Звучи!

Последний раз она посмотрела на меня и, хрупкая, такая маленькая, махнула морщинистой рукой на прощание, сказав: «Ну, с Богом!»  И меня понесли, стали медленно и неуклюже опускать вниз по лестнице и пару раз ударили о железные ребра перил. От ударов внутри у меня гудело, казалось, что-то оторвалось и зазвякало: гулко, нескладно. Я был расстроен. Давно расстроен. Ужасно, невыносимо расстроен.
А ведь каких-то пару лет назад я только поселился в седьмой квартире третьего этажа еще совсем незнакомого мне дома. Я помню, как с дороги меня встретили два полюса жизни, начало и конец, детство и зрелость – маленькая девочка и пожилая женщина. Сначала ко мне подошла старшая из них и прикоснулась своими немолодыми, но ловкими пальцами. Как с того раза я полюбил эти её прикосновения!.. Она дотронулась до меня, и я заговорил. Женщина ничего не говорила в ответ, но часами могла касаться меня своими зрелыми руками, и я гудел и заходился разговорами, пока она не уставала и не оставляла меня в тишине комнаты. Однажды маленькая девочка, прежде особенно не интересовавшаяся мною, подошла совсем близко и неуверенно потянула ко мне сначала одну, а потом и другую пухлые розовые ручонки. И я тогда ответил ей очень кратко, сухо, неумело. Тогда к девочке подошла моя добрая приятельница и сказала: «Хочешь, покажу тебе, как он говорит? Хочешь – научу?» Девочка кивнула. Два женских воплощения, два лучика рассвета и заката принялись меня разговаривать. Сначала было сопротивление и множество моих кургузых реплик, но потом мы привыкли друг к другу. Наши красивые, тонкие, звучные, тихие и шумные беседы всегда происходили в послеобеденные часы. Мой голос входил в комнаты и перекрывал звуки из открытого окна, становясь главным, космическим, абсолютным… Хотелось, чтобы эти прикосновения, эти разговоры длились вечно… Но все чаще моя милая женщина жаловалась на боль в руках и не могла так часто быть со мной. Иногда в молчании проходили не то что целые дни – недели… Девочка почему-то тоже почти перестала меня навещать. Я разговаривал с ней все реже и реже, ведь ей куда милее были разговоры с телефонной трубкой, а после и совсем перестал… Но, видимо, одного молчания им было мало. Однажды меня почему-то решили лишить солнца. Я видел его краешек, чувствовал его тепло только через узкую щель грубой ткани, которой меня накрыли. Краешек солнца приходил в темень комнаты и уходил после обеда, так и не дождавшись моего голоса. Казалось, дом совсем затих. Я так скучал по прикосновениям, я так страдал от одиночества, что расстраивался и расстраивался все больше и больше. А несколько дней назад я услышал, как одна из моих знакомых сказала другой, что я им больше не нужен.
И вот меня неуклюже спускали, все ниже и ниже, меня, глубоко спрятавшегося в свое нутро, испуганного, расстроенного, полуживого.
Меня вынесли на улицу и погрузили в темноту ограниченного пространства. Я молчаливо ждал. Мы долго ехали, а после – снова несколько крепких рук и подъем: бесконечный, непонятный… Меня ударили еще раз, и на этот раз мне показалось, что я сейчас сломаюсь, задохнусь, умру. Дайте перевести дух…
Дверь открылась, и меня внесли внутрь.
«Осторожно! Бога ради, не повредите!» - беспокойно сказал незнакомый мне женский голос.
Я очутился в теплоте бежевых обоев, в уюте расставленной по бокам мебели, я стоял под приглушенным светом трех изящных плафонов.
«Слава Богу, ты доехал!» - снова произнесла обладательница женского голоса и подошла ближе, протянула ко мне свои тонкие длинные руки.
«Ну, мой друг, будем знакомы», - сказала она и, высвободив из сдавливающей черноты белизну моих пальцев, дотронулась до них.
«Вижу, ты совсем не хочешь разговаривать со мной», - сказала она. - «Ну, это дело поправимое. Ты так долго болел от того, что к тебе не прикасались. Мы вызовем тебе доктора. Он все сделает, не переживай».
А на следующий день пришел человек в сером.
«Так, что у нас тут?» Я вздрогнул. «Ну, ничего страшного, сейчас поправим тебя, и будешь здоровеньким», - сказал он. Я попытался расслабиться, но не смог, потому что в руке у человека в сером появился страшного вида инструмент. Он потянулся ко мне своими большими красными руками и стал проникать куда-то вовнутрь меня, и я что-то бормотал, комнату наполняли истошные неприятные полуслова-полукрики…
«Сейчас, потерпи еще немного», - сказал человек в сером, после чего положил свои большие ладони на мои белые пальцы и принялся резво и залихватски перебирать их. И я заговорил. Казалось, я не узнавал своего голоса. Кажется, я так забыл, как звучу, за все это тягостное молчаливое время, что теперь будто бы заново себя принимал, признавал. В моем голосе звучала детская радость, сменяющаяся мудростью зрелости, казалось, что из ниоткуда на свет появлялись разные люди, вырастали дома-города, текли реки, сменялись времена года, проходила, проносилась, мчалась мимо история в ярчайших сочетаниях красок-звуков… Казалось, еще чуть-чуть, и я взорвусь, меня переполняла, во мне плясала сама жизнь, хотелось говорить-кричать безумства: «Я люблю! Я счастлив! Я живой!..» Такие мгновения я переживал...
«Все готово. Ваш инструмент настроен», - сказал человек в сером и, похлопав меня по козырьку, сказал: «Ну, дорогой мой клавишный дружище Циммерман, теперь ты как новенький! Звучи!»