Лариса Корженевская. Аллея впечатлений. Серия А, 1

Художник Альфред Сислей


Лариса Корженевская. Аллея впечатлений. - серия "А", №1
[Жарки сибирские]    Версия для печати УдалитьРедактировать

ЖАРКИ
СИБИРСКИЕ

СЕРИЯ «А»



Лариса Корженевская

Аллея впечатлений

Стихи и проза







Альманах «Жарки сибирские», номера поэзии и прозы которого строго периодически выходят с 2010 года, продолжает развиваться в полном соответствии с заявленным принципом: быть доступным самым широким кругам читателей и авторов, как в интернете, так и в журнальном варианте. Свои произведения уже опубликовали около 400 авторов из многих регионов РФ и зарубежья. И вот вашему вниманию мы предлагаем новую, авторскую серию публикаций. В первом номере альманаха серии «А» любезно согласилась поместить свою подборку стихов и прозы Лариса Корженевская, один из самых активных участников всех мероприятий нашего творческого содружества. Надеемся, что и новая серия сможет привлечь ваше внимание, уважаемые любители русской словесности!
И авторы нашего альманаха, кто имеет хотя бы одну публикацию здесь: http://www.stihi.ru/2012/11/07/2998, могут заказать у нас свой собственный сборник стихов или прозы. Успехов! 
Редакционная коллегия «ЖС»






Стихи



Поэзия больше счастья

Поэзия
больше счастья
и глубже сердечной боли,
как тонким весенним настом
от бед бережёт в юдоли,
случается, - остро ранит,
чтоб благость не смяла душу,
чтоб в крошечной каждой грани
не стала
искрой потухшей.
Хоть хрупче её
и тоньше –
поэзия
жизни больше.




Прячусь в стихах

Я – буква,
я – птица,
я прячусь в стихах.
Я – в образе ветра,
что детством пропах.
Врастаю в ложбинку,
сгораю с листвой,
я – щебет синиц
над пушистой ветлой,
порывистость снега,
боязнь тишины…
Я – звук еле слышный
задетой струны.
Я прячусь в нежданных,
как слёзы, стихах,
в зачёркнутых фразах
и точных словах –
мелодией, ритмом,
ударной стопой.
И в каждой строке
я останусь собой.



Чистый лист

Быть может, – это страх,
быть может, – это совесть:
в трёхдневности газет
затерян чистый лист.
И слог мой – на весах,
на перепутье то есть,
и скованы слова
дыханием мелисс.

Молчаньем залит день,
молчанье так беспечно,
как будто мир притих
на несколько часов,
но тишина – тоннель
в метафоричность речи,
в несмелый новый стих,
что прорасти готов.

Жду музыку стихов,
как берега – прилива,
так перебор струны
в ночи рождает блюз.
Как будто бы дождём,
полдня копившим силы, –
едва коснусь листа,
волнением прольюсь.



Слова ещё не птицы

Слова – ещё не птицы,
их только дальний крик.
И чтоб стихам «случиться»
и в птицу опериться –
тебя Пегас настиг.
И править каждый стих,
и править колесницей
из собственных амбиций
тебе велел –
возницей –
на Геликона пик,
чтоб тайны слов постиг.
Слова – души крупицы,
слова – ещё не птицы,
их только дальний крик.




Любовь к чужим стихам

С.Т.

Читаю строки не свои,
но выверенные судьбою, –
они смыкаются с душою
и мне сопутствуют в любви.
Быть может,
сердце, голова
акценты ставят по-другому,
но чьи-то нужные слова
меня выводят к микрофону.
В многоголосой плыть реке
мне важно к каждому восходу,
учусь любви к чужой строке
и бескорыстному восторгу.

Мой путь, прошу, не предрекай
и стиль мой, к коже не приросший.
Бог даст, – я ремесло не брошу.
И жизни зарифмую край.




Читаю любовь

Как маленькое счастье:
на краешке письма
всего пять букв –
«Целую!»
Затем –
«У нас весна!»,
чуть ниже –
«До свиданья!»…
И я читаю вновь
письмо,
где в каждом слове
любовь,
любовь,
любовь!

От «здравствуй» до «целую»
вальсируют слова.
Права ли, что ликую? –
права,
права,
права!

Любовью сердце свято,
тот грех простится мой,
что сказочно богата
тобой,
тобой,
тобой!




Любимые люди похожи на любимые стихи

Я в стихах люблю неконкретность,
нереальность
и силуэтность.
Я ценю в них неизгладимость,
неизбитость,
необъяснимость.
Я в стихах ищу незлобливость,
неманерность,
неотразимость.
Я прощаю им нерезонность,
нелогичность,
немногословность.
Принимаю в них неизбежность,
неприступность
и незабвенность.
Примеряю их непокорность,
ненасытность
и непреклонность.

На тебя примеряю. И что ж –
ты на эти стихи похож.




Полубогиня гражданской любви

Полушёлк.
Полушаг.
Полушёпот.
Полутень.
Полутон.
Полуповод.
Полусвет.
Полутьма.
Полукружие.
Полунoчь.
Полудeнь.
Полудружие.
Полубрачие.
Полусвятыня.
С полубогом –
ты
полубогиня.





Ошибка

То был не Он.
Не наступало утро.
В том душном сумраке ещё молчал апрель.
Не Он с тобой лукавил поминутно, -
сладкоголосый Лель.

То был не Он.
И рассыпался образ,
хоть вязью чудною нанизаны слова.
Не Он.
Не от любви срывался голос,
кружилась голова.





Логика нелюбви

Ты считаешь моё
естество нелогичным.
Мне привычно-логичной
не хотелось бы стать.
Я меняю маршрут,
чтобы не привыкать.
И меняю замок,
чтоб не сеять привычку.





