Эдгар Aллан По - Ворон -

Однажды в тоскливую полночь,
слабый и усталый,
Я вяло размышлял о тонкостях и странностях
поэзии былой.
Прикрыв глаза, клевал я носом, вдруг
стук послышался-
Как-будто кто-то дважды тихо постучал
в мою входную дверь:
"Что за поздний визитер стучится в дверь мою"-
пробормотал я сквозь просонок"-
Путник, только и всего.

Ах,верно, я помню- это было
в промозглом сентябре;
И каждый, тлеющий в камине уголек, красиво
освещал мне пол.
Страстно я желал прихода завтрашнего дня; напрасно искал
 чем бы занять себя.
Уж книги не могли развлечь меня,стереть печаль мою-печаль
утраты Ленор -
Лучезарной девы,чье ангельское имя
Ленор-
Навсегда ушло в небытие.

Неясный, нежный шелест пурпурных занавесок
волновал меня-
Он ужас возбуждал во мне,
неведомый доселе,
Так что заставил сердце
замереть;
И я стоял,все время
повторяя:
"Что за поздний визитер так жаждет проникнуть
в дом ко мне"-
Это путник и больше ничего.

Но наконей, оправившись от страха,
я бодро произнес:
"Сэр- сказал я- иль мадам, прошу
прощения,
Я задремал, а вы стучали так
тихо
И так слабо в дверь
ко мне,
Я не уверен был, что слышу вас."-и я распахнул
мою входную дверь-
Темнота там и больше ничего

Вглядевшись в темноту, долго стоял я так
в волнении и страхе,
Сомневаясь не наваждение ли все это,
что ни один не видывал доселе.
Но молчание было столь глубоким
и тишина столь безответной;
И только одно слово вдруг прошуршало
в темноте :"Ленор?".
Это я шепнул, а эхо возвратило мне
мой шепот "Ленор!"-
Только это и больше ничего.

Моя душа была в огне,когда назад
я возвратился,
Но вот опять услышал стук я, что был
уж громче прежнего:
"Без сомнения, это что-то за решеткой
моего окна,-сказал я-
Позвольте мне увидеть, что там такое,
тогда все выяснится уж;
Позвольте мне услышать, что все это
значит-
Это ветер и больше ничего."

Открывал окно я прежде часто для флирта с кокетками в волнении
и вот опять защелка сброшена;
И Ворон, как небожитель, неторопливо и величаво
влетел в окно ко мне.
Ни мало не приветствовав меня и не остановившись,
хотя бы на мгновенье,
С достоинством присущим лорду или леди он подлетел
к моей входной двери
И водрузился здесь на бюст Паллады, что расположен был
как раз над дверью-
Уселся и сидел и больше ничего

И обратился я тогда к той черной птице, что верно наваждением
моей печальной фантазии была;
Серьезно и строго с учтивым самообладанием
и вежливой улыбкой на лице я произнес:
"Хотя твой гребень и был когда-то срезан, в своем деле,
уверен, ты не трус.
Грозный, древний Ворон,
странник Ночи,
Скажи мне как величать тебя,
посланник Ада"-
Промолвил Ворон: "Никогда"

И был я изумлен: как может эта птица так ясно и отчетливо
понять всю речь мою.
Хотя по сути ответ ведь мало значил-пустяк,
бессмыслица, нелепость.
И как я мог поверить,
что понимает он меня.
Ведь кто еще когда-нибудь мог лицезреть
такое-
Что мне пришлось увидеть, его,сидящим над моей
входною дверью на бюсте ,
И с именем таким как "Никогда".

Но Ворон, сидящий одиноко на равнодушном бюсте, ведь это
только произнес,
Одно ведь это слово, как если бы в нем всю душу мне
излил;
И ничего затем, ни одного
движенья.
С трудом я прошептал:"Сюда другие ,подобные тебе, друзья захаживали и
промелькнули.
Завтра он покинет меня, как мои Надежды
оставили меня."
Ответил Ворон:"Никогда"

Пораженный до остолбененья столь точной репликою
птицы,
Я все ж сказал:"Несомненно, это слово все что он способен
произнесть.
Быть может, это его хозяин бывший,которого немилосердные
бедствия
Сопровождали неотступно, так что единственной его песней,
несущей бремя-
Как панихида по его Надеждам- стало печальное
это
'Никогда-Nevermore' "