз бы перемучить,
Чтоб уже не встали
Некрещённые их души!»
На базар сбирались
Гайдамаки. И к Яреме
Железняк взывает:
«Слышишь, парень? Иди сюда.
Не бойсь — не пугаю»
«Не боюсь!» и, снявши шапку,
Встал, как перед паном.
«Кто такой ты и откуда?»
«Я, пан, из Ольшаной.»
«Из Ольшаной, где ктитора
Псы замордовали?»
«Где? Какого?» «Да в Ольшаной;
Говорят, украли
Его дочку, если знаешь».
«Дочку, из Ольшаной?»
«У ктитора, если знал ты».
«Оксана, Оксана!» -
Еле вымолвил Ярема
И свалился долу.
«Эге! Вон что... Жалко парня!
Проветри, Микола!»
Проветрился. «Отче! брате!
Что ж я не сторукий?
Дайте нож мне, дайте силу,
Муки ляхам, муки!
Муки страшной, чтобы пекло
Затряслось, сомлело!»
«Добре, сыне, ножи будут
На святое дело.
Двинем с нами, брат, в Лысянку,
Ножи закалять там!»
«Идём, идём, атамане,
Отче ты мой, брат мой,
Мой единый! На край света
Полечу, достану
И из ада, атамане....
На край света, пане...
На край света, да найду ли,
Найду ли Оксану!»
«Может, сыщешь. А как тебя
Звать? Не знаю это.
«Яремою.» «А фамилия?»
«А фамилии нету».
«Ты байстрюк? Без фамилии -
Запиши, Микола,
К нам в реестр. Пускай он будет...
Пускай будет Голый!
Так пиши!» «Нет, это плохо!
«Ну, разве Бедою?»
«Нет, не так» «Пожди маленько,
Пиши Галайдою»
Записали. «Ну, Галайда,
Едем погулять-то.
Сыщешь долю... А не сыщешь...
Двинулись, ребята».
И Яреме запасного
Дали из обоза.
Улыбнулся, сел верхом он,
Да и снова - в слёзы.
Вот за город выезжают -
И не оглянулись.
«Все ли, дети?» «Все, папаша!»
«Айда!» Растянулась
По дуброве над рекою
Казачья ватага.
А за ними кобзарь Валах
Едет вперевалку,
Знай хромает на лошадке,
Казакам певает:
«Гайдамаки, гайдамаки,
Железняк гуляет».

Уезжают... а Черкассы
Пылают, пылают -
Всё равно, никто не взглянет.
Смеются, ругают
Ляхов клятых. Кто болтать стал,
Кто кобзаря слушать.
А Железняк едет первым,
Навостривши уши,
Едет себе, люльку курит,
Никому ни слова.
А за ним - немой Ярема.
Зелена дуброва,
Роща тёмная, Днепр мощный,
Высокие горы,
Небо, звёзды, добро, люди
И лютое горе -
Все пропало! Ничего всё
Для него не значит.
Как убитый. Тяжело так,
Тяжко, а не плачет.
Нет, не плачет – лютым змеем
Горе выпивает
Его слёзы, давит душу,
Сердце раздирает.
«Ой вы слёзы, мои слёзы!
Смойте моё горе,
Смойте его! Тяжко. Тошно!
И синего моря,
И Днепра, чтоб вылить горе,
Днепра не достанет.
Загубить вот разве душу?
Оксана, Оксана!
Где ты, где ты, посмотри же,
Ты моя едина,
Посмотри ты на Ярему.
Где ты? Может, гибнет?
Может, тяжко клянёт долю,
Клянёт, умирает
Или в кандалах у пана
В склепе пропадает.
Может, помнит о Яреме,
Помнит об Ольшаной,
Призывает: «Сердце моё,
Обними Оксану!
Дай обнимемся, мой сокол
Навеки сомлеем.
Пусть куражатся те ляхи -
Не услышим!..» Веет,
Веет ветер от Лимана,
Гнёт рябину в поле,-
И девица наклонится,
Куда гнёт недоля.
Погрустит да потоскует,
Забудет... и, может...
Уж сама - в жупане пани,
А лях... боже, боже!
Выжги адом мою душу,
Вылей муки море,
Казнь соделай надо мною,
Да не этим горем
Мучай сердце: разорвётся,
Даже если камень.
Моя доля! Моё сердце!
Оксана, Оксана!
Куда делась, подевалась?»
И хлынули слёзы,
Часто-часто полилися.
И откуда взялись?
А Железняк гайдамакам:
«Тут остановиться.
В лес, ребята! уж светает.
И кони устали.
Попасём их,» - и тихонько
Лесом затерялись.

