Часть вторая Любовн. роман Миледи и все, все, все

   Начало в Части первой
   http://www.stihi.ru/2013/11/06/11135
                .            .           .               
Взлететь бы вверх! Но можно и пониже…
Не всякий дворянин, что жил в Париже,
был счастлив  службой в нём обзавестись.
Проживший век  не думал о престиже.
Но хуже тем, кто моложав и скис.
Влюбляясь в жизнь, отдашься всем заботам…
Хотя ещё девиз «Один за всех
и все за одного» тут не заболтан,
не всем даны права на корм, ночлег…

Лимит молитв по кругу не налётан
и город по грехам похож на Лондон –
несносен перегруз земных забот,
но всех  страстей запретный плод  обглодан.
Земной  ли любит всяка особь  гнёт?..

Не то чтоб тут смешение народов
назвали вавилонским, но… сойдёт…
Тут тьма простонародья, блеск господ
и вечен спор зануд и сумасбродов.

Жестокость нравов, словно Бога нет.
На поприще красавцев и уродов
судья третейский – каждый оглоед.
Контрастный город нищих и карет.

В нём больше, чем обычно, антиподов.
Столичным быть ему без срока лет.
В нём счастье ищут с нескольких заходов,
при этом успевая околеть.
Но численность растёт в нём из-за родов.
В нём нет святых и мало доброхотов –
таких, о ком захочется скорбеть.

Он – город живоглотов, звездочётов,
всех, кем земная славна круговерть.
Враги его зовут с приставкой «чёртов».
И малых, и больших он ловит в сеть.

Он – лидер средь клоак, а не курортов.
Зовут его Парижем, чтоб… воспеть.
В Париже тьма… для дураков рекордов.
Как выбрать свой бы и не охренеть?
Немногим жить дано в покое гордом.
Споткнувшиеся прячут с горя гонор?
Была ль почётна жизнь по догме? Нет.

Всем страждущим достичь бы вскоре тронов:
кто сходу жаждал  Лувра  коридоров
и собственною  славой  прогреметь,
кто бредил накопленьем луидоров,
а кто начать  разбой  готов посметь…

Париж кошмарней слухов, сплетен, вздоров.
Рог изобилья? Нет. Сундук Пандоры.
Попробуй тут хоть в чём не укоснеть.
Тут лезут без патента в мародёры,
и ждёт патент на собственную смерть.

На мельнице недремлющих фрондёров
рассыплется песком любая твердь.
Любого из прибывших волонтёров
Париж мог обогреть, но мог и взгреть.

Способен был тихонь и горлодёров
за так озолотить, убить за медь…
На шляпах перья – гордость «полотёров».
Не всем их подфартило заиметь,
но модники с замашками бретёров
мели пол пред собою и за треть
обещанных им благ за разговором…
Париж – нутра попробуй не заметь –
сведёт с убийцей, адским страхом, вором.

Париж, коль за нутро его задеть,
ругнёй из тупиков, из окон воем
не даст ушам напрасно розоветь…
Пока катился в ад не под конвоем,

пока не примешалась кровь к соплям,
в Париже мыслил всяк себя героем,
а коль уж он в строю любом упрям –
его мы лишь  сочувствием  прикроем…
Не то чтобы  цунами  по морям
прошло, грозя… скорей уж пчёлы роем…
Строй неуравновешенных дворян
предстал пред столь же разозлённым строем.
Взбрыкнут… оголодают – будет втрое
работы докторам и поварам.
Ужель кровавый  (до  смерти порою)
спор злых дворян не опротивел вам?
Права качать горазды тигры львам.

Гвардейцы – бесшабашная орава.
Гвардейцы не боятся крови? Браво!
Но шпага, к сожаленью, не игла…
Гвардейцев на драчливость проверяла
фортуна по лимиту. Берегла?

От перебранок толку профи мало:
друг другу впору  кровь  пустить со зла…
Привычно от начала до финала
(до драки после кратких ля-ля-ля)
взирали на гвардейцев кардинала
дворцовые гвардейцы короля
с колючею усмешкой. По ролям,

назло своим «врагам» (всегда незваным),
разыгран ритуал был каждой свары,
и даже в пресловутый день сурка
все жаждали урвать скандальной славы.

Картаво  нарочито  и гнусаво
дразнили мушкетёры свысока
соперников, чтоб вытрясти с них сало,
чтоб зубы посчитать им и бока.

Скучать вне службы вовсе не пристало
дворянам независимо от сана.
Конечно, жизнь дворян без кабака
с дуэлью – нонсенс!  Впрочем, лишь пока…

Рад женской красоте и всяким гейшам,
прелат возвёл Закон на пьедестал.
К задирам, и, причём, наинаглейшим,
жесток был Ришелье и жёстче  стал.
Проблема для министра непроста,
неважно,  грешен  сам он иль безгрешен.
Поток смертей, увечий был безбрежен
(в дуэлях бьют не ради ведь Христа).
А чтоб министра, коль в делах небрежен,
за это бы король не отхлестал,
министру нужно твёрдым быть, как сталь.
Запреты на дуэли – мощный стержень,
которым алый герцог целил вдаль…
К дуэлям охладели все едва ль.
На бой, как из-за острова на стрежень…

Пускать же в ход клинки старались реже:
не то чтобы им  жизни  дороги,
но над запретом  (на дуэли)  свежим
смеялись очень  редкие  невежи.

Прелат бы крепче спал, не напряги
запретом он  своих  же.  Люди ж те же:
заклятые друзья сплошь да враги…

Коль выжил, до  трактира  добеги!
Ха-ха после дуэлей да хи-хи.
А шеф их всех… и в хвост и в  гриву  пежил.
Кто в жизни на коне был, тех он спешил…

Гвардейцы кардинала – петухи
задиристые!  Зёрна (без трухи)
сплошь истины найти зря тщились в сваре.
Портос съязвил: – Блефуют байструки

своею дутой  значимостью.  Твари!
Вдыхайте, трусы, про запас духи
подштанников с  дерьмом  своим в отвале!
– Эй, прихвостни дворцовые!  Не вам ли,
коль предками у вас сплошь были мавры,

притом, что сплошь овечьи пастухи,
пред овцами замаливать грехи?!
Коль вас не отличить, как хрен от редьки,
у вас, выходит, были без брехни
соития с  овечками  нередки.

Да мимо вас и  мышь  не прошмыгни!
Годится вам и прорезь в табуретке!
Но мимо вас и  бабка  не шагни,
влекут вас и девчушки-пятилетки,
не только  формозрелые субретки!