Тайминг прощания

Пока
пролетал самолёт, –
мы расстались с тобою.

Пока
проезжало такси, –
я сказала «Прощай».

Пока
твой звонил телефон, –
солнце слилось с рекою.

Пока
ты по лестнице шёл, –
месяц кончился май…





Солёно-сладкая проза

Я чайной ложечкой мешаю океан
твоих страстей вечерних…
Сладок воздух.
Наш милый нерасчётливый роман
солёно-сладкой позже станет прозой…
А проза жизни, думаю, права,
что «статус кво» порой оберегает.
И тёплых дней примятая трава
сквозь быль и небыль лета прорастает…




Прости мне. Забудь мне.

Усталость.
Забытость.
Жду поздний звонок.
Забытость –
нечестный урок.
Диванность.
Пристенность.
Не ночь – маята.
И праздника пена
слита.
Прости мне.
Забудь мне.
Обид не храни.
Жалей меня.
Грей меня.
Жги.
Забытость,
пристенность
со мной
раздели…
Диванность,
усталость, –
в любви...




Богом прощённые…

Низкий забор. След от «лендровера».
С вишнями – сад.
Словно с тех пор, с запахом озера, –
удочки в ряд.
Старый «Арктур». Свечи зажжённые.
Тот же камин.
Давний мой друг. Богом прощённые, –
свиделись с ним.
Прошлая грусть пусть недотрогою
в сердце войдёт.
Грусть – от вина с выдержкой долгою,
это не в счёт.
Вспомнить любовь прежнюю надо ли?
Боже, храни…
Просто сидим. Звёзды – гирляндою.
Летние дни.




Атмосфера нежности

Я хочу атмосферы нежности,
жить свободой её безбрежности.
Пусть метель, пусть ветра, – всё радует
оттого, что нежна душа моя.

Я ищу вдохновенье нежности
в твоих письмах, в твоей мятежности,
и душевым твоим скитаниям
вторит нежной струной душа моя.

Я тону в притяженьи нежности,
в предвесенней её безгрешности,
и в спасающем послушании
оживает в любви
душа моя.





Цикл «Аллеи»

1
Аллея, где обитает дождь

Что в конце этой длинной,
плывущей по ливню аллеи
я смогу записать
в свой стихами обжитый блокнот?..
Я ведома дождём,
подгоняема им же – смелее!
И в подветренном ритме
удачная рифма придёт.

Я спешить не хочу,
я боюсь задохнуться словами,
я, чуть-чуть нараспев,
каждой ветви стихи повторю.
Пусть питают любовь
на бумагу слетевших посланий.
Пусть вбирают тепло,
не торопятся в плен к сентябрю.

С кем я встречусь в конце
покидающей август аллеи?..
Может, – с давней собой,
уводящей от лужицы дочь…
Или с новой, другой,
у которой глаза чуть мудрее,
а печаль поглотил перекрёсток,
где кончился дождь.



2
I impression, или Аллея впечатлений

Вдаль бегущая воздушная аллея
стать могла бы новой музою Сислея.
На высоких кронах охристые пятна, –
листья-бабочки смятением объяты.
И стволы струятся вниз жемчужно-серым,
проникающим в глубокие набелы.
С рыжиной ветвей сольётся тенью тонкой
чуть размытая палитра горизонта,
свет рассеянный всему придаст немного
лестной схожести с «оранжевой дорогой».




3
Аллея свиристелей

Верхушки липовой аллеи
облюбовали свиристели.
Прижился вдруг вчерашний снег,
отняв у осени неделю.
И землю проняло ознобом,
непониманием особым:
с утра – зелёная трава,
а к ночи ветер сгрёб сугробы.
И от деревьев медноствольных
по небу – росписью невольной –
узор ветвей.
И – хохолки
залётных пухлых свиристелей,
что за зимой сюда летели:
качаются – тихи, легки –
в верхушках липовой аллеи.
Надолго ли?
На три недели...




Зимушка

Глянцем лёд застывающий,
как слюда,
на скамье дремлет Зимушка
у пруда:
утомилась, играючи
холодком.
Мчится вечер стремительным
воронком.
Декабрём Зима-кумушка
молода,
завлекает в метельные
невода,
закружит, позабавится
с ветерком,
рассыпаясь снежинками
над катком…
Поздний вечер. Пуста скамья
у пруда.
Лишь следы, уводящие
в никуда…




Год уходящий

Подумалось:
вот минет осень...
зима...
сугроб... –
и ангелам забавы снежной
настанет срок!..
Всего лишь два «осенних чиха» –
октябрь!..
ноябрь!..
И вот земля в снегу притихла, –
Декабрь-царь!..
Вершит дела мир человечий…
Итог?..
Виток?..
Простится год снежком –
на плечи,
за вороток!





Прилив снежности

В заснеженности зимней
до холодности чувств
мне ждать чудес наивно, –
субботний вечер пуст
и длится беззаботно…
Лишь снег из озорства
всё заметал субботу
за час до Рождества.
Снег обретал объёмы,
машины зачехлив,
и простирался к дому
как снежных волн прилив.
И в затемнённом доме
метались явь и сон...
всё примирялось... кроме
случайности времён
и двойственности истин,
рождающей грехи...
И облачались мысли
то в прозу, то в стихи.




Январь-разгуляй

Весь январь –
усталость быстротечная
в череде межпраздничных забот.
Хочется январскую, беспечную
радость сохранить на целый год.

Пусть еловый запах улетучится,
и по мандаринам взгляд сквозной,
буду всем желать благополучия
и того же – для себя самой.

Как всегда, наведаюсь к родителям,
только б «ленный вирус» не словить,
в мыслях праздных и неосмотрительных
удержать связующую нить.