БУХАЛЬЩИНА

Село солнце. Украина -
Где пылала, тлела,
Где-то шляхта, затворившись
В теремах, сомлела.
Всюду виселицы в сёлах,
Вывешено трупов -
Только старших, а так шляхта -
Купою на купе.
На улицах, на распутьях
Собаки, вороны
Гложат шляхту, клюют очи, -
Никто не прогонит.
Да и некому — остались
Дети да собаки -
Даже бабы с рогачами
Ушли в гайдамаки.

Вот какое было лихо
По всей Украине!
Горше ада... А за что же,
За что люди гибнут? 
Одного отца ведь дети, -
Жить бы да брататься.
Не умели, не хотели, -
Надо передраться!
Надо крови, брата крови,
Застит, что у брата
Есть в сарае, в огороде
И весело в хате!
«Убьём брата! Спалим хату!»
Сказали, и сталось.
Вроде всё, ан нет — на кару
Сироты остались
И в слезах повырастали;
Мучимые руки
Развязались — и кровь за кровь,
И за муки муки!
Больно в сердце, если вспомнишь -
Старых славян дети
Кровью упились! Виновны -
Ксёндзы, езуиты.

Проходили гайдамаки
Лесами, долами,
А за ними и Галайда
С частыми слезами.
Миновали Вороновку,
Вербовку; к Ольшаной
Подъезжают. «Не спросить ли,
Спросить про Оксану?
Не спрошу, а то узнают,
За что пропадаю».
В это время гайдамаки
Мимо проезжают.
Он мальчишку вопрошает:
«Ктитора убили?»
«Нет, отец сказал нам,
Что его спалили
Ляхи те, что там лежат, и
Оксану украли,
Ктитора же на погосте
Вчера закопали».
Не дослушал. «Неси, конь мой!»
И поводья кинул.
«Что ж вчера, пока не знал я,
Что ж вчера не сгинул!
А сегодня, хоть и сдохну,
Так из гроба встану
Ляхов мучить! Моё сердце,
Оксана, Оксана!
Где ты?» Смолк и загрустил он,
И поехал ходом.
Тяжко, трудно бедолаге
Меряться с тоскою.
Догнал своих. Боровиков
Хутор миновали.
Шинок тлеет и сараи,
А Лейбы не стало.
Усмехнулся мой Ярема,
Тяжко усмехнулся:
Здесь ещё позавчера ведь
Пред жидом он гнулся,
А сегодня... жалко стало,
Что с ним разминулся.
Гайдамаки над оврагом
На простец свернули.
Нагоняют недоростка.
Мальчик в одежонке
Перелатанной, в лаптёнках,
На плечах котомка.
«Гей, старик!  Постой немного!»
«Я не старец, паны,
Я, как видишь, гайдамака»
«Фу, какой поганый!
Ты откуда?» «Кириловка.»
«А Будища знаешь?
Озеро возле Будищ?»
«Озеро я знаю,
Там оно, оврагом этим
До него дойдёте.»
«Что, сегодня видел ляхов?»
«Нет ни одного- те,
А вчера их было много,
Венки не святили:
Не дали, проклятые.
Зато ж их и били
Отец и я святым ножом,
Мать-то нездорова, -
И она бы». «Добре, парень,
За доброе слово
На дукат, не потеряй же.»
Парень взял монету,
Посмотрел: «Спасибо вам!»
«Ну, ребята, едем!
Да смотрите, чтобы тихо.
Галайда, за мною.
Есть в овраге озеро
И лес под горою,
А в лесу - их скарб. Приедем -
Чтобы кругом встали,
Скажешь всем. Землянки, может,
Охранять осталась
Мразь какая». Приезжают,
Встали возле леса.
Вроде никого не видно...
«Тю, их тут до беса!
Ну и груши уродили!
Сбивайте, ребята,
Да быстрее! Так их, так их!»
И конфедераты
Все посыпалися долу,
Как гнилые груши.
Посбивали, покончали -
Казакам и лучше.
Погреба все обобрали,
Все карманы ляхам
Вытрясли и поскакали
Вновь карать проклятых
Во Лысянку.