На вас, уродах, Бог поставил метки!
В роду у вас сплошь грешные шаги
овечий подтверждает ваш архив! –
кричали мушкетёрам их «враги». –

Хоть были  исключения  нередки
и баб в роду  сочтём  всё ж по векам,
прабабки ваши точно не субретки:
ваш пращур их не  лавливал  в аркан.

Овец своих трусливо ваши предки,
с земли руками жравшие объедки,
скормили опрометчиво волкам!
Скажите же спасибо их клыкам,

не то б детей рожали трусам овцы!
А так… нашлись средь женщин добровольцы,
что в жёны им пошли взамен овец.

Теперь любой задрипаный малец
способен вас, потомки-миротворцы,
вас, стриженных ягнят, драть против ворса,
хоть вы на вид со шкаф величиной!
Эй,  как  вас… мушкетёры!  Для чего
вам ваши шпаги?  Разве что для форса!
Мол, входит в атрибуты миротворца.
– А для чего вам  орган  речевой?

Лишь для второй перделки?  Выше торса?
Перденья смысл со  страхом  сопряжён, –
ответною издёвкою Портоса
был злобный ряд насмешников взбешён.

– Без шпаг вам жить несладко, как без жён!
А ты, Портос, об ножны бы потёрся
и в ножны засадил свой корнишон!

Злословцу вторил новоиспеченный
приятель-подражатель – злом сплочённый,
поддержит подхалимски каждый чох:
– Так делал он не  раз,  умалишённый!

Он – просто недоразвитый бычок!
Портос захохотал: – Мой кабачок
не влезет! А у вас – впрямь корнишоны!
Мерси вам скажут  мыши,  а не жёны!..
                .           .           .
– …Мне кажется, что я – окорочок
на вертел раскалённый водружённый.
Как будто кто жжёт  взором  горячо, –
скосил гвардеец в сторону зрачок. –

А кто это там в рясе? Эй, сморчок!
Прожги мне плешь! Хожу без проку жжёный…
Кареты нет – вскочить на облучок?
Замри, коль  засветился,  шпик позорный!

Ползи-ка к нам, коль ты не прокажённый!
Не прячься, как за печкою сверчок!
Глазами против нас вооружённый,
следить за нами ты не новичок?
Отслеживаешь каждый шаг и чох?..
*           *           *
…Не будучи в бою папаше ровней,
Шарль сетовал с обидою сыновней:
– Хоть ты мне и подпортил «паричок»,
я устоял. И я не старичок!..
– Все промахи  ловлю  твои. Сыт ловлей
по горло, остальное – в сундучок…
– Засела боль в башке. Уж не от  слов ли?
– Что ж о твоих ошибках мне – молчок?
От боя не  отлынивай,  сачок!
Пусть шест тебя бац-бац, а не чмок-чмок,
земля тебе не  пухом  в изголовье, –
в руках у ветерана не дрючок. –

Для взрослых тренировок  на год крови
тебе, надеюсь, хватит, игрочок?
Как шишкам не бывать, ведь наготове
дубинка – у отца удар фартовый,
культурно поднесённый, не «дичок»!

Родному сыну, отроку-оторве,
дав тренировку-бой до первой крови,
то бишь победный сделав свой тычок –
шестом содрав с башки  кудрей  клочок,
папаша д'Артаньян нахмурил брови:
– Кто на войне, как некий пустячок,
любую одолеет  гадость?  Профи!
Без навыков и знаний, дурачок,
стать неучем – для жизни катастрофа.
Нужна виола, если ты – смычок…
Башка невежды малость нездорова…
Боец ты, иль беспечная корова?

Мужай как шевалье… не мужичок.
На вид-то ты, конечно, резвячок.
– Ну ладно бы лишь  палкой  бил сурово!
Отец, ты очень строг.     – Давай без рёва!
Пускай отцовский голос, голос крова
в твоей засядет  памяти,  сверчок.
Чтоб выглядеть не хуже городского,
проделывай без устали и снова
плавней, свободней каждый свой скачок.
Включай всю гибкость. Ты же не качок.
Чуть шире ноги. Шага приставного
не сдерживай. В ногах – твоя основа.
Чтоб их не заплетать, пей только сок…
В ногах – остаток правды; выйдет срок –
пусть ищут выход, вплоть до запасного.
На них, чуть что – бугор, канавка – скок!..

И как бы ни был твой маршрут извилист,
для боя ты вполне и быстр, и жилист…
Но только  воля  собрана в комок.
Забудь, что ты обидчив и задирист.
Расслабься. Гибкость – сильный твой конёк.

В глазах твоих приметен огонёк –
матёрому врагу тебя он выдаст.
Ни чувств, ни мыслей сам своих на выпас
ни в поле, ни в укромный уголок

не высунь пред врагом: их самоволка
тут вовсе не уместна. Главный – шест!
Сын, выше шест, да рвение удвой-ка!
Замах дубинкой не  рукою  жест.

В твоей дубинке – сила, жизнь и честь…
– Спешить – народ смешить… есть поговорка…
– Кураж задаст толпа? Пустая лесть?
Не  публику  смешишь. Мы на задворках.

Порадовать ничей не можем глаз.
Всей публики – соседкина золовка,
но ей хватает собственных прикрас…
Превозношу я… в стиле ретро… волка,
но вольный дух в горах – и волк, и князь.
Порой меня преследует тревога,
что храбрость в нас живёт, в крови хранясь,
обязывая нас проделать много,
жить, с ордами  опасностей  роднясь…
Держи бодрее – не зевай, равняйсь –
по ветру  нос,  коль  расторопен  орган…
Ночных тревог раскидано по норкам…
– Мы вскормим силой ночь, а утро – нас.
Преграды – наш законный променаж.
– Сынок, тебе за зоркость – орден – «око».
Не знаю здесь столь зорких, кроме нас.
Есть  счастье – с ним тебе не одиноко,
а нету – так живи,  бедой  кормясь.
Ты хочешь, чтоб форель, а не карась,
плыла бы в  руки?  Даже и минога?
На свете жизнь даётся только раз,
но страждущих её испортить – много.

К примеру, вынув шпагу иль стилет,
прижмёт тебя Париж во цвете лет:
достоин смерти, мол, хоть и  умён гад.
С претензиями встанешь ли из морга,
чтоб прыгнуть на убийц иль им вослед?!
 
Зевнёшь и… не мотив сопливо спет,
а песенка всей жизни. С этим строго.
Война, мор, голод, смерть – гремит квартет
бок о бок с нами не для поощренья,
а нашего от жизни отреченья, –

не очень был силён как правовед
папаша д'Артаньян в нравоученьях,
однако преуспел в разоблаченьях
кривых дорожек отроческих лет. –
Ты строен, худощав до утонченья.
Внук басков, ты похож не на скелет.

