Хайбах

В горах Чечни,в местности Нашхо, по приказу
чекистского генерала Гвешиани и приспешника
Сталина,убийцы народов Лаврентия Берии, были
сожжены в старой конюшне более семисот
чеченцев: детей, женщин и стариков.
Это место называется Хайбах".

Ломается лежалый снег
Под кирзовыми сапогами...
За пламенем закрытых век
В меня печально смотрит память.
И не могу глаза открыть —
А вдруг все это повторится!...
По стенам черный дым клубится.
В душе (незримая) дымится
Времен связующая нить.
В конюшне старой—два окна.
Точней—два небольших проема...
Пронзительно и незнакомо
Кричит безмолвно тишина.
Семьсот шестнадцать наших душ
Солдаты хмурые загнали
В сарай... Но разве жертвы знали?!...
Молчит времен немая глушь.
Коварно улыбаясь, им
Велел чекист сложить пожитки
Снаружи... О печали свитки!
Так утверждался третий «Рим».
А офицер НКВД
Советовал охапку сена
Взять каждому с собой — «Ведь стены
В извечной сырости, в воде».
С улыбкою добавил— «Вас
Накормят вдоволь вкусной кашей...».
Коварна у Иуды чаша—
Здесь не поможет божий глас...
Они устало, долго шли
Сюда по тропам каменистым...
И их, доверчивых, чекисты
В конюшню эту привели.
И заперли... Стальной засов
Надежен... Снег хрустит в тумане...
У генерала Гвешиани
Не может быть двух разных слов...
И обложили тот сарай
Охапками сухого сена...
Облили керосином стены...
О, пламя, веселей играй.
И радуй храбрые сердца
Зверей, одетых в униформу...
А пламя, словно волны шторма,
Уходит прямо в небеса.
Как, обреченность, ты слепа...
Заждались хищно пулеметы...
Сломав тяжелые ворота,
Из мрака хлынула толпа.
Огонь метался и гудел.
Стропилы ходуном ходили.
Спастись!... Но горы мертвых тел
Дорогу в жизнь загородили.
Стенанья женщин, детский плач...
И крики старцев о пощаде...
Но тех, кто выходил из Ада,
В упор встречал свинцом палач.
О память, как, скажи, унять
Боль у смертельной переправы?!...
Во имя правды, а не славы,
Тебя забвенью не предать...
Неспешно расстегнув ремень,
Майор снимает полушубок...
Папаху чью-то пнет и грубо
Ругнется матом... и сквозь зубы
Процедит хрипло — «Ну и день!».
Потом на пулеметный ствол
Швырнет небрежно талым снегом—
«Что... поработала «телега»
На совесть?!... Как на пашне вол!».
Пройдет по «малому» к кусту,
Ремень поправит и погоны—
«Видать, немало мы патронов
Сожгли на эту сволоту !»...
...Как ни пытайся—сердца дрожь
Никто остановить не может...
Твой, память, раскаленный нож
С меня живьем снимает... кожу...
Пойду исчезнувшей тропой
(На ощупь—раз душа ослепла),
Коснусь растерянной рукой
Несуществующего пепла.
И тяжесть смертной тишины
Почувствую душой и телом...
Заносит, словно снегом белым,
Былое тихий свет луны.
И стынет слово на губах,
Под ледяным дыханьем стынет,
В Чечне, в Нашхое, есть в горах
Дотла сожженный брат Хатыни
(Не угасающий поныне)
Великомученик Хайбах!
              ( Умар Яричев)