ПИРШЕСТВО В ЛЫСЯНКЕ

Вечерело. Из Лысянки
Всюду засветило:
Это Гонта с Железняком
Люльки закурили.
Страшно, страшно закурили!
И в аду не смеют
Так курить. Гнилой аж Тикич
Кровью багровеет 
И шляхетской и жидовской,
А над ним пылают
И лачуга, и хоромы,
Всех судьба карает -
И вельможу и неможу.
А среди базара
Стоят Гонта с Железняком,
Кричат: «Ляхам — кары!
Кары ляхам, чтоб каялись!»
И детей карают.
Стонут, плачут; кто-то просит,
Кто-то проклинает;
Кто в молитве изливает
Грехи перед братом
Уж убитым. Не милуют,
А казнят завзято.
Словно смерть, не замечают
Ни красу, ни годы
Ни шляхтянки, ни жидовки.
Кровь стекает в воду.
Ни старик и ни калека,
Ни ребёнок малый
Не спаслись — не отмолили
Страшной этой кары.
Полегли все, все вповалку,
Ни души живой нет
Ни шляхетской, ни жидовской.
А пожар уж вдвое
Разгорелся, распылался
Аж до самой тучи.
А Галайда знай взывает:
«Кары неминучей!»
Как безумный, мёртвых режет,
Вешает и шмалит.
«Дайте ляха, дайте жида!
Мало мне, всё мало!
Дайте ляха, дайте крови
Нацедить поганой!
Крови море... мало моря...
Оксана! Оксана!
Где ты?» Крикнул, затерялся
В пламени пожара,
А в то время гайдамаки
Столы вдоль базара
Ставят, тащат на них пищу,
Где чего набрали,
Дотемна чтоб ужин кончить.
«Гуляй!» - закричали.
Ужинают, а кругом них
Пекло багровеет.
В пламени, развешаны
На стропилах, тлеют
Трупы панов. Так стропила
Падают и с ними.
«Пейте, дети! пейте, лейте!
С панами такими
Может, ещё встретимся,
Ещё погуляем»
И весь кубок одним духом
Железняк махает.
«За проклятые их трупы,
Проклятые души
Выпью снова! Пейте, дети,
Выпьем, Гонта, слушай!
Пей, дружище, погуляем,
Вместе, вкупе, парой.
А где Валах? Спой скорее
Нам, кобзаре старый!
Не про дедов — ведь не хуже
Ляхов мы караем,
Не про лихо — ведь его мы
Не знали, не знаем.
Нет, весёлую спой, старче
Чтоб земля ломилась,
Про вдовицу-молодицу,
Как там ей грустилось.

(Кобзарь играет и припевает)

«От села до села
Танцы да музыки.
Кур и яйца продала -
Вот и черевики.
От села до села
Буду танцевать-то.
Ни коровы, ни вола,
Осталася хата.
Я отдам, я продам
Куманьку хатину,
Я куплю, сотворю
Яточку под тыном.
Торговать, шинковать
Буду стаканами.
Танцевать да гулять
Я таки с парнями.
Ох вы, детки мои,
Мои голубята,
Не грустите, поглядите,
Как танцует мать-то.
Сама к людям наймусь,
Деток в школу отдам,
А багряным черевичкам
Таки дам, таки дам!»

«Добре, добре! Ну, а танцы,
А к танцам, кобзаре!»
Слепой вжарил — и вприсядку
Пошли по базару.
Земля гнётся. «Ну-ка, Гонта!»
«Ну, брате Максиме!
Ну-ка, вжарим же, мой голубь,
Покуда не сгинем!»

«Не дивитеся, девчата,
Что я ободрался -
Мой папаша делал гладко,
Я в него удался».

«Добре, брате, ей же богу!
«А ну ты, Максиме!
«Подожди же!»

«Так чини, как я чиню:
Люби дочку хочешь чью:
Хоть попову, хоть дьякову,
Хоть красотку мужикову!»

Все танцуют, а Галайда
Всё тоскует, значит:
На конце стола сидит он,
Горько-горько плачет,
Как ребёнок. И с чего бы?
В дорогом жупане,
Есть и золото, и слава.
Только нет Оксаны.
Не с кем долей поделиться,
Не с кем песню спеть-то.
В одиночку, сиротина,
Вынужден хиреть он.
А того, того не знает,
Что его Оксана
По ту сторону Тикича
В хоромах с панами
С теми самыми ляхами,
Что замордовали
Её отца. Недолюди,
Ишь, позалезали
В свои стены и глазеют,
Как жидов кончают,
Ихних братьев! А Оксана
В окно наблюдает
За светящейся Лысянкой.
«Где же мой Ярема?»
Сама думает. Не знает,
Что он рядом с нею,
Он в Лысянке, и не в свитке -
В дорогом жупане,
Что сидит один и мыслит:
«Где моя Оксана?
Где ж она, моя голубка -
Придушили? плачет?»
Тяжко... Смотрит — по оврагу
В накидке казачьей
Кто-то лезет. «Кто такой ты?»
Галайда пытает.
«Я посланец к пану Гонте.
Пусть он погуляет,
Подожду я.» «Не дождёшься,
Жидова собака!»
«Храни Бог, какой я жид!
Видишь? Гайдамака!
Вот копейка... посмотри же,
Разве ты не знаешь?
«Знаю, знаю». Освящённый
Нож он вынимает.
«Признавайся, чёртов жид, мне -
Где моя Оксана?»
Замахнулся. «Храни боже!
В тереме... с панами...
Вся в золоте...» «Выручай же,
Выручай, проклятый!»
«Ладно, ладно... Ну какой вы,
Ярема, завзятый!
Выручу, пойду сейчас же,
Деньги крепь ломают.
Скажу ляхам — вместо Паца...»
«Ладно, ладно, знаю,
Иди живо!» «Да, я мигом!
Гонту отвлекайте
Три часа, а там и хватит,
А потом гуляйте.
Куда ехать?» «К Лебедину!
В Лебедин,- ты слышишь?
«Слышу, слышу.» И Галайда
С Гонтой в танец вышел.
Железняк хватает кобзу:
«Потанцуй, кобзаре,
Я сыграю». И вприсядку
Слепой по базару
Отбивает такт лаптями,
Додаёт словами:

«В огороде пастернак, пастернак.
Я тебе ли не казак, не казак?
Я тебя ли не люблю, не люблю,
Я тебе ли черевичков не куплю?
Куплю, куплю, черноброва,
Удивлю тебя я снова.
Буду, сердце, холить,
Буду, сердце, любить.» 

«Ой гоп гопака,
Полюбила казака,
Рыжего да старика,
Моя доля лиха.
Иди ж, доля, за тоскою,
А ты, старый, за водою,
Ну, а я – пойду к шинку я,
Выпью чарку и другую,
Ещё пару – и конец,
Пошла баба в танец.
А за ней – воробей
Выкрутасом-переплясом.
Чудодей воробей!
Старый рыжий бабу кличет,
А ему та дулю тычет:
«Коль женился, сатана,
Заработай хоть пшена:
Надо деток напитать,
Надо деток одевать.
А я буду добывать.
А ты, старый, не греши,
Да в запечье колыши
Да молчи, не дыши».

«Как была я молодою преподобницею,
Так повесила передник над оконницею;
Кто идёт – не минёт,
То кивнёт, то моргнёт.
А я шёлком вышиваю
Да в оконце взгляд кидаю.
Семёны, Иваны,
Надевай жупаны,
Да пойдём, да гульнём,
Да присядем, споём».

…

«Хватит, хватит!, - кричит Гонта, -
Хватит, уж темнеет.
Лампу, дети! А где Лейба?
Что же его нету?
Отыскать его да вздёрнуть,
Хвостик он свинячий!
Айда, дети! погасает
Каганец казачий».
А Галайда: «Атамане!
Погуляем, отче!
Глянь - пылает на базаре,
Видно всё, что хочешь.
Спляшем! Заиграй, кобзаре!»
«Не хочу гулять я!
Огня, дети! Порох, ядра!
Пушки заряжайте,
Зажигайте фитили же!
Хватит шуток лишних!»
Заревели гайдамаки:
«Добре, отче! слышим!»
А Галайда кричит: «Отче,
Стойте!.. пропадаю!
Погоди, не убивайте -
Там моя Оксана!
Хоть часок, отцы мои!
Я её достану!
«Ладно, ладно! Железняче,
Крикни, чтоб палили!
Перекинуться с ляхами...
А ты, сизокрылый,
Ты найдёшь другую...» Глянул -
А Галайды нету.
Пушки — в рёв... И очутились
Все хоромы эти
Возле тучи. Что осталось,
Разом запылало.
«Где Галайда!» - Максим кличет.
И следа не стало...
Пока ребята танцевали,
Ярема с Лейбою прокрались,
В тот дом роскошный, аж в подвал,
Оксану вынул чуть живую
Из под-земли и поскакал
С ней в Лебедин...