Пусть январь силён морозцем святочным,
пусть шубейка новая легка, –
предвкушаю я медово-пряничный
аромат родного городка.





Мне февраль нашептал…

Машечке моей

Твой месяц близится к концу,
яснее даль.
С Весной надеется к венцу
успеть Февраль.
Лучами накосо кроит
Светило высь.
Морозца длительный транзит, –
поберегись.
Февраль по городу спешит, –
так мал денёк, –
он на карниз напорошит
Весне снежок.

Далёк твой дом,
там февралю работы нет,
тебе в посылочке пошлю
сибирский снег.

В Канзасе будет удивлён
дождливый день,
когда рассыплется снежок
на тёплый пень.




Твоя Сибирь

Машечке моей

Если ты скучаешь по зиме, –
значит, ты с Сибирью не простишься.
И летят мои четверостишья
белою ладьёю на заре.
Белою ладьёю по полям, –
там, где осень травы застудила,
где веками солнечное диво
светит кареглазым соболям.
Белою ладьёю над рекой, –
там, где лёд не властен над теченьем.
Так Сибирь в твоём сердцебиеньи
и в душе останется с тобой.
Здесь прозрачен мартовский рассвет,
горизонт к равнине приутюжен,
здесь твой дом заветренен, завьюжен
без тебя. Тебя в России нет.




Предчувствие весны

Шорохи случайны…
Звуки мимолётны…
Ветви чуть качая,
воздух преет плотный.
Вдавлен снег в овраги,
настом серым скован;
обернётся влагой –
жизнь разбудит снова.
Вечер подступает…
Свет меж сосен бледный...
Лес запоминает
зимний день последний.




Перезвоны птичьего утра

День звенит! Звенят капели.
И в душе – колокола!
Птичье утро. Долетели.
Зажурчали–загудели:
«баркарола-ролла-ла»...
Как весенняя расплата –
недовыспанные дни:
не допеты, не отсняты,
прощены, но всё ж не святы,
недопрожиты они…
Расцветут, нальются трелью
и раскроются сполна
бурномартовской метелью!
И звенит душа капелью,
а собор – в колокола!




Шторм

Ветер срывает флаги
и открывает окна,
в ноги бросает небо, –
небо дрожит в осколках.
Он теребит подолы
вечновесенних елей,
вырвался на проспекты,
действуя всё смелее, –
тополю-исполину
ствол растерзал внезапно…
Выстоит город в камне, –
дрогнет сердечный клапан;
и к аритмиям сердца
мчатся сквозь шторм врачи.
Сбит сумасбродством ветра
города пульс
в ночи.




Весна в России

Ужель весна?
Ужель Россия?
Мне снились дальние края,
где жизнь размеренно-красива,
но перекроена моя…
А здесь,
в полутонах рассветных,
букетом вешним я пьяна!
Пусть утренники слишком бледны,
и ночь язвительно-ясна,
мне важен этот снег последний
и, словно первая, – весна!





Новосибирск

Ах, этот город –
я улетаю!
Ветром по нервам, –
значит, жива я,
значит,
летящих не подрезают,
но осторожней,
скорость теряя.
Зыбкость полётов с верой приму я
в улиц рассветных нежность немую,
в свод бирюзовый,
в занавес-тучу,
и в этот город – вольный, везучий;
в дождь,
что от страхов души отмоет,
счастьем одарит разного кроя.





Цветы России

Я помню: летние деньки…
мне шесть… берёзы… наша дача…
мы с бабушкой плели венки
на маленьком крыльце горячем…

Мы с бабушкой плели венки,
она рассказывала что-то, –
со сказкой, песней и заботой
переплетали стебельки
любимцев поля – васильков,
к ним – колокольчики лесные.

У бабушек глаза – России,
а у внучат – её цветов.




Танцующая с дождём

Машечке моей

Разряд расколет небо надвое,
вздохнёт земля,
проснётся ветер, буйством радуя
на площадях.
Сидеть бы дома:
гром неистовый, по стеклам - дрожь.
Но манит дождь –
на танец ветреный босой идешь.
Он щедр и смел:
дождинки в волосы начнет вплетать,
кружить тебя, кудрявя локоны,
и удивлять.
Асфальт горячий в лужах пенится.
Чуть-чуть смешно:
беспечность, юность счастьем делится.
Смотрю в окно:
пусть дождь июньский не кончается;
мне б краски взять,
тебя, –
танцующую, юную, -
нарисовать.




Июль. Кольцово

Орёл. Берёзы. Купола.
Полуденной жары свеченье.
Отвлёк от лёгкого виденья
упавший томик со стола.

Быть может, вечные стихи
моё ведут воображенье:
в плену невидимых стихий –
орла свободное паренье.
Его полёты вниз и вверх
страшат напрасно крох-пичужек:
орёл - крылатый оберег -
над крышами посёлка кружит.

Закат покоем напоён,
надеждой греющего лета;
заполнит небо до рассвета
вечерний колокольный звон.




Яблочный Спас. Осенины

Ночью осень навестила
август, пряный не по летам,
щёки яблок окропила
жёлтым и пурпурным цветом.

Утром яблочное солнце
яблок спасовских пригубит
и под яблочную россыпь
травы пёстрые разбудит…

Сад поёживался босый,
ждущий солнечного света,
ждали утренние росы
яблок, падающих в лето.




Невзрослеющее лето

Как будто девять месяцев в году
сибирский край вынашивает лето,
вывешивает радугу-дугу,
выдумывает добрые приметы,
лелеет лёгкий терпкий ветерок,
воздушность бледных липовых соцветий.
За краткий этой летней жизни срок,
три месяца младенческих, – в ответе.
Недолгих тёплых дней водоворот
исчезнет с колыбельной недопетой,
и августа прохладный говорок
пугает невзрослеющее лето.