И не на  галла  с птицей ку-ка-ре-ку.
Похож ты, коль кивать на типажи,
на горную стремительную реку.
Но возрастом ты, сын, ещё не рекрут.
Я так же не отдам тебя в пажи.

Но, если рвёшься в свет, то сам скажи.
Запомни, без мужчин красотки блекнут.
Не живши веку, красота – в калеку…
А мы без них глупеем. Лишь ханжи,

что внешне брать хотят от плоти малость,
об этом скажут так: «Какая жалость,
что Бог дал мессу общую для всех»!
Мол, церковь для того ль сооружалась?!
Мол, друг на дружку пялиться в ней грех…
Каких ты намечтал себе утех?

Шарль, в мыслях у тебя грех, а не шалость,
и совести нет ни в одном глазу!
Ты  снова  с вожделеньем на  козу
посматриваешь, иль мне показалось?
Ну, лишь бы это всё, прости за сальность,

в  привычку  для тебя не облеклось!
Пусть девки всё же  праведнее  коз
и к скотству их натура не клонима,
но с девками милее несравнимо.

Стремись понять их, видя их насквозь.
Не светит никому сиянье нимба,
а ты… стань воплощеньем бабьих грёз,
чтоб всё у них с тобой при встрече либо
расслабилось вмиг, либо напряглось.

О минусах нет речи. Только плюсы.
Не в том шик, чтоб дарить колечки, бусы,
иль слушать бы совместно благовест.
Мужские все задействовав ресурсы,
выпячивать стремясь не только пест,
придерживайся правильного курса,
чтоб ласку источал твой каждый перст.
Наскок твой – бурный флирт, а не наезд…
– Шептались девки: бойтесь, мол, укуса
того, кто нас  глазами  жадно ест…
– Едва ль твой вид в них вызовет протест.
Поэтому, сынок, не празднуй труса,

«ешь»  девок,  а не коз. Не путай мест
стремленья для козла и дворянина.
Нас горы возвышают, а равнина –
притон для всех подряд. Была бы честь
предложена им так или иначе.
Кому-то интересны наспех клячи,
а клячи – могут втюриться в орлят…
Нет, мы и с  голодухи  не поклянчим…
Ведь как вот на равнине говорят

те, кто там ненамного нас богаче,
но прыгнут и за этой, и за той
(таких парней не видывал Боккаччо):
«За неименьем горничной, по счастью,
всегда имеем  дворника  зато.

Блюд на подносе, пусть слегка златом,
никто не поднесёт – их кот наплакал»…
Есть в шутке доля шутки. Желчь затрём.
Притом, что говорю не о святом,
их дворника б назвал я бедолагой…

Достоин наш язык простора рта –
не обтрепался б, выйдя за ворота!..
Течёт в парнях с равнины доброта –
вот только злы в ней сплошь водовороты.
Какие только хохмы и остроты
о них ни ходят! Только кто б роптал!

Счастливцы иль моральные уроды
они, коль в их душе – сплошь пестрота?
Быть может, кто из них и  душу  продал…
Мораль – лишь выпендрёж, мол, пред природой.

Бок о бок, мол, с моралью сквозь года
пройдёшь по жизни через пень колоду.
Ну как тут не задуматься народу!
В чём жизни содержанье? Долгота

мол, чьей-то пресной жизни – показатель
всего лишь пресной серой суеты.
Я б тоже думал так, но наш Создатель
моралью грузит совесть. Не хребты.
С равнины каждый третий – плут, стяжатель…

Но нам ли брать равнинных в общий ряд?!
Теперь о главном. В играх, перепалках
по-прежнему ты много лет подряд
сражаешься с мальчишками на палках.
Звериной прытью выделился в драках.
Пусть стиль твой и эффектен на погляд,
но надо овладеть серьёзно шпагой,
а также вспомогательною дагой.
Начнём ученье – жизнь пойдёт на лад.
Победы станут слаще всех наград.
Вот если б де Тревиль заехал в гости,
он слов на похвалу бы не берёг!
Я б за него  сейчас  уже изрёк.
Дубинкой бьёшься виртуозней трости…
Умеешь через голову, зверёк,
уйти от вражьих взоров в кувырок.
В боях на палках многих  перерос ты.
И в тактике всё чисто: без коросты
напряга с суетой. Нырок и блок…
Дерзай и… в ужин – фиников две горсти…
Эй, Шарль, вставай! Ты что это прилёг?!
– Ох! Хоть и небольшой, а всё ж пенёк!

– Никак тебя я сглазил!  Крепко  оземь
башкой ты приложился в кувырке.
– Аж с  искрами  из глаз, подобно гроздьям!
Хотя собрал всю волю в кулаке,
качает до сих пор, как в гамаке…
– Впредь успевай  парировать  угрозу.
Пропущенный удар сродни курьёзу.
Увёртлив ты уже не по годам.
Чуть отдохни и снова в стойку, в позу…
…Ого! Каскад атак, как чехарда!

Тебя, сын,  подменили  что ль?! Ах, да!
Удар башкой пошёл тебе на пользу.
Твоя подвижность – антипод наркозу.
Ты мыслить стал быстрей, как никогда,
а это для бойца, как снедь для рта…

К твоей мечте, к той, что не из крамольных –
на дерзкие мечты пока наплюй –
есть в нашем доме пара  шпаг  клеймёных.
Одной… хоть тренируйся, хоть воюй.
При нескольких отлаженных приёмах
начнёшь импровизировать в бою…

Бери клинок и празднуй, сын, вживую!
В тебе кураж и  взглядов  широта.
А празднуем в роду мы, как воюем:
ни силы не щадя, ни живота!
Дадим и фору всяким там кривулям,
коль мнит себя бойцами вшивота…
Сквозь пальцы протекает жизнь-вода.
Мы к молодости с возрастом ревнуем,
гордыни не смиряя отродясь,
со скрипом с нашим возрастом мирясь.
Перчим  себя, как можем. Маринуем…
Нет, я себя не чувствую понурым.

О молодости судит всяка мразь,
а молодость даётся в жизни раз.
Поэтому для глупости заранье
придумай, сын,  другое  оправданье…

Прославься за меня и всю родню!
Карьера будет громкой пусть, как выстрел!
Стать жёстче я тебе не возбраню.
Запомни, Шарль, что в массовом бою

ты встречного врага бить должен быстро,
поскольку сам ты будешь на краю
от смерти. Например, дразня саблиста
и следующего за ним шпажиста…
Ты ловок, но не лезешь на рожон.
Стать виртуозом шпаги ты рождён.
В тебе потенциал есть высочайший.
Могу тобой гордиться я всё чаще.