ЛЕБЕДИН

«Я сиротка из Ольшаной,
Сирота, бабуся.
Отца ляхи погубили,
А меня... боюся,
Боюсь вспомнить, дорогая,
Забрали с собою.
Не расспрашивай, бабуся,
Что было со мною.
Я молилась, плакала,
Сердце разрывалось,
Слёзы сохли, душа мёрла...
Ох, если б я знала,
Что его ещё увижу,
Что увижу снова -
Вдвое вытерпела б, втрое
За одно лишь слово!
Ты прости, моя голубка,
Может, я грешила,
Может, бог за то карает,
Что я полюбила, -
Полюбила стан высокий
И карие очи, -
Полюбила, как умела,
Как сердечко хочет.
Не за себя, не за папу
Молилась в неволе,-
Только за него, бабуся,
За милого, долю.
Карай, боже! Твою правду
Вытерплю, не струшу.
Страшно молвить: я хотела
Загубить и душу.
Коль не он бы, может... может,
Так и загубила б.
Тяжко было! Я думала:
«О боже мой милый!
Сирота он — без меня кто
Его приласкает?
Кто про долю, про недолю
У него узнает?
Кто, как я, его обнимет,
Душу кто покажет?
Кто же сироте хоть слово
Доброе, - кто скажет?»
Так я думала, бабуся,
И сердце смеялось.
 «Сирота я, без матери,
Без отца осталась,
И он один на всём свете,
Один меня любит,
А узнает, что убилась -
И себя погубит».
Так я думала, молилась.
Ждала-выжидала.
«Нет его, и не прибудет -
Я одна осталась...»
И заплакала. Черница,
Стоя подле бедной,
Закручинилась. «Бабуся,
Ты скажи мне — где я?»
«В Лебедине, моя пташка,
Не вставай — хвораешь»
«В Лебедине! А давно ли?
«Так, с позавчера уж».
«Позавчера?.. Подожди...
Пожар над водою...
Жид, постройка, Майдановка,
Зовут Галайдою...»
«Галайдою Яремою
Себя называет,
Кто тебя привёз...» «Да где он?
Вот теперь я знаю!»
«Через семь дней обещался
Прийти за тобою.»
«Через семь дней! Через семь дней!
Это рай, покой мой!
Бабусечка, пролетела
Лихая година!
Тот Галайда — мой Ярема!..
По всей Украине
Его знают. Я видала,
Сёла как горели,
Палачи и трусы ляхи
Как тряслись и млели:
Если скажут про Галайду,
Знают они, знают,
Кто такой он и откуда,
И кого искал он.
Меня искал, нашёл меня,
Орёл сизокрылый!
Прилетай ко мне, мой сокол,
Голубь ты мой милый!
Ох, как весело на свете,
Как весело стало!
Через семь дней, бабусечка...
Ох, три дня осталось,
Ох, как долго!
«Загребай, мама, жар, жар,
Тебе будет дочки жаль, жаль...»
Ох, как весело на свете!
А тебе, бабуся,
Весело ли? «Я тобою,
Пташка, веселюся»
«Почему же не поёшь ты?
«Я своё отпела...»
Зазвонили тут к вечерне,
Оксана осталась,
А черница, помолившись
В церковь захромала.

Через семь дней в Лебедине
В храме запевали:
И с а й я,  л и к у й! Утром
Ярему венчали,
А под вечер мой Ярема
(Вот нормальный парень!),
Не сердить чтоб атамана,
Ушёл от Оксаны
Ляхов венчать; с Железняком
Свадьбу отмечает
В Уманщине, на пожарах.
Она поджидает,
Поджидает, не едет ли
Он с дружками в гости -
Увезти из келии
В хату на помосте.

Не печалься, помолися,
На бога надейся.
Ну, а мне теперь к Умани
Надо приглядеться.

ГОНТА В УМАНИ

Похвалялись гайдамаки,
На Умань идучи:
«Будем драть мы, пане-брате,
Бархат на онучи».

Проходят дни, проходит лето,
А Украина знай горит:
По голым сёлам плачут дети -
Отцов не видно. Шелестит
Листва пожухлая в дуброве,
Гуляют тучи; солнце спит;
И не слыхать людского слова,
Зверьё лишь бродит по селу
И трупы жрёт. Не хоронили,
Волков поляками кормили,
Пока метель не замела
Огрызки волчьи...
И метель не удержала
Адской этой кары.
Ляхи мёрзли, а казаки
Грелись на пожаре.
Весна встала, весна землю
Сонную взбудила,
Разукрасила хохлаткой,
Барвинком укрыла.
И над полем жаворонок,
Соловьишка в роще, -
Землю, убрану весною,
Каждый встретить хочет.
Рай — и только! Для кого же?
Для людей. А люди?
Не хотят на рай и глянуть,
А взглянут — осудят.
Надо кровию докрасить,
Осветить пожаром;
Мало солнца, мало травки,
Только много хмари.
Мало ада!.. Люди. Люди!
Да когда ж с вас будет
Того добра, что имеете?
Вы чудные, люди!

Не сдержала весна крови,
Ни злости людской, нет.
Тяжко видеть, ну а вспомним -
Было так и в Трое.
Так и будет. Гайдамаки
Ходят да карают.
Где пройдут — земля горит,
Кровью оплывает.
Завёл Максим себе сына
На всю Украину.
Хоть не родный сын Ярема, -
Тот ещё детина.
Максим режет, а Ярема
Не режет — лютует,
С ножом в руках, на пожарах
Днюет и ночует.
Не милует, не минует
Нигде никого он:
Он за ктитора им платит,
За отца святого;
За Оксану... и сомлеет,
Вспомнивши Оксану.
А Железняк: «Гуляй, сыне,
Пока доля встанет!
Погуляем!» Погуляли.
Купою на купе
От Киева до Умани
Легли ляхов трупы.