Лето в доме. Без меня

Гусеница –
на шторе,
осы –
на молочае,
и телефон в миноре
снова гудок включает.
Кот –
поперёк дивана.
Чая пиалы полны.
Лёгкий сквозняк
случайно
форточный степ исполнил.
В окна
цветы акаций
жёлтую льют истому.
Вот бы тайком пробраться
в дом,
где меня нет дома.




Книга лета

Летние чтенья.
Агата Кристи.
Шелест страниц,
шорох дождя, окружающий пристань
в пляске зарниц.
Ветер скрипит,
в своём ритме неистов, –
сходнями в такт.
Бабочки в темпе этюдном от Листа
в окна стучат.
Детский испуг от качнувшейся тени
в круге берёз, –
время с непрожитой тайной сомнений
прочно срослось.
Летом читаю Агату Кристи, –
так повелось.
Брошенный домик.
Забытая пристань.
Страхи всерьёз...




Жара

Тридцать два –
и время плавится.
Льнёт трава
к подолу платьица.
Сквер прогрет,
и ветви спущены.
Тридцать два…
Все тени сплющены…
Солнца плен
дурманит сутками.
Город сжат,
трепещет звуками.
Голова
без мыслей клонится.
Длинный день
рождён бессонницей.
Тридцать два…
Стрижи беснуются…
Вот и сон –
гроза на улице.



Ненадёжный попутчик

Еду с работы.
Мысли разнежены.
Вечер на плечи
падает мне.
На остановке
блик превращается
в белое облако
в правом окне.

Еду с работы.
Вечер, проветренный
горьким полынным
вкусом живым.
Облако – чудом
розовым перистым
вдруг распластается
над лобовым.

Еду с работы
дальней дорогою.
Море привычно
радует. Но
облако-парус
бледным корабликом
с морем осталось,
покинув окно.



Ёлки-перепёлки

«Ах ты, ёлки-перепёлки», –
шёл мальчишка налегке,
свистоплясом по посёлку.
Рядом, пуганей котёнка, –
малорослая бурёнка
с колокольцем на шнурке.

Душу вкладывают в звуки:
с перепевом, не спеша,
по своей, видать, науке;
а смешливые старухи
неизменно тянут руки,
чтоб помацать малыша.

У бурёнки – бок в малине,
у мальчишки – трусики.
Его шалости невинны,
коль горазд пасти скотину
и лепить свистки из глины –
из влеченья к музыке.

От мальчишки и бурёнки
на душе – светлым-светло...
Ах ты, ёлки-перепёлки!
Ах ты, русское село!




Греческий август

Я – под парусом,
ты – на волне,
мы – кораблики-чайки,
ветерок пробежит по спине –
встречайте!

И на скорости –
прямо в причал,
и слететь двумя чайками!
И, раскинув платки по плечам,
стать гречанками…

А над горной тропинкой летать –
там, где Идео, Ида…
и по-гречески тихо шептать
«сига, сига»…

Прислониться к скале, не дышать,
Кейским львом улыбаться…
И под вечер забыться опять
в вечном греческом танце…

А в Кикладах, на пенной волне,
вспомнить тихие Гагры.
И присесть на музейной скамье
статуэткой Танагры.

Август – яблоком мне золотым
от красавца Париса,
но не в этот я раз попаду
в милый город Лариса…

Я вернусь –
на знакомой волне,
на кораблике с чайкой,
ветерок пробежит по спине…
Встречайте!
Академический рассвет

Маленький город
оранжево-жёлтый,
с улиц
оттенки зелёного стёрты,
смазаны
влажной небесною кистью
с листьев.

Маленький город ещё не разбужен
листокруженьем
осенним
радушным;
цвет перемен, отражаясь, закружит
в лужах.

В маленьком городе академичном
домики
влагой пропахли коричной,
хочется в осени,
с привкусом детства, –
сердцем
согреться.




Лес

Слишком смело желтеет листва,
cлишком мало зелёного цвета,-
то ли лес провинился у лета,
то ли лес зеленеть подустал.
Он обласкан теплом на заре,
лёгким жёлтым дождём убаюкан.
Ни шагов, ни дыханья, ни звука…
Лес уснул, словно жук в янтаре.




Алтайский лев

Дело было на турбазе:
мне алтайский ленный август
под закатную прохладу
навевал наивный сон…
ПЛЫЛ
лимонно-бледный полдень
в россыпь майских жёлтых маков,
по Курайской степь-саванне
шёл зелёно-жёлтый…
ЛЕВ!
Этот лев зеленогривый
милым вовсе не казался, –
ухмылялся он нахально,
как напакостивший кот...
А
на утренней пробежке
лист ловлю зелёно-жёлтый!
Стало ясно: лев цветастый –
предосенний
вещий
СОН.




Апрель в октябре

Утром белая «девятка» -
вот уже который день -
в мелких листьях, как в веснушках,
правый «дворник» - набекрень.

Снятся ей, возможно, вальсы
под весеннюю капель…
Конопатая подружка
мне напомнила апрель.




Красными туфлями по осенней депрессии

…Лодочки-туфли чёрного цвета
лужицы меряют каблучком:
эта – почти в половину,
эта –
в целый,
ну, если ничком.

…Луж избегаю мокрой подошвою,
туфли одеты в смешной наряд:
ветер наклеил из листьев крошево,
словно дизайнер Марат.

…Вымыты туфли.
Вечер – скучнейший.
Выход найдется наверняка:
красные туфли – наивернейший,
красные туфли – наипервейший
шаг
из осеннего
«депрессняЧКА».




Не отпускаю осень…

Зима обостряет цвета синие,
деревьев нагих
телеса длинные.
Зима ведёт своей жизни линии
на окнах –
как на ладонях –
инеем.