Дай бог тебе стать в будущем вождём
и к славе повести страну победно!
Твоей ступенькой первой стал наш дом,
где я – наставник – выгляжу не бледно.
Я с честью воевал. Спроси, знаком
ли с фартом я в бою, иль это бредни.

Хотя авторитет ронять свой вредно,
но… лучший наш учитель – это время.
Ему, однако, мало синяков
и мэтр угробит всех учеников…

Не тщись прожить вчерашним достиженьем,
пусть даже ликовал ты, как в раю.
Жить прошлым торжеством – шаг к вырожденью.
Не хочешь уподобиться растенью –
храни в душе огонь, как  я  храню.

Сегодняшним послужим королю.
Отжившее слезать должно с нас тенью.
Внуши себе, мол, лучше пот пролью
вдвойне сейчас, чем после – кровь в бою.
Не мастер ты, а тень лишь подмастерья!

За что тебя так яростно браню?
Ты б лучше был пуглив сейчас как серна.
Поскольку облачён ты не в броню
и внутренних сил нет в тебе резерва,
твоя неуязвимость так мизерна,
что выжить – вероятность соразмерна…
С тобой не прибегаю я к вранью.
Быть может, подбираю  образ  скверно?
Опасны колебания в бою,
коль каждый шаг обдумывать раздельно,
при этом нападая бессистемно.

Удар свой главный, прост он, иль затейлив,
направь ты по врагу их главарю…
Сидят защита и  угроза  в теле
одновременно, как я говорю,
с рождения в тебе на самом деле.
Таланты получил ты на корню,
но кровь  бойца  взял, а не винодела.
В тебе ум быстр и воля здоровей.
– Что это значит? Я каких кровей?
Гасконь  ведь – колыбель мне. Не Вандея.
Гасконец? Галл? А может, я – ромей?
Иль даже  мавр  во мне сидит красиво?
– Неважно, из какого ты массива,

храбрец ты иль  беглец  от всех смертей.
В тебе есть интуиция. Смелей,
чтоб Смерть тебя досрочно не скосила,
воспользуйся подсказкой этой силы.

Тебе немало станет ясно с ней.
Жить  славно  – мы девиз провозгласили.
А слава слаще  женщин.  Не красней.
Без славы грязь месить вдвойне грязней.
– Бум грязной славы  радует  глаз? Или?..
– Да, выпускать на волю  не хрен  лень.
Пусть знаешь о себе, что ты кремень,
но  скажет  Интуиция и – в мыле

полезешь не на свет огня, а в тень.
На пару с ней  дальнейшее  разметьте…
Хотя тщеславный вид не красатень,
а слава не всегда – аплодисменты,
о славе думай  чаще,  чем о смерти.

Гадать на смерть чревато по примете.
– О смерти я не думал по сей день.
– Смерть – первое условие бессмертья.
– Бессмертие – пик  славы,  ясен пень.

– С собой-то ни пешком мы, ни в провозах
на тот свет взять не сможем славы шмат…
В шипах бытуем чаще мы, чем в розах –
достойны лишь  шипов,  на чей-то взгляд.
– При жизни нужен ли от славы роздых?
– Коль девушки тебе благоволят,
знать, славу ты уже впитал, как воздух.

Но помни хорошо, что слава – яд,
полезный нам в умеренных лишь дозах. Но, как о ней все вслух не говорят,
у славы уникальный всё ж формат.

Со мной вот было как: своею славой
я в ярость приводил всегда врагов,
зато друзья… завистливой оравой
досадой  исходили из углов.

Дивился на отца сын, слушал жадно.
Отец пофилософствовать мог знатно,
как если б Бог  мозги  ему напряг.
– Порой жизнь наша – танцы на граблях,

что лишь со стороны узреть занятно.
Когда мы при уме и не в соплях,
то вновь хотим наш мир вокруг  познать, но
не так чтоб… все в ушибах и в репьях…

Фортуна то слепа, то импозантна.
Всегда ли понимаем мы суть благ?
Порою нам потворствует Судьба,
и мы в игру включаемся азартно,
двойным «мерси» неся ответ в зубах…
Но искренность Судьбы – вдали от благ,
которые сулит она на завтра.

Мы знаем направленье, но не край,
где вступим в спор с Судьбой по недостаче.
Неведомый  имеет облик рай
земной  для нас… с сегодняшней подачи.
Себя и никого не попрекай
за горечь от текущей неудачи.

Ведь всех нас божья воля обрекла
на цепь метаморфоз. И не иначе,
как выпадет к паденью… взлёт  в придачу.
Неведомо кого во что впрягла
Судьба – непредсказуемая мгла.
Завидовать не надо лежебокам.
Притом, что есть для увальней плевок,
сам будь активным, с женщинами бойким,
а в недотрогах сам расплавь ледок…
– А что есть жизнь? Задача или долг
большой наш перед обществом и Богом?

– Нечасто и, увы, не каждый год
с мечтами сводит нас Фортуна-сводня.
Коль боком выйдет завтрашний поход,
то долг наш – быть счастливыми сегодня!

Пусть долг души – всё видеть и стеречь,
но там, где недосказанность, загадка –
не всё отметить можно через речь.
Но мне приятен рост твоих задатков…
Едина почва в нас для недостатков
и наших же достоинств. Не извлечь
весь сор, так чтоб при этом не посечь
достоинств. Не соха я и не смерч…

Суд Божий – в небесах. Но там  Христа кров.
Не зевсов, аполлонов иль гераклов…
– Чего от жизни ждать мне впереди
и нужно ли Судьбе моё покорство?
– Тебя одолевает беспокойство?
Из отроков успеешь перейти
ты сходу в волонтёры на геройство.
Сказать: не хватит, мол, бедняге роста –
попробует пусть кто из мудаков!

В науках ты бываешь бестолков.
Небось, тебе глаза  пол женский  застил?..
А в жизни всяк окажется таков,
каким себе он выпестовал счастье.

По молодости ты похож на воск,
но счастлив я, что воск в моих  руках ты.
Ронять тебя жемчужиной в навоз
не стану и прости, коль были факты.
Надеюсь, не впадаешь ты в невроз…
Ну, это уж оставь, сын, для  девах ты
на время после фехтовальной вахты…

Взрослей во славу отчего меча.
Самим  собой  стань, только не мельчай,
пусть даже и не первый  здоровяк ты,
будь даже пьян и ползай на  бровях ты.