Словно туча, гайдамаки
Умань обступили
Ровно в полночь; до восхода
Умань запалили.
Запалили, закричали:
«Карай ляха снова!»
Покатились по базару
Конны narodowi,
А вослед за ними дети,
Хворые калеки.
Стон и вопли. По базару
Льются крови реки.
На базаре стоит Гонта
С Максимом завзятым.
Кричат вместе: «Добре, дети,
Смерть им, смерть проклятым!»
Вот подводят гайдамаки
Ксёндза-езуита.
И ребят двух. «Гонта! Гонта!
Это твои дети.
Ты нас режешь — зарежь и их:
Всё католик это.
Что ж ты встал? Чего не режешь?
Пока ещё дети,
Зарежь их, не то вырастут,
Так тебя зарежут...»
«Пса убейте! А щенят
Я своим зарежу.
Кличь громаду. Признавайтесь,
Говорит он правду?».
«Мы католики, нас матерь...»
«Боже, боже правый!
Замолчите! Знаю, знаю!»
Собралась громада.
«Вот католики — мне дети...
Нам измен не надо,
Нам не надо оговоров…
Господа громада!
Клялся я, брал нож священный
Резать ляхов просто.
Сыны мои, сыны мои,
Что ж вы недоростки,
Что ж не режете вы ляхов?»
«Будем резать, папа!»
«Не будете! не будете!
Проклята будь мать та,
Проклятая католичка,
Что вас народила!
Что ж она перед восходом
Вас не утопила?
Меньше б грех: не умирали б
Вы католиками;
А сегодня, сыны мои,   
Горе, горе с вами!
Поцелуйте меня, дети -
Не я убиваю,
А присяга.» Взмах ножа, и -
И детей заклал он.
Попадали, зарезаны.
«Папа, - бормотали, -
Папа, папа… мы не ляхи!
Мы...» И замолчали.
«Схоронить бы?» «Нет, не нужно,
Раз католик это.
Сыны мои, сыны мои!
Что ж вы были дети?
Что ж врага не резали?
Что ж мать не убили,
Клятую ту католичку,
Что вас народила?..
Пошли, брате!» Взяв Максима,
Пошли вдоль базара,
И вдвоем как закричали:
«Кары ляхам, кары!»
И карали: страшно, страшно
Умань запылала.
И ни в доме, ни в костёле -
Никого не стало.
Полегли — такого лиха
Не было дотоле,
Что в Умани сотворилось.
Базилиан школу
Где учились Гонты дети,
Гонта сам ломает.
«Сожрала ты моих деток,»
Сам кричит, стенает,
«Сожрала ты недорослых,
Добру не учила!.. 
К чёрту стены!» Гайдамаки
Стены развалили
До основ; об камни ксёндзам
Головы разбили,
А учеников в колодце
Живых схоронили.
Так до самой ночи ляхов мордовали:
Души не осталось. А Гонта кричит:
«Где вы, людоеды? куда подевались?
Съели моих деток — как мне тяжко жить!
Как мне горько плакать! не с кем говорить!
Сыны мои любые, сыны чернобровы!
Куда подевались? Крови бы мне, крови!
Мне б шляхетской крови —  хочется мне пить,
Хочется мне видеть, как она чернеет.
Хочется напиться...  Ветер что ж не веет,
Ляхов не навеет?.. Как мне тяжко жить!
Как мне горько плакать! Праведные зори!
Спрячьтесь вы за тучу: я вам не мешал.
Я детей зарезал!.. Горе мне, о горе!
Где мне преклониться?» Гонта так кричал,
По Умани бегал. А среди базара,
В крови гайдамаки ставили столы,
Где чего достали, пищи нанесли
И ужинать сели. Последняя кара,
И ужин последний! «Гуляйте, сыны!
«Пейте, пока пьётся, бейте, пока бьётся! -
Кричит Железняк им. «А ну, навесной,
Ты вжарь нам чего-нибудь, пусть земля гнётся,
Пускай погуляют мои казаки!»
А кобзарь и вжарил:

«Мой папаша-то корчмарь,
Чеботарь;
Мать моя-то пряха
Да сваха;
Мои братья, соколы
Привели
И корову из дубровы,
И мониста нанесли.
А я себе Христя
В монисте,
По карнизу листья
Да листья,
И сапожки и подковы.
Утром выйду я к корове,
Я корову напою,
Подою,
Я с парнями постою,
Постою».

«Ой гоп, по вечере
Запирайте, дети, двери,
А ты, старая, не жмись,
А ко мне ты прислонись!»
 