Но
стайка птиц
в полёте замедленном
профили осени
чертит в небе мне.




Питер. Я вас люблю, слепые улочки…

Рассвет сливается с туманами,
с чугунной пластикой мостов,
летит листва с краями рваными
с чернёных спин нездешних львов.
Вы слышите, слепые улочки,
ворчанье питерских котов,
мои шаги
и дух ликующий
моих невысказанных слов?
Я к вам стремлюсь,
не здесь рождённая,
и плен невидимых оков
меня хранит, –
душа спасённая
не растревожит ваших снов
и ваших гулких сводов арочных,
и вашу камерную блажь,
и заблудившуюся парочку,
и неожиданный витраж
с переплетеньем
переплавленным…
Как жизнь
в распластанном стекле
наивных дней…
Они подарены
слепою улочкой в судьбе.




Девочка и кошка

Мы слушаем дождь…
Мы укрылись за стёкла
и видим, как ночь
безнадёжно промокла.
Мы слышим фонарь, –
он жужжит на прохожих,
он бледен и тих,
словно век его прожит.
Мы слушаем смех –
на балконе напротив, –
вдруг счастьем плеснёт
в нас неспящая тётя!
Мы слышим песок…
Замедляется время…
Две вечных души,
позабытые всеми, –
мы так не хотим,
чтоб нас кто-то услышал,
что тихо сидим,
не дышим.





Кошка-Луна

В небе -
Луна
кошкой пушистой:
в облачном пухе,
в звёздах когтистых.
Снов ворожея
жмурится томно,
то ли невинна,
то ли альковна,
то ли опасна
диким прищуром,
то ли жеманна
тихим «мур-муром»,
одолевает
сном-поволокой,
нежится
в небе,
множится
в окнах.




Игры лунного света

По контурам теней,
гуляющих по стенам,
невинный лунный свет –
бездумный всадник белый –
спешит,
спешит во вслед,
в оконные пределы,
в обои,
чей узор
годами не изменен,
в бумажные цветы,
не ведая подмены,
и в сердце… –
и оно
ответит эхом гулким,
игрой
своих теней
в сердечных
переулках.




Птица-память

1.
Я не смогу с тобой проститься…
Пусть память обернётся птицей,
кричит,
кружится,
настигает
и в сны влетает...
Мне с птицей-памятью тревожен
рассветный сон.
Но в нём возможен
иной сюжет:
там жизнь –
беспечной
надеждой вечной…
2.
Птица-память,
ты цепляешь события вольно,
воскрешаешь детали послойно.
Не людей…
Всё же, память,
беспокойный набат колокольный,
даже если стираешься болью, –
лгать не смей…




Ночь опаснее сна

Ночь наметит приход,
усмиряя привычные звуки,
сон предъявит права,
возвестив подсознанья черёд.
Ночь прекраснее сна, –
распластавшая звёздные руки, –
сон наивно её
вдохновеньем своим наречёт.
Ночь и сон по весне –
то в единстве своих откровений,
то напрасно близки,
превосходство и ревность храня.
Ночь опаснее сна:
истязающий шёпот сомнений
в безрассудный рассвет,
как в безумие,
вдавит меня.





Любви многоточие

Пусть меня не поймут,
осмеют и осудят,
но для веры моей, -
не иссякнет любовь
средь жестокостей буден
средь «ай-тишных» идей.

Пусть меня заклеймят
за неверие в чудо, –
возвращения нет.
Только память. Лишь ей
доверяться я буду,
ждать нейронный ответ.

Пусть меня не прочтут,
не запомнят ни строчки,
что просты и тихи –
благодатью судьбы
и любви многоточьем
наполняю стихи.




Я пока ещё здесь…

Я пока ещё здесь, –
провожаю апрельскую вьюгу
и немею под тёмным
пугающим небом без звёзд.
Я пока ещё здесь, –
в двух шагах от движенья по кругу,
двухметровых глубин
под поникшим цветеньем берёз.
Но пока ещё здесь, –
с кем успеть заключить перемирье,
с кем проститься легко,
унося их созвучную боль?..
Знаю, буду не здесь
сокрушаться порой от бессилья,
что не в силах помочь,
только помнить вину за собой.
Но пока-то я здесь!
И мечтой разбиваю сомненья,
и надежда – как остов
моих неоплаченных дней.
Я пока ещё здесь,
пусть подскажет мне боль средостенья, –
в круге вещих ветров
много ль жизни осталось моей...




Свеча и крылья

Там, где огонь очертит круг, –
я задержусь. На крае стула –
как птица. Нервно и сутуло
не руки – крылья вздрогнут вдруг.

Там, где огонь отринет страх, –
живее боль. Как минет полночь, –
друзей не призову на помощь
надежду славить на словах.

Там, где огню огонь под стать, –
тот огонёк души волшебный, –
не час для сна – бальзам лечебный,
а строк так двадцать написать.

Там, где огонь теряет власть,
на тонкой грани светотени
рукой-крылом, простым движеньем
писать, прочувствовать, совпасть, –

всё в красную вплетая нить.
Там, где горят под утро свечи, –
там крылья расправляют плечи,
и больше их не опустить.




Проза


Ангельские кудряшки

Она кричала в телефонную трубку так, что хотелось плакать в ответ. Вся боль, отчаяние и путаница в голове были в этом крике.
- Не называй меня медвежонком! – снова кричала дочь, – я взрослая!
Но в этом новом отчаянии я считывала желание быть услышанной, обогретой и обласканной. Или я слышала свои желания – выслушать, обогреть, приласкать...