Что впитывай душой, что замечай…
Пока же млад, живи-озорничай.
Во взрослой жизни  рамки службы святы…
На будущий успех смотри предвзято:

на жизнь не заработать невзначай.
Да хоть из-под земли на хлеб, на чай
добудь себе клад чистый, стибри – грязный!..
Пусть даже фехтовальщик ты прекрасный,

сам всуе свой клинок не обнажай.
Пусть даже вкус побед тебе известен…
Разлад со справедливостью уместен
для слабых, алчных, злых – соображай.
– Прекрасным стану, если буду честен?
– Прекрасное, когда оно ни к месту,
совсем перестаёт быть таковым.
К примеру, как, в честь летнего семестра,
петь сможет соловей под шум оркестра?

А внешне распрекрасный херувим
там, где его не ждём, не приструним,
предстанет вдруг как хам, злодей и бездарь.
– А с ратной славой, столь тебе любезной,

отец, ты по-гасконски на свой вкус
ещё  возобновишь  былой союз?
– Не зря, быть может, грежу новой славой,
а, может, и до времени сопьюсь.

Ведь слава – это  та  ещё шалава,
что вновь из-за её измены, право,
я пьяный свой загул сочту за плюс.
Причём слезами пьяными зальюсь,
коль у тебя из-за крутого нрава
всё-всё пойдёт не гладко, а коряво.

Своей карьере пособи трудом.
В каком не представлялся бы крутом
себе ты виде, всё ж таки орава
сильнее одиночки – думай здраво.
Найди друзей, чтоб бить врага гуртом…
Ах, юность! Сто дорог – к любым причудам…
ведешь  друзей ты или  сам  ведом.
Я понял, радость молодости – в том,
что кажется: всё в мире по  плечу вам.
Так с планами по жизни и кочуем…
 
Нить наставленья я слегка продлю,
поскольку о твоём забочусь благе.
Служить захочешь честно королю –
используй в деле совесть прежде шпаги.

Коль совесть будет против, осади,
ведь разума излишне будет бденье.
Пасть гибельно не только с высоты…
Страсть к женщинам ведёт к перерожденью.

Ты женской опасайся красоты…
А будут в доброте своей просты
вдруг женщины не только лишь в постели –
отдай их доброте всё предпочтенье.
Внимая мне во всём, люби и чтенье.

Послушный ученик – не  раб  отца.
– И в этом что ли – счастье для бойца?
– Сын может  превзойти  отца.   – Да  разве ж?
– Жизнь счастьем, как и кашу, не умаслишь.
Погоня же за ним –  самообман  сплошь,
ведь счастье – не аналог беглеца.
Спонтанность счастья и успех лица…
а дальше по своим лишь ощущеньям
всяк ловит счастье вслед за искушеньем.

Умей от злобных честных отличить.
– А много ль средь военных  моралистов,
способных Божьи  заповеди  чтить?
– Дичают в войнах. А уж без границ-то
жестокость обретает вдвое прыть.
– Теперь они, как белые вороны –
совсем не утешительный исход.
Моральных псов войны… побили войны?
Их  встретишь  ли… раз в год иль через год?
Наверно, что нередкий эпизод,
они в  самопадении  проворны.
– Моральные-то псы самодовольны,
коль чувствуют, как совесть их грызёт!
А совесть не срыгнёшь ведь через рот.

Она смиряет самых бесшабашных.
Прислушаются к ней клошар и князь.
Боль мучеников совестливых –  блажь их
иль суть? Кто дружит с совестью – не мразь.

– Уж не с того ли ты – заядлый бражник?
Ты с горя пьёшь и с  радости,  при важных
и  глупых  обстоятельствах, боясь
приблизиться к безумству с трезвых глаз?

– За светлые б мозги да в наших башнях
безбашенно я выпью хоть сто раз!
– Власть разума? На что она сдалась!..
– А ты будь и умён, и остроглаз.
Неважно где: в домах, лесах, на пашнях,
но под огнём, и в схватках рукопашных
в победу верь, не падай ликом в грязь,
будь твёрд и даже внешне безучастных
к тебе людей в цвет радужный окрась.

Мы часто при прогнозах мало ясных
теряемся, в невзгодах копошась.
Отчаянье опаснее опасных
из наших заблуждений, ибо шанс
даётся для усилий ненапрасных.

Хотя… Женатый дважды и на разных,
я, жуть, боюсь двойного иска жён…
– Порой  смертелен  груз проблем непраздных.
А что даст шанс, коль он из несуразных?
Надеждами пустыми искажён,
насмешницей Судьбой сведён к искусству,
по дьявольскому выверен паскудству,
безумный шанс несбыточен, как сон,
для тех, кто будет в краткий срок казнён
по приговору. Шанс, как ни присутствуй…

– Ты сам так часто склонен к безрассудству,
что в мыслях бы твоих устроить шмон
хотел я, дабы знать, как ты… умён.
Ты рвёшься к непонятному и  зуд свой
берёшь в атаку прежде всех знамён.

Не  думай  лишь, что взор твой обновлён,
коль взглянешь вновь сквозь старые ты щели –
разгадок, вдохновенья, утешений
не жди, уж лучше ты возьми внаём
чужой взгляд изнутри, без искажений.
Пусть будущий маршрут почти незрим,
причём ещё не выглядит бодряще,
к вершинам путь от жизненных низин
начнёшь ты с наших  мест,  мой юный сын.
Жизнь слишком коротка,  мгновенна  даже,
чтоб быть столь незначительной, как наша.
И вот в чём парадокс, но не секрет:
жизнь из одних лишь горестных нам лет
окажется на деле жутко долгой.
Нельзя быть Счастью вечно недотрогой.
Жизнь – это некий данный нам аванс,
задаток Смерти. Узы нашей сбруи.
Смешение спокойствия и бури.
Смерть – это пуля, выпущенная в нас,
а Жизнь – лишь время для подлёта пули.

– Хочу  свободным  в жизни стать, допреж
того, как смерть свою приму за благо.
– Тебя пугает Смерть как символ праха?
Жизнь – сочный плод. Устал беречь – надрежь.
Лишь тот, кто ото всех свободен страхов
и кто освободился от надежд,

тот может впрямь считать себя свободным.
Свободным, а не просто сумасбродным.
Как добродетель люди храбрость чтут,
но часто Смерть вершит над ней свой суд.

Пока я жив, а ты неподалёку,
свой опыт разделю на нас на всех.
– Проделав в жизни длинную дорогу,
скажи: бывает честным путь наверх?