Все гуляют. Где же Гонта?
Что ж он не гуляет?
Что ж не пьёт он с казаками,
Что не запевает?
Нет его; теперь ему,
Верно, не до ней-то,
Не до песни. Кто же это
В чём-то, что чернеет,
Через площадь переходит?
Встал; вот роет в грудах
Ляхов: ищет он кого-то.
Нагнулся, два трупа
Небольших берёт на плечи
И позадь базара,
Через мёртвых переходит,
Прячется в пожаре
За костёлом. Кто же это?
Гонта, горем битый.
Хоронить детей несёт он,
Их землёй засыпать,
Чтобы два казачьих тельца
Собаки не ели.
Улицами тёмными,
Меньше где горело,
Понёс Гонта детей своих,
Не видать чтоб, значит,
Где сынов он похоронит
И как Гонта плачет.
Вынес в поле, от дороги.
Нож он вынимает,
Освящённым роет яму.
А Умань пылает.
Светит Гонте на работу
И на деток светит.
Будто спят одетые.
Чем страшны так дети?
Что же Гонта - он ворует
Или скарб он прячет?
Аж дрожит. А из Умани
Кой-где окликают
Товарищи-гайдамаки;
Гонта землю роет,
Сынам хату среди степи
Глубокую строит.
Выкопал. Берёт сынов,
Кладёт в тёмну хату
И не смотрит, будто слышит:
«Мы не ляхи, папа!»
Положил их, из кармана
Бархат вынимает.
Вот целует мёртвых в очи,
Крестит, накрывает
Он багровою китайкой
Головы казачьи.
Посмотрел, раскрыв, ещё раз...
Горько-горько плачет:
«Сыны мои, сыны мои!
На ту Украину
Посмотрите: за неё вы...
И я тоже сгину.
А меня кто похоронит?
На чужом на поле
Кто заплачет надо мною?
Доля моя, доля!
Несчастливая ты доля,
Что ты натворила?
Мне зачем детей дала?
Меня не убила?
Пусть они бы схоронили,
А так я копаю».
Поцеловал, перекрестил,
Покрыл, засыпает.
«Почивайте, сыны мои,
В земляной тут щели.
Сука-мать не постелила
Вам другой постели.
Так, без васильков, без руты
Почивайте, дети,
И молите, и просите -
Пусть на этом свете
Бог за вас меня карает,
За сей грех великий.
Что католики, прощаю,
Вы меня простите.»
Заровнял, укрыл всё дёрном
И не обозначил,
Где зарыты Гонты дети,
Головы казачьи.
«Отдыхайте, ожидайте.
Скоро я прибуду.
Поубавил я вам веку,
И со мной так будет.
И меня убьют... Скорей бы!
Да кто закопает?
Гайдамаки!.. Я ещё раз
Пойду погуляю!..»
 
Пошёл Гонта, потупившись,
Идёт, спотыкнётся.
Пожар светит; Гонта глянет,
Глянет — улыбнётся.
Страшно, страшно улыбался,
На степь озирался.
Вытер очи... И, как призрак,
В дыме потерялся.

ЭПИЛОГ

Всё давно прошло то, как ребенком малым,
Сиротой в дерюге, раньше я блуждал, -
Не одет, без хлеба, по той по Украйне,
Железняк где, Гонта с ножиком гулял.
Давно миновало, как теми путями
Где шли гайдамаки — босыми ногами
Ходил я и плакал, людей я искал,
Добру чтоб учили. Вот я вспоминал,
А вспомнил - жаль стало, что лихо минуло,
Лихо молодое, если б ты вернулось -
Сменял бы судьбу, что далась теперь мне.
Я вспомню то лихо, те степи без края,
Я старого деда, отца вспоминаю.
Дедушка жив, а отца уже нет.
Бывало, в неделю, закрывши минею
И выпив с соседом по чарке за нею,
Отец просит деда, чтоб тот рассказал,
В Колеевщину что былую бывало,
Как Железняк, Гонта тех ляхов карал.
Столетние очи, как звёзды, сияли
И слово за словом смеялось, лилось:
Как ляхов кончали, как Смела горела,
Соседи от жалости, страха немели.
И мне, малолетку, не раз довелось
По ктитору плакать. Никто не означит,
Что малый ребёнок в углу горько плачет.
Спасибо же, дедушка, что сохранил
В седой голове эту славу казачью.
Я её внукам теперь изложил.