Весеннее утро было солнечным и облачным. Я надела сапоги, лёгкую куртку и вышла на улицу.
После нервного телефонного разговора «купаюсь», восстанавливаюсь: принимаю «солнечные ванны», поминая добрым словом врача-француза, – явного натуралиста и романтика. К нам бы его в Сибирь, где весна с таким трудом наступает.
Кажется, первый раз я вижу такой март: столько снега и льда, что ощущаю растерянность, как же это всё можно растопить! И если это быстро растает – затопит выходы из подъездов. И если затопит выходы – я, наконец-то, высплюсь и отвечу на все письма, – ну, пока нас освободят. А когда освободят – «засвечусь» в новостях, потому что меня обнаружат заспанной и беспечной…

- Размечталась, – донёсся женский голос со скамейки.
Это была моя соседка по подъезду. Оказалось, что я, задумавшись, что-то сказала вслух.
- Затопить не затопит. Но «жэковцы» явно распустились, не вывозят снег! – добавила она.

Анна Матвеевна выглядела порой недовольной, слышалась ворчливой, но вспоминалась почти неприметными заботливыми поступками. Вот и сейчас, с выбившимися кудряшками из-под самовязанной шапочки и с подкрашенными губами, она смотрела внимательными глазами и, знаю, – была готова к участию.
Мне же не хотелось выплёскивать на соседку свою утреннюю боль, – она жила со мной, я лелеяла её. Пусть болевое, но присутствие – оно рождало ложное ощущение, что наш разговор с дочерью ещё не закончен. Пусть так, в коконе боли, но несколько минут назад мы существовали только друг для друга.

- Как дочка? – Анна Матвеевна нарушает короткое молчание.
- Всё хорошо, – мягко вру я, решительно уходя сегодня от простодушной искренности.
Она всё понимает: вру – значит, боюсь расплакаться.

Когда я въехала в этот дом, Анна Матвеевна уже жила здесь. Сначала с мужем и сыном, потом только с мужем (сына, вернувшегося из армии, сбила машина, въехавшая на «зелёный» прямо на пешеходный переход).
Сейчас живёт почти одна: хитроватый муж пропадает периодически, говорит, что на заработки, но возвращается без денег, да и какие заработки в 68 лет… Она кормит его любимыми блинчиками с творогом и ни единым словом не попрекает. Как будто не было полутора месяцев отсутствия, а лишь из поликлиники или из магазина вернулся...
Её выбивающиеся ангельские кудряшки и внимательные глаза примиряют меня со всем в её жизни, что я сделала бы не так. Чего бы я вынести не смогла. А она несёт. И не так, чтобы согнувшись, выбиваясь из сил из-за тяжёлой ноши за спиной. А так, как счастье – на руках, как свёрточек из роддома!...

Свёрточек из роддома!!!...
Вот то, зачем я оделась и вышла!
Торопливо говорю Анне Матвеевне «спасибо!», ловлю её полуулыбку, прощаюсь…
Бегу домой и на ступеньках радостно бормочу: «...представьте того... с кем в разладе... маленьким, робким, беззащитным... может быть, обиженным... уменьшите его до размера младенца, покачайте на руках... уменьшите его до размера ладони... ещё меньше... поместите его в своё сердце...»

В квартире звонит телефон. Успеваю с досадой подумать, что другой разговор собьёт меня с нужной ноты. Срываю трубку:
- Мамочка, это я!
!!!...
И весь мир уменьшается до того размера, когда могу поместить его в своё сердце...





Часы Жизни
(фантастическая новелла)

- ЗРЯ ТЕРЯЕШЬ ВРЕМЯ! – горело на небольшом экране в магазинчике, который я назвала "двойной ВВ".
Мой сосед открыл недавно то ли магазинчик, то ли маленький складик "всякой всячины". Многие предметы вообще вряд ли поддадутся моему описанию.
Вадим Вадимыч гордился своей "Всякой всячиной" – ну, да мне не жалко! Лицо его начинало светиться особенной "южной" улыбкой, когда у посетителей возникал к чему-то живой интерес. От этой улыбки глаз было не отвести, так что посетитель живенько трансформировался в покупателя.
- ЗРЯ ТЕРЯЕШЬ ВРЕМЯ! – нудно горело на экранчике.
- Что это? – спросила я у ВВ.
- Часы Жизни, – отозвался сосед. – Надпись "ЗРЯ ТЕРЯЕШЬ ВРЕМЯ" появляется для того, кто перебрал лимит времени, отпущенный на какое-то занятие, или вообще, может, занимается не своим делом.
- А вот сейчас надпись для кого из нас? – я спросила, но знала для кого (я уже полчаса бесцельно тут всему удивлялась).
- Для того, кто её видит, конечно!

Южная улыбка.
Покупка.
Всего каких-то три минуты – и я дома. Кот зевает и жмурится на стуле. Ставлю Часы экраном к нему – заглядываю сверху осторожно:
- ЗРЯ ТЕРЯЕШЬ ВРЕМЯ!
- Котя! Думаешь к кому из нас это относится?
Правильную мысль я, как могла, отогнала. Не глядя на новые Часы, взяла в руки гитару: надо было написать мотив на стихи. Записываю пару аккордов. Не удержалась – зырк:
- ЗРЯ ТЕРЯЕШЬ ВРЕМЯ!
- Да я ведь только начала! Или не своим делом? Ах, ну да, я, конечно, тот ещё игрун на гитаре, но ведь с удовольствием! И что? Значит, такой вот приговор?
В сердцах убираю гитару. Тупо и почти зло смотрю на экран:
- ЗРЯ ТЕРЯЕШЬ...
Чтоб тебя! Сама знаю, что смотреть на тебя – потеря времени. Имитирую зарядку, разминаю локти.
- ЗРЯ ТЕ...
- Да знаю, что не от души… А вот так? – беру вчерашнюю газету.
- ЗРЯ...
Похоже, что не часы, а целый день жизни будет сегодня потерян.
Иду назад к ВВ, несу пакет с Часами.
Склад-магазинчик закрыт, только колокольчик ещё дозвякивает.
Так-так, Вадим Вадимыч, хитришь! И тем самым подтверждаешь моё предположение насчёт потерянного дня жизни.
Дома часы не вынимаю. Слоняюсь без определённого дела остаток дня. Кот недоволен моими постоянными перемещениями, потом замечает непорядок в доме: подходит и укладывается поверх пакета с часами. Жмурится.
Спим...

