Осколки

«... Противный мелкий, словно дроблёный, страх волнами расходился вокруг него, многократно отражаясь от стен, уходя в поворотню, вперёд, за угол, вроде бы растворяясь в глубине тёмного пространства двора, а на самом деле, притаившись за ближайшим заборчиком, чтобы вновь выпрыгнуть бесшумно, ещё и ещё разгоняя начавший было приходить в норму пульс».
Отта откинулся на спинку стула, зевнул и вытянул над монитором сплетённые пальцами руки, чтобы услышать звонкий щелчок в суставах. Услышал вместо этого невнятное похрустывание, поморщился. Холодный чай в стакане закончился. Он обернулся на стенные часы; они показывали половину второго. В принципе можно было бы и пообедать, но есть не хотелось. Отта встал, дошёл до кухни, вылил в стакан остатки чая и вернулся к столу.
Пожалуй, этот фрагмент надо пока оставить как есть. Пусть отлежится. Отта решительно открыл новую вордовскую страницу. Перечитывание свеженаписанного текста как правило вызывало в нём ощущение, похожее на попытку двигаться во сне. Слова не вязались друг с другом, текст распадался, казался набором отдельных фраз. Следовало выждать некоторое время, заняться чем-нибудь другим, отвлечься. Эмоции и настроения, выплеснутые на экран, должны перестать быть частью сознания и начать самостоятельное существование.
«... Сомнительное оправдание своему бессмысленному существованию Глоб видел, разве что, в своём единственном сыне. Тот был человеком безусловно талантливым, преуспевающим и весьма амбициозным. Не в пример отцу, он с раннего детства не тратил драгоценного времени впустую, идеально сочетая умеренно разнообразие своих увлечений с завидным упорством в достижении поставленных целей (никогда не переходящим, однако в маниакальную страсть). Сыном Глоб определённо мог бы гордиться, если бы ни сознание того, что он сам, к этим достижениям имеет отношение весьма приблизительное и, по совести говоря...  В последнее время он всё чаще приходил к выводу, что никакого смысла в его заурядной жизни нет ( и весьма вероятно уже и не будет); впадал в меланхолию, делался апатичен и безволен. Сослуживцы принимали внезапные приступы странного оцепенения, находившие на него в послеобеденные часы, за глубокую сосредоточенность, когда, на самом деле в его голове в это время разливалась звенящая пустота, засасывающая и разъедающая изнутри ...»
Отта сохранил написанное, оторвал взгляд от экрана и задумался. В последние месяцы друзья говорили, что его сюжеты стали слишком мрачными; что им хотелось бы почитать чего-нибудь, если не жизнеутверждающего, то хотя бы лёгкого. Отта понимал, что они имеют в виду, пытался вызвать к жизни светлые образы, обращать внимание на приятные, красивые мелочи, но увы, это от него не зависело. Депрессивные персонажи и инфернальные сюжеты сваливались на него без всякого спроса и требовали непременного воплощения на виртуальной бумаге. При этом сама идея могла быть вполне невинной и даже радостной, но по ходу развития повествования обрастала, не весть откуда взявшимися, мрачноватыми нюансами и к концу весьма выразительно тяготела к логическому, так сказать, концу, какому-нибудь суициду или трагической гибели. Ну не срасталось никак иначе!
Был, однако, во всём этом и ощутимый плюс. Вот вчера, например, Отта понял, что он уже больше месяца не страдает от меланхолии. Ушёл страх высоты (он специально проверял – вылез на крышу своей многоэтажки). Мучивший его последние годы комплекс в отношении напрасно потраченного времени перешёл в существенно более лёгкую форму.
