Машины истории. Художница

Маше было 16 лет, когда в доме у них поселилась тётя Люба... Просто приехала со своими двумя детьми - 15-летним Юркой и годовалой Аней. Да и если разобраться, не была она уже никакой тётей, эта разведенная жена брата Машиного отца. Но у Маши с Юркой была "общая" бабушка, мать их отцов.
 
Мать Маши тоже была "разведенка со стажем", вот и прибило этих двух безмужних женщин друг к другу. Они сплотились, чтоб пережить трудное время, и решили держаться вместе.
Мама, врач-реаниматолог, зарабатывала деньги суточными дежурствами,  а тётя Люба оставалась домовничать, варить обеды и приглядывать за всеми четырьмя детьми.
Машу тётка сразу не взлюбила, просто не взлюбила, и всё тут. Казалось, всё в Маше раздражало её - и медлительность, и рыжая челка, и застенчивость, и рассеянность... Зато Машина сестра Нинка - это да! "Она - талантливая девка, а Машка бездарь! " - таков был диагноз. Нина-то, Нина сё... Нина была красива, с черными породистыми бровями, с  твердым характером и "стальным взглядом", личность! Она уже с 5 лет знала, кем хотела стать - ветеринаром - и уже тогда подбирала и пыталась лечить раненых зверушек, выхаживала дома больных котят, птичек, ящериц.
Тётка постоянно сравнивала Машу с сестрой, чем доводила её до белого каления! Маша сделалась угрюмой и замкнутой, стеснялась себя. Всё в ней было плохо, всё не так. И институт она выбрала потом "плохой", - библиотечный - "что это за профессия - книги читать!" - возмущалась тётка, и вела себя  Маша "неэтично", и кран забывала закрыть в ванной, и вообще!
В душе у Маши будто поселился маленький бесёнок, который заставлял её творить маленькие козни и дразнить тётку, дерзить, грубить...
Хотя с другой стороны, у тёти Любы был литературный вкус. Этого у неё было не отнять, и она так или иначе, но "вбивала" его Маше. "Что это за дребедень ты читаешь? Про какие-то "лебединые шеи" и "томные взгляды" - это же банально, избито ..." - и отбирала у Маши книжку.
Короче, всё было сложно. Тётя Люба была недоброй, но заставляла думать.

Когда через 4 года она уехала восвояси, Маша вздохнула с облегчением. Больше они не общались, но Маша слыхала, что тётя Люба попала в клинику неврозов и страшно бедствовала, а потом чуть ли  не сгинула, но взяла себя в руки, уехала в Израиль на "историческую родину" и устроилась там уборщицей.

Прошло двадцать лет... Маша уже давно уехала в другой город, да что там, даже в другую страну, в Европу.
И однажды подруга затащила её на художественную выставку.
"Маша, я хочу, чтоб ты познакомилась с одной художницей."
У картины стояла высоченная рыжеволосая женщина, худющая, c аристократически длинной шеей, мольбертом в руке, в коротком красном платье и черном берете. - "Богема!" - подумала Маша. - Женщина обернулась, и сквозь толстые очки на Машу глянули знакомые тёти-Любины глаза. "Здравствуйте, вы- русская?" - Да! А откуда вы знаете?"
Художница была мучительно похожа  и на саму Машу, и на тётю Любу, но гораздо добрее и моложе последней, и  так благосклонно взирала на Машу, как старая знакомая или родственница, которая когда-то давно потерялась, а теперь нашлась.

Казалось, что невидимые шестеренки в каком-то неведомом небесном механизме Времени и Судьбы остановились, как вкопанные.
"Я тебя знаю!"- чуть не воскликнула Маша. - Где ты пропадала?"
Они улыбались и смотрели друг на друга. Окружающие перестали для них существовать. Художница показывала свои картины, водила Машу за собой, они сразу перешли на "ты" и обменялись мэйлами.
Вечером, дома, Маша долго не могла прийти в себя - "что же это было, откуда такое? Мой двойник? Но почему? Откуда я её так хорошо знаю?"

А потом долгими вечерами они переписывались, взахлеб рассказывая друг другу свои истории. Шестеренки завращались с бешеной быстротой, пытаясь догнать упущенное время.
Маша заранее знала, что просто с Художницей не будет, на то они и "родственницы", ведь между родными редко бывает гладко.
Но тот факт, что они встретились, и теперь она получила нечто вроде признания, и это тепло, излучаемое двойником той, от которой ранее был холод презрения, и симпатия, и слова дружбы, - было наподобие долгожданного подарка от Деда Мороза, который пришел  с опозданием на двадцать лет.