Утром я проснулась потому, что самый неторопливый в мире кот мурлыкнул на стуле, залитом солнцем. Глаза открывать не хотелось. Видимо, сейчас на Часах Жизни написано "ЗРЯ ТЕРЯЕШЬ ВРЕМЯ!" Видеть это не хотелось.
Кот снова мурлыкнул, видимо, каким-то пятнадцатым чувством он понял, что я уже не сплю.
Удивительное дело, но когда я извлекла из пакета Часы Жизни, они ничего не сообщали.
- Сломались! – промелькнуло у меня.
Осторожно радуясь, включаю радио-FM. Косой взгляд на экран – НИ-ЧЕ-ГО!
Взяла в руки карандаш и блокнот. Взгляд – опять ничего!
Заваливаюсь на диван, где растянулся кот, пишу дурацкую фразу "кот поперёк дивана", ещё одну - "чая пиалы полны". Зырк – можно было и не смотреть, писать дальше…
Стихи удивительно быстро ложились "как надо". Вот переставила местами кое-что. Сбегала за бутылочкой с йогуртом. Зырк… Набрала текст на компьютере.
Зырк… Опубликовала. Зырк… - НИ-ЧЕ-ГО!
Захожу в виртуальный кабинет и смотрю, как постепенно прибавляются сегодняшние читатели. Ага, наконец-то: спиной чувствую неладное. Зырк – и точно:
- ЗРЯ ТЕРЯЕШЬ ВРЕМЯ!
- Сама знаю, что это пустое занятие! Проверка!

Не знаю, зачем радуюсь "недремлющему церберу". Не знаю, зачем тормошу кота по животу. Не знаю, зачем неторопливо разглядываю синицу на скамье под окном.
Но точно знаю, что начался ещё один прекрасный день на земле!
Не глядя на Часы Жизни, разминаю спину и напеваю под гитару вчерашнюю не записанную песенку.
И плевать, что ТАМ сейчас написано.




А знаешь, когда ты попадёшь на радугу?
(фантастическая новелла)

Вас ни за что не удивила бы такая картина.
Прохладный августовский день. Пять часов после полудня. Длинная аллея. Двое незнакомых людей, просто идущих навстречу друг другу. Он – лет двадцати пяти, светлые волосы, глаза цвета печального серо-голубого неба. И она молода, хороша: русые прямые волосы и нежные губы кораллового цвета.
Ничем не примечательная, обычная городская картинка, но всё же мне с сожалением вспомнился забытый в мастерской этюдник. Их пути пересекаются метрах в трёх от меня, – я слышу их затихающие шаги. Ловлю эту пару фотокамерой и очень довольна.
- Привет… – это он, тихо-тихо. Сейчас как раз тот случай, когда чужой тихий разговор невольно побуждает прислушаться. И я слушаю, наполняю информацией запечатлённую картинку…
- Здравствуйте… – её удивлённый голос.
- Привет…– при повторе звучит настойчивее. Предполагаю, что в этот момент глаза его расцвели небесно-голубым.
И вижу, – она улыбается! Такой вот эффект от мягкой настойчивости и симпатичного прямого взгляда.
Снимать её сейчас неудобно, да и не хочется вспугнуть их. Сижу тихо, я уже готова слиться со скамьей, если что. Не успеваю. Они смотрят в мою сторону, ну, то есть в сторону скамьи. Садятся рядом. Оба легки, и воздушны их движения, – они почти ангелы.
Да и как знать?..

Голоса едва слышны. Вряд ли из-за меня. Они никого не замечают вокруг, им ничто не мешает, им важны только губы-глаза, глаза-губы: небо-коралл, коралл-небо… Им важен только быстрый ветерок, переносящий их слова.
И мне он важен. Подслушиваю так спокойно-бессовестно, как будто получила на это разрешение.
- Сколько тебе лет? – это он.
- В восемь вечера будет двадцать. Ну, а тебе исполнилось 25, и ты родился зимой.
- Но…?
Она снова улыбается (девушка сидит сбоку от меня, я не вижу лица, но ведь некоторые лёгкие улыбки слышны). Затем делает плавный жест рукой, который я ловлю периферически. Оглядывается. Я моментально закрываю глаза, как ребёнок, который уверен, что при этом спрятался. Развить такую способность – сущая безделица, мы все умели это делать в детстве.
Сработало. Меня она не замечает, поворачивается к нему:
- Я научилась это видеть по глазам. Только это. Вот сейчас в твоих – особая снежная лазурь! Видишь, это легко – понять, когда ты родился.
Снова слышу её улыбку. А вот теперь и его.
Дальше – стремительный диалог, но я слышу лишь часть вопросов, да и ответы, видимо, они читают по глазам.
Далеко отсюда ты родился? Математикой увлекаешься? Сколько в реальной жизни друзей? Когда просыпаешься? Что делаешь в ближайшие выходные? Только кот? Что, твоя змея слышит в стерео? А во сколько ждут родители? Ну, а стихи Бальмонта? А знаешь блоковское, про холод вечеров? А кофе гляссе? А белый чай? И сколько же у сестры друзей? Скрипка? Плохо рисуешь? А модель камеры? Снимаешь из окна? Гало? А снимал Венеру? Сколько дисков? На фестивале в пятницу? А друзья поймут? Слушай, давай здесь, завтра?..
И вдруг – тишина... – это после его вопроса – а знаешь, когда ты попадёшь на радугу?..
В общем, – вопрос как вопрос. Как все остальные.
Вы мне скажите, разве это не так?
Ну, вот и он спросил. Сколько кому осталось жить, он научился видеть по глазам. Только это.
А она стихла, сжалась, как от прохладных капель дождя. Сидят, глядят друг на друга, словно только что перешли на следующий уровень понимания.
Да и как знать?..