Люди добрые, простите,
Что казачью славу
Наобум пересказал вам
Так - без книжной справы.
Сказывал так дед, бывало,
Пусть здоровым будет.
И я — следом. Не знал старый,-
Грамотные люди
Те рассказы прочитают.
Извини, дедуся, -
Пусть ругают, я покамест
Ко своим вернуся,
Доведу уж до конца их,
А потом почию
И во сне хоть повидаю
Свою Украину,
Где ходили гайдамаки
С святыми ножами
По дорогам, что я мерил
Голыми ногами.

Погуляли гайдамаки,
Крепко погуляли -
Чуть не год шляхетскою
Кровью умывали
Украину, да и смолкли -
Ножи пощербили.
Нету Гонты, нет ему
Креста, ни могилы.
Буйны ветры разметали
Прах от гайдамаки,
Некому и помолиться,
Некому заплакать.
Один только брат названный,
Один на всём свете,
Как услышал, что так страшно
Преисподней дети
Его брата заказнили -
Железняк заплакал
В первый раз, и слёз не вытер,
Умер, бедолага.
Знать, кручина задавила
На чужбинном поле,
На чужбине положила, -
Вот такая доля!
Грустно-грустно гайдамаки
Железную силу
Схоронили, насыпали
Высоко могилу
Заплакали, разбрелися, -
И откуль взялися.

Один только мой Ярема
С посохом склонился,
Стоял долго. «Спи же, отче,
На чужбинном поле,
На своём ведь нету места,
Нету места воле...
Спи, казак души широкой,
Кто-нибудь помянет».
Пошёл степью, горемыка,
Слёзы утирает.
Долго, долго озирался, -
И не видно стало.
Лишь одна посреди степи
Могила осталась.

Взялись жито гайдамаки
В Украине сеять,
Да не им его жать было.
Что же тут поделать?
Нету правды, не выросла,
Кривда заправляет...
Разошлися гайдамаки,
Кто куда как знает,
Кто — домой, а кто — в дуброву,
Нож за голенищем –
Жидов резать. И доныне
Слава вся не вышла.
А тем временем старуху-
Сечь всю разобрали.
Кто – на Кубань, кто - за Дунай,
Только и осталось,
Что пороги среди степи.
Воют-завывают:
«Cхоронили детей наших,
И нас разрушают».
И ревут себе, и будут -
Люди их минули;
Украина же навеки,
Навеки заснула.

С той поры на Украине
Жито зеленеет,
И не слышно плача, пушек -
Только ветер веет,
Пригибает вербы в роще,
А ковыль — на поле.
Всё замолкло, и не ропщет.
Это - божья воля.

Только вечером, по роще
Над Днепром, бывает,
Перестарки-гайдамаки
Идут, запевают:

«А у нашего Галайды хата на помосте.
«Играй, море, добре, море!
Добре будет, Галайда».
 
ПРЕДИСЛОВИЕ

После слова — предисловие. Можно было бы и без него, да видите ли — всё, что я видел напечатанным, - только видел, а читал очень мало, - везде есть предисловие, а у меня нет. Ежели я не печатал бы своих «Гайдамаков», то не надо было бы и предисловия. А уж если выпускаю в люди, так надо, чтобы было и с чем — чтоб не смеялись над оборванцами, чтоб не сказали: «Ишь какой! разве отцы глупее детей были, когда не выпускали в люди даже грамотки без предисловия». Да, право, да, извините, нужно предисловие. Только как же его скомпоновать — чтобы, знаете, не было и кривды, чтоб не было и правды, а так, как все предисловия компонуются. Хоть убейте, не умею: надо бы хвалить, так стыдно, а осуждать не хочется. Н а ч н ё м  у ж е  н а ч а л о  к н и г и  с и ц е: весело поглядеть на слепого кобзаря, как сидит он с мальчиком, слепой, под тыном, и весело послушать его, как запоёт он думу о том, что давно было, как боролись ляхи с казаками, весело... а всё-таки скажешь: «Слава Богу, что прошло», особенно как вспомнишь, что мы — одной матери дети, что все мы — славяне. Сердце болит, а рассказывать нужно: пусть видят сыны и внуки, что отцы их заблуждались, пусть братаются снова со своими врагами. Пусть рожью, пшеницей, как золотом, покрытая, неразделённой останется навеки от моря и до моря — славянская земля. О том, что было на Украине в 1768 году, рассказал так, как слышал от стариков; напечатанного и критикованного ничего не читал, ибо, похоже, и нет ничего. Галайда наполовину выдуман, а смерть ольшанского ктитора — правда, потому как живы ещё люди, знавшие его. Гонта и Железняк, атаманы того кровавого дела, быть может, выведены у меня и не такими, какими были — за это не ручаюсь. Дед мой, здоровья ему, если начнёт рассказывать что-нибудь такое, чего сам не видал, а о чём слыхал, то сперва скажет: «Коли старики врут, то и я с ними».