– Ну, путь святоши я б и  сам  отверг.
Тот, от кого другим нет вовсе проку,
невольно будет честным хоть весь век.
Пусть чувств скопил на целый фейерверк,

придерживаться лишне чувств предвзятых.
Зажиточных завёл иль голозадых –
с товарищами честен будь всегда.
Друзья твои – особая среда.
  Не дай Бог стать предателем в  глазах их!
Дели всех не на тощих и пузатых,
а с теми будь, в чьих душах – широта.
В почёте ль будет твой прогиб у знатных,
суть жизни это или ерунда,
познаешь сам. Но ты не сирота:
себе сам цену выставишь ретиво.
– А встанут господа да в три ряда?
Пред всеми гнуться – что за перспектива?!

По мне – так это грех. Как честь спасти?!
– Лишь с  дамами  сей грех себе простим.
– А  как это? В порядке нечестивом?
Прогнуться перед дамою – быть льстивым?
– Пренебрегать ли действом столь простым?!
И как ещё  усердно-то  мы льстим!
– Хотел бы я жениться на красивой.
– Так будь, чтоб не остаться холостым,
смелее самой дерзостной мечты!
Ищи ты, даже в схватке безысходной,
свой компромисс с Судьбою, в меру злобной.
Не смей сдаваться, падать навзничь ты –
тогда победа станет безусловной.

Порой мужская тактика проста.
Частенько уступает красота
не силе женской  страстности  любовной,
а  слабости  природной, ибо оной
и пользуется днём или в ночи
ряд очень предприимчивых мужчин.
Частенько страхолюдным этим рядом
повержены красотки сплошь и рядом!
Никак фей от козлов не отлучим…
            *           *           *
Меж молотом звенеть и наковальней
рад будущий клинок – бей не зевай!
Гаскони не видав обетованной,
представим юность Шарля, месяц май.
Шарль д'Артаньян, из плоти изваянный,
сказать по правде, пусть считался мал,
вне женщин не скучал, а… изнывал!
Романтик юный раза в три-два рьяней
через свою влюблённость познавал
мир женщин как дразнящий карнавал.
Соседи, обедневшие дворяне
(чья жизнь была, конечно, не улёт),
растили дочь, прелестнейшую Клод.
В преддверии моральных воздаяний,
а также ожидаемых щедрот
от жадных до красы девичьей (явной)
и бедности не ведавших господ,
родители подыскивали пару
милашке, ну а Шарль попал в опалу…
.             .            .
Чуть облачной прикрывшись пеленой,
луна вновь округлилась над страной…
В гостях Клод засиделась.  Небылицы
смешались с правдой. Сплетни, гости, лица…

Пора хозяйке к ночи уж стелиться –
досматривать вчерашний  сон срамной.
А Клод – вся в мыслях, как ей мчать домой
(без выбора мычать или телиться).

Смела  не по годам ты, иль почти,
незыблемость традиций в доме чти,
тем паче, что дом отчий не теплица.
Свои доверить девичьи мечты
подругам о  любви к ней  (страстной)  принца
уместно,  чтобы после расхрабриться,
страшилки из сознанья прочь смести
и в ночь домой пытаться возвратиться.

Не чувствуешь во тьме ни ног, ни рук.
При видимой угрозе лишний крюк
протаптывать уместно хоть до завтра.
Ведь нынче полнолунье!  У зверюг
в охоте их прибавится азарта!
Волк-оборотень или ж бык-битюг
(сорвавшийся)  следят за ней со старта.
От трепета захватывает дух,
и он уж где-то в пятках крутит сальто…
До дому с посиделок (от подруг),
страшась теней (обочин полосатых),
Клод в сумерках одна без провожатых,
когда в душе кураж уже остыл,
шагала торопливо чрез пустырь,
хотя семья не  голь  из безлошадных
(не грех купить и  мула  при деньжатах)…
Шарль на себя  решимость  напустил,
как будто в бравых он служил сержантах.
Он робости себе бы не простил.
Намерения юноши просты,
а цель не  столь  доступна в сроках сжатых.
Но здорово, что Клод – без провожатых!..
Солиден бас – намедни Шарль простыл.
Душа его не в пятках, а в горсти…
И у себя сам в  мыслях  он гостил.
– Обидчиков и тварей кровожадных
Клод словно не боится…  Обольстил
тебя б я, Клод. Пусть голову  вскружат вмиг
тебе мои подходы и мосты.
Скромна, иль из девиц в душе зажатых,
Клод – лучше всех! А я всех  обожать их
не прочь, аж проникая в монастырь!

Общенья сладость не в рукопожатьях.
Хоть  поцелуем,  без лобзаний жадных,
меня вскользь угости! Ей-богу, стиль
навязывать не  стану  плотоядно!..
Зачем я в сердце  страх  пред ней сгустил?!
Решайся, Шарль! Всё ясно и понятно, –
себе в беседе мысленной занятно
Шарль горькую  пилюлю  подсластил.
Поток фантазий продолжал расти…
– Пусть даже Клод поймёт тебя превратно,
решайся и впустую не грусти.
Ты перед ней не в джунглях негр, учти!
Для храбрости  орешков  с ней потрескать?
Спеть что-то ей скабрёзно? Не борзей, скальд!
Скажу ей без двусмысленности, дескать,
годится  сей нам,  мадемуазель, скирд –
на нём вдвоём на славу похрустим.
В союзниках моих – простор наш сельский.
Ночь нынче просто сказочна!  Плюс ты! –

случайно иль нарочно сквозь кусты
продрался Шарль, любуясь по-соседски
девицей с вожделением недетским. –
Не слушая её «отстань, пусти»,

стать хочется мужчиной просто зверски!
Как быть, чтоб не цепляться, как репей?
Родить и выдать ей в сонете перл?
Презентовать янтарные подвески?
Когда ж ещё с ней, если не теперь,
мне смелым стать иль даже очень дерзким?!

Внушу себе, что ей тут… больше  не  с кем…
Не будем забредать лениво в лес.
И  дома  ждут уж – времени в обрез.
Вот так вот по кустам, по перелескам,
как если б у меня был энурез,

таиться – непростительный регресс!
Не в силах с зовом плоти пререкаться,
считая, что Клод – лучшая из граций,
пошёл к девчонке Шарль наперерез.
Не то чтобы за призом  наугад к ней,
а с мыслью, как взять менее затратней:
«Кто прытче, у того и перевес.
Мне, безусловно, было бы приятней
и стала б неуместна, как вчера,
с соперниками завтра толчея,
знай я, что мною Клод увлечена.
Но рано мне на холодность  пенять ей.
Конечно б, выход мой  мог быть парадней…
и ночь вот-вот придёт уже, черна…
но даже Жан Вальян сейчас бы вряд ли
придумал что удачнее, чем я».