Я сливаюсь со скамьёй, – мне вдруг резко расхотелось подслушивать. Показалось, – так помогу сохранить их хрупкий кораллово-небесный мир. Уходить вовремя, сливаясь с предметами – тоже особый талант, которому научилась я.




Колыбельная для Пастернака

Я тебе говорила, что я люблю Пастернака?
Бориса Леонидовича.
Если же точно высказываться – его стихи. Я натура вообще влюбчивая, через стихи и песни многих люблю. Но, – сейчас не обо мне.

Так вот, не давал мне покоя кот. День, два не давал. Месяц.
Я пошла и выловила его из подвала. Голодного-то… да такого серо-зеленоглазого и наивного… – да на обычный сухой корм, голыми руками, нет проблем.

Ещё, признаюсь, до поимки я прозвала его Марком. Ну, там всё просто было с именем, слово есть английское такое, по нашему – «пятно». Это потому, что он белый с серой шапочкой, серым хвостом, и на спине – словно серая попонка.
Ну, а где Марк – Марик – там и до Маркиза рукой подать. Это меня «хлебом не корми», дай на зверушек пообзываться.

Значит, словила я кота – и в больничку. Врача он не тронул, позволил себя уколоть. Только шевелил своими ушками, обглоданными морозом. На такое распрекрасное поведение врач наш – золотце, скажу тебе, человек – рассказала про свою бабушку: та поговаривала, что найденные и пригретые животные, – они смирённые…

Дома отмыла я своего блохастого Маркиза, красоту шерстистую, всю в колтунах, повыстригала местами.
Не ахай, а что делать-то было.
И в клетку его – 60х90х60, со всеми удобствами – тут тебе и туалет, и кормушки, и лежаночка в белой наволочке. Сравнивать с подвалом кому захочется… Красота! Подумаешь, клетка на пару недель. Да и человеческое понятие карантин, слава тебе, господи, неведомо этому зверю.

Три дня отсыпался, отъедался, в туалет забывал сходить.
На четвертый заглядываю в комнату – сидит статуэточкой Маркиз мой, выходец из подвала. Намылся ещё и сам. Сидит он, понимаешь, большой такой чистый котярка в просторной светлой клетке. Доволен, лапочками перебирает.
Никаких тебе воплей домашних разбалованных котов. Звуки издаёт деликатные. Ну, чистый Маркиз. Что под этим «чистый» ни понимай.

Так мы и стали жить-поживать.
Отношения медленно, но развивались. Клетка, правда, мешала.
Лапочку стал сразу подавать, умница такой. Кушать-то хочется.
На коленки сам прыгает ушки лечить. Покладистый.
Ну, – чистый Маркиз.

Мало-помалу две недели прошло с поимки, а напряженность сохранялась в наших отношениях.
И вот решила сегодня я на ручках его поносить после лечения ушек, да стихи почитать, – это дело страсть как любят все кошачьи.
Я-то знаю точно, сама – лев из того же семейства.
И представь, – котя мой заслушался. Глазки томно закрывает, «мурочку» при этом поёт.
Так вот я на мотив «мурочки» и прочитала с десяток пастернаковских стихотворений. И ещё одно роберторождественское – про то, что всё с любви начинается, как не крути.
Посмотрела я на его трепетание перед поэзией и говорю – надо бы тебя не Марком назвать, а Пастернаком.

Видишь, – чувствует даже зверь прекрасную музыку стихов Бориса Леонидовича.
И любовь...





СОДЕРЖАНИЕ

СТИХИ
1. Поэзия больше счастья
2. Прячусь в стихах
3. Чистый лист
4. Слова ещё не птицы
5. Любовь к чужим стихам
6. Читаю любовь
7. Любимые люди похожи на любимые стихи
8. Полубогиня гражданской любви
9. Ошибка
10. Логика нелюбви
11. Тайминг прощания
12. Солёно-сладкая проза
13. Прости мне. Забудь мне.
14. Богом прощённые…
15. Атмосфера нежности
16. Аллея, где обитает дождь
17. I impression, или Аллея впечатлений
18. Аллея свиристелей
19. Зимушка
20. Год уходящий
21. Прилив снежности
22. Январь-разгуляй
23. Мне февраль нашептал…
24. Твоя Сибирь
25. Предчувствие весны
26. Перезвоны птичьего утра
27. Шторм
28. Весна в России
29. Новосибирск
30. Цветы России
31. Танцующая с дождём
32. Июль. Кольцово
33. Яблочный Спас. Осенины
34. Невзрослеющее лето
35. Лето в доме. Без меня
36. Книга лета
37. Жара
38. Ненадёжный попутчик
39. Ёлки-перепёлки
40. Греческий август
41. Академический рассвет
42. Лес
43. Алтайский лев
44. Апрель в октябре
45. Красными туфлями по осенней депрессии
46. Не отпускаю осень…
47. Питер. Я вас люблю, слепые улочки…
48. Девочка и кошка
49. Кошка-Луна
50. Игры лунного света
51. Птица-память
52. Ночь опаснее сна
53. Любви многоточие
54. Я пока ещё здесь…
55. Свеча и крылья

ПРОЗА
1. Ангельские кудряшки
2. Часы Жизни
3. А знаешь, когда ты попадёшь на радугу?
4. Колыбельная для Пастернака