заповедник

запорошенная квашеная осень,
крашеная проседь головы -
вот какие мы,
двадцать лет в ладони били,
щеки брили и любили,
а теперь, увы,

с нас одежды сшили нищим.
нас не бросишь, не отыщешь,
не вживешь судьбы.
движут нами их машины,
с нас содрали и морщины
сослали в Сибирь.

двадцать лет стою я в позе,
руки вымою в навозе
и плетусь туда,
где убавят срок за веру.
кости, прелести, манеры
отобьют года.

заповедник мертвых русских.
не бывает в смерти грусти,
здесь такого нет.
прячу солнце в шапке с дыркой,
откопаю море вилкой,-
и привет

дочке, почке, захолустью,
другу пьяному, и пусть им
снега свет отбелит лик.
"прижимаюсь с честью к бестьи,
встретимся в том самом месте,
твой старик".

двадцать лет плывет бутылка,
север, поцелуй в прожилку
ее гладкий лоб.
меня бьет по щекам стужа,
сухари, вода - загружен,
съел озноб.

поезд, вечер, батареи,
на вокзал, домой скорее,
силюсь не вспорхнуть.
за порогом - дивный запах.
дочь верчу в огромных лапах,
жмусь во грудь.

а жена молчит и плачет,
бьет лицо и жизни клянчит.
правда? блик?
сквозняки роняют плечи,
письма жгут, ложась под свечи,
слышу крик.

и урчит живот забвенно,
кровью оплевав колени,
держит их.
не пускайте меня болей,
я готов отдаться воли
неживых.

чем не плачу, так слезами,
бог мой рядом, бог мой занят,
просыпаюсь - в бред.
нам не можно больше думать,
ждать и верить в сладость, в дурость,
в солнца свет.

двадцать первый год подходит,
воздух болей не пригоден
для ноздрей.
пулю бы или прощенья,
я вернусь к тебе священным.
ждать не смей.