Шарль вылез из засады, смел, циничен,
спеша неотвратимей, чем чума.
А дева? Будет ли огорчена?
Атаку он озвучил резким кличем.

Поступок, хоть и смел, но не публичен.
О Клод же скажем за глаза: скромна…
Дерзнувший, начав бег, не захромал.
Представившийся случай необычен.

У жертв есть стимул биться. Только мал.
Как хищник, осчастливленный добычей,
юнец (не волк, однако ж не комар)
заочно трепет жертвы смаковал.

Был предсказуем (не ходи к гадалке)
для Шарля даже тест на догонялки.
Юнец готов преследовать, ловить.
А взор его горяч и деловит.

Нужна парнишке Клод, а не другая.
Он, робкую свою манеру хая,
был рад тому, что жертву подстерёг.
Клод вмиг остановилась. Не лукавя,
всплеснула выразительно руками
и с искрами из глаз (аж из всех трёх!)

помчалась к д'Артаньяну со всех ног.
Да так, что показалось Шарлю прямо,
что он не волк матёрый, а щенок.
Пусть всё пошло-поехало без плана,

Шарль мыслил: «Я теперь не одинок.
Эх,  славно  завершается денёк!
За Клод готов был гнаться очень резво.
Другая мне не столь уж интересна.
Одну лишь  Клод  я без вопросов съем»…
Клод чуть ли не уткнулась парню в чресла,
ну только что не сбила с ног совсем.
Пусть волки свою жертву прячут в  лес, но
он, Шарль, как прикипел к одной сосне.

Вскричала Клод (ей было с ним не тесно):
– Чудесно, д'Артаньян! Ах, как чудесно,
что встретила я вас на пустыре!
Подруги, надавав напутствий мне,

предупреждали: «Путь не безопасен.
Чужак  ли выйдет – хвать, иль  наш  хам – ам»…
А я, не прибегая к похвалам,
подруг шутя причислила к колбасам.
– Напрасно! – подтвердил Шарль чудным басом,
но мысль в мозгах металась, как волан:

«Меня боится, нет ли? Ёлы-палы!
А я ведь круче всё ж, чем Жан Вальян»!
– В округе юных множество дворян
и все они  такие  прилипалы!!!
Шарль подыграл (привык общаться в паре):
– Ну так село оно и  есть  село.
– Меня  негодование  взяло.
Не в силах парни к нам приноровиться.
Они, по отношенью к нам, девицам,

считают, что чинить нам вправе зло!
О, как же, д'Артаньян, мне повезло,
что встретила я вас, а не кого-то!
При виде же иных… меня не вдруг
охватывают страх или зевота,
или медвежий, не дай Бог, недуг…

Быть могут в настроенье перепады
иль день в слезах, чему виной не лук…
– Что до меня, то… рады вы не рады…
я сдержан,  деликатен  с вами рядом.
– У вас не стала б рваться я из рук,
да верю, что вам это и не надо.

Ваш облик деликатный мной разгадан.
Но целит хам в таких, как я, соплюх.
Не  дай  Бог, – Клод посетовала вслух, –
одной пересекаться часто с гадом,

что с глазу на глаз всю меня намнёт!
Поклонники, то бишь, ночной народ,
замучили б меня сейчас каскадом
слащавых комплиментов, сущим адом!
И всяк ещё с три короба наврёт,
соперников обливши компроматом.
И каждый на поверку – рифмоплёт!

Эмоций в щебетаньях юной Клод
хватило бы на всех девиц Гаскони
и даже не на вечер, а на год.
Шарль даже  растерялся  сам и вскоре

взяла его под ручку цепко Клод:
– Идёмте, Шарль! Какой вы тихоход!
Полна надежд – прочь ваши лень да дрёму –
что вы меня проводите до дому.

– О  да,  богиня! Господи, прости.
– Я верю, ваши помыслы чисты.
Ведь вы морально  выше  всей оравы?
О, времена жестокие!  О, нравы!

Но разве быть опорой не в чести?!
Хотите стать опорой для  меня вы?
Вам выпало до дому довести
меня под ручку.  Довести в том виде,

в котором пребывала я до вас.
Вы рыцарь благородный, родовитый…
Шарль, преисполнен гордостью событий,
кивнул вальяжно: встреча удалась!..

В ночи за всем в природе глаз да глаз!
Страх, в свете эйфории позабытый,
напомнить о себе готов не раз.
Имея опыт, не за год добытый,
и зная уязвимые места,
Шарль брал с собою посох, чуть побитый
и стычками, и временем (не встарь).
О Шарле не слукавим мы, коль скажем:
на палках был юнец бойцом со стажем.
Что быстрота реакции есть дар,
с которым в драках с детства не дристал,
который показать не стыдно старшим,
с которым даже ловкий враг не страшен,
Шарль ведал.  В трёх соснах не заплутал
и, в сторону уйдя, отвёл удар,
заметив чью-то тень на миг лишь раньше.
Будь смел, когда мгновенья сочтены!
Юнец успел подумать: «Ну и срань же

любитель нападать из-за спины»!
В душе Шарль оскорблён до глубины.
Душе не до обид (пусть даже пылкой),
когда прицельно в череп бьют дубинкой,

добавить норовя ещё ногой.
Шарль прыгал акробатом над тропинкой.
Хорош у д'Артаньяна  нос  с горбинкой –
не даст сломать, не сменит кровь на гной.
Клод в ужасе:  закончен  путь  земной!
Душа Клод оказалась со слабинкой.

«Гад вынудит… иль вовсе тут убьёт!
Допрыгалась!  Вот не было забот!
Дурь не доводит девушек до блага.
Пускай мне будет плохо! И до брака!
Вот пусть меня маньяк тут и распнёт!
Матёрый  гад! А Шарль – худой  рубака.
Мне б ночью спать, а я, наоборот,

гуляю, как бездомная собака! –
в душе себя ругала храбро Клод. –
Меня захватит этот волк-проглот?
Такая поделом мне, жабе, бяка!
Зачем таскаюсь ночи напролёт»?!
Клод в шоке. Видно было: не рискнёт
спросить злодея:  «Кто  ты, забияка»?

Маньяк в ночь полнолуния плюс драка!
Напавший в полумаске, подлый скот,
нагнал на Клод большую долю страха.
«Врёшь, не возьмёшь! Разбойничья ты ряха»! –
Шарль возбудился. Словно пьян вдрызг от
смертельной схватки, страх  терял,  неряха.
Ночная драка – та же передряга,
где может впрямь летальным стать исход.
Под пяткою предательски коряга
для Шарля повела себя, как плаха.
И наземь он, теряя статус – хлоп!