Страх смерти. Древний, довлеющий, не поддающийся логическому изничтожению страх, произрастающий из столь же неистребимого и иррационального желания жить во что бы то ни стало, вот над чем Отта работал уже почти полгода. С каждым рассказом, с каждым отрывком он словно бы вычищал себя изнутри, отрезая отдельные куски страха и отставляя их на экране компьютера. Вычлененные, они ещё некоторое время искали дорогу назад, норовили перетечь, как воздух в тугом длинном воздушном шарике стремится вырваться и забиться обратно в рот, в лёгкие. Вот тут-то следовало решительно объявить текст законченным, сохранить в последний раз файл и пойти развеяться – в парк, на рыбалку, в бар – да мало ли куда. Как правило, к его возвращению сохранённый фрагмент уже успевал окончательно отделиться и зажить самостоятельной жизнью, неся в себе, как в огранке, одну из не самых приятных частиц оттавого «Я».
Получалось так, что тексты играли в системе существования Отты роль своеобразного фильтра, через который можно было отсеивать всё лишнее, мешающее жить ему и окружающим. Получалось удобно – этакое совмещение полезного с приятным. Раньше он этого не понимал, писал себе, что в голову придёт, а выходило скорее так, что из головы выйдет. Выйдет, упакуется в удобную форму и превратится из неприятного комплекса в его же чучело, музейный экспонат, чувство на внешнем носителе.
Постепенно «душа» Отты освобождалась от лишнего груза. Становилось легче и как-то просторнее, будто бы в огромном доме кто-то наводил порядок, выбрасывая ненужный хлам, проветривая опустевшие помещения, замирающие под лёгким сквозняком в ожидании смены обстановки. Он почти физически чувствовал, как уменьшается в объёме, обретает мобильность и давно забытую свободу.
Отта медленно плёлся в утреннем потоке машин. Маячивший в дальней перспективе светофор ритмично переключался, скупо отмеривая порции транспорта. Радио негромко наигрывало что-то на музыкальной волне. Каждое утро похоже на все предыдущие, но, почему-то иные дни начинаются легко и радостно, словно в преддверии счастливого случая, в то время, как другие приносят только раздражение и нервозность. Это утро было светлым и приятным. Отта глядел из окна машины на редких прохожих и думал, что было бы неплохо написать что-нибудь бесконечно светлое. Слова, ещё не пришли, но образы уже поднимались изнутри, смешиваясь с музыкой. По тротуару навстречу потоку машин шла девушка; солнечные зайчики сопровождали её, прыгая по каменной облицовке стен...
«... Девушка двигалась по тротуару, и я невольно следил за ней взглядом. Было в ней что-то особенное, отрешённое и, в тоже время надёжное. Двое детей, лет шести, видимо брат и сестра, подпрыгивали слева и справа от неё, что-то наперебой говоря. Они теребили её за руки и заглядывали в глаза, забегали вперёд, а девушка словно бы не замечала их, и было видно, что она здесь и одновременно где-то далеко. Мечтательный взгляд её витал над кронами деревьев и едва успевал вернуться на землю, когда она опускала лицо поочерёдно в сторону то одного, то другого своего подопечного. Улица вроде бы и не существовала для неё, тогда как дети удостаивались тёплого, но снисходительного, почти божественного внимания, которого им вполне хватало. Далеко впереди загорелся зелёный свет, я словно очнулся и тронул педаль газа. Машина медленно покатилась, оставляя позади девушку, плывущую по тротуару. Я обернулся на короткое мгновение, которого не хватило на то, чтобы ещё выхватить взглядом видение. Мужчина с велосипедом спускался по лестнице, глядя куда-то в сторону. Он улыбался...»
Когда на следующий день, садясь за компьютер Отта прислушался к себе, ему на секунду померещилось, что чего-то не хватает. Он замер, откинувшись на стуле, пытаясь понять это новое ощущение. В «доме» появилась новая пустая комната. Он стоял напротив распахнутого окна; сквозняк касался его лица. Переступая с ноги на ногу Отта услышал хруст и опустил глаза – на гладкой плитке россыпью лежали осколки солнечных зайчиков.