Довольный враг, отнюдь не доброхот,
воспользовался случаем и нагло
провёл, подсуетившись, апперкот.
Тревогой мысль последняя набрякла:
«Эк, скрючило меня! Прям как подагра!
Что ж будет без меня с бедняжкой Клод?!
Единственный для девки я оплот!

А против негодяя и подавно»!
Шарль жил ещё в сознании, что странно.
Удар был, словно били молотком.
Шарль яростно сражался не за страх, но
уж тут стал опадать он и… с глотком
последним тяжким воздуха  забылся.
Лицо своё скрывающий платком,
враг напоследок двинул локотком
под дых: «Считай, что вмазал вновь на  бис я».
– Убью! – успел сказать Шарль шёпотком.
– Я вообще тебя не вижу  в близь, тля!
А ты, покуда цел, на мой  каприз глянь!

Шарль словно окатился кипятком.
В той стороне застыла  Клод  пятном.
В отключке, даже кровью не забрызган,
лежал минуты три он, а потом
очнулся, оглушённый женским визгом.
В пруду плескались люди, не планктон.

Представить можно было б всё с изыском,
но Шарль подумал сразу о плохом,
то бишь не о возвышенном. О низком.
Не в силах притворяться слабаком,
Шарль сел на четвереньки с должным риском
и к пруду устремился прямиком.
В траве он носом, словно плавником,
водил, определяясь с направленьем.
Земля его ладоням и коленям

которыми он шлёпал наугад,
услужливо не строила преград.
Шарль путь к воде прополз наполовину.
«Да кто же это тянет  грабли, гад, –

вот наконец взглянул поверх  травы он, –
к купающейся Клод?! На вид не стар».
Ниц рухнувший ревнивец вновь привстал
с земли, из полуобморока вырван
эмоцией звучащих голосов.
«Зубами загрызу! И до мослов
мерзавца обглодаю, чтоб не лапал!
Клод, что же ты?! – Шарль землю  аж царапал.

О  помощи  не вдруг услышать зов
он в первую же очередь был рад бы. –
Что ж Клод не верещит?! С ночных часов
всяк дверь вот-вот закроет на засов.
У этого, чьи пусть отсохнут грабли,
намерения истинно похабны!
Я тратить на него не стал бы слов!
Беги, покуда  цел,  гад, либо хряпни
с пиявками воды из этой хляби –
тебя наполню ею до основ!
Проклятые маньяки, как сатрапы,
лишают баб покоя, чести, снов!
Самих бы драть их, сунув в пасти кляпы!

Сижу и мне  не до галопа. Спрос
какой с меня сейчас? Иду руками»…
Шарль чуть передохнул и вновь пополз,
попутно отыскав весомый камень.

От Клод не различал Шарль ни словца.
Злодей же наседал на жертву криком.
Речь часто подкрепляя грозным рыком,
с игрой то в кавалера, то в борца,
наглец держал девчонку. Он юнца
не видел ни спиною, ни затылком.
«Выходит, я маньяка на живца
ловлю и доведу лов до конца.
Обрадуется ль  в черепе он дыркам?
Сейчас как засажу – пойдёт ко дну!
Всё лучше, чем его я  палкой  ткну», –
Шарль подобрал ещё голыш и диким
болезненным усилием метнул
гостинец в цель. Пусть даже на излёте
он чуть не превратил злодея в нуль.
Второй раз не попав, кусая локти,
Шарль ринулся к воде. Злодей зевнул
момент неотвратимого сближенья:
в тумане был сам фактор пораженья.
Чуть-чуть не канув в водную среду,
подбитый гад не шёл на погруженье.
За голову держась, он, как в бреду,
тревожно повторял: «Ой, упаду!
Ох, погубили, паразиты, Жана»!
Юнец перекричал белиберду:
– Как он тебя поймал? Что ж не сбежала?!
Двойную ты накликала беду,
пойдя у подлеца на поводу!
– Я вовсе, д'Артаньян, не оплошала.
Грозил, мол, если с ним я не пойду,
мы с вами скоро встретимся в аду!
– Клод, ты – непроходимая лошара, –
смягчил тон Шарль, – С умом ты не в ладу?
– О, Шарль, не так уж холодно в пруду…
– Разбойниками губится держава! –
Шарль крикнул. – Я разбил ему балду!
Топи! Зачем его ты поддержала?!
– Я с ним сейчас на  берег  побреду…
Нет, Шарль, не убивай, ведь он в бреду!
То Жан Вальян! Аль не узнал ты Жана?!
Ревнуя, он решил вдруг с пылу с жару,
что  верность  я ему тут не блюду.
Тебя он бил. Однако ж не кинжалом.
Я в тайне ото всех его люблю!
– Кошмар!!! А я?! Как это всё стерплю?!
Мне выход лишь  один:  стать отщепенцем?!
Могли б сыграть мы  свадьбу  к октябрю!
– Согласна, что моё признанье с перцем.
О, друг мой, о разбитом вашем сердце
я искренне, поверьте мне, скорблю!..
    *            *           *
Возможно, с покаянием публичным,
в горниле самокритики горя,
поймает автор сам себя с поличным,
роман свой выдавая на гора.

Где  проза  верх одержит в поэтичном,
а где – каскады рифм, ямб на ура.
Как  зрительно героев бы  постичь нам,
как верно распознать их амплуа,
чтоб остро было всё и артистично,
чтоб вышли бы свежо и эротично
букет из чувств и вместо ламп луна,
а фея красоты – была б умна?

С чего же начинаются романы?
В сюжетные полезем  закрома мы?
Иль выспросим с порога: «Где здесь Арт»? –
и к нам героев выпрыгнет десант.
Воителей увидим и ведьмаку.
Вот граф, сменивший имя, статус, быт.
А вот церковный тайный следопыт.
И к каждому мы сделаем ремарку… 

Пресыщенность Назойливую Прыть
осаживала так: «Найди приманку!
Сумей меня привычным удивить –
я вывернусь ответно наизнанку»!

Прижившийся слегка в народе вид
романа стихотворного взял планку,
которая, возможно, удивит
и в прошлое мой экскурс удлинит.

Решил я: «Потяну», – влезая в лямку.
Запаса слов и времени  лимит
не вытравит мне в творчестве гулянку,
и тут я то ли рыба, то ли кит.
Преследую Удачу, как беглянку.
Коль что не так, читатель заклеймит…
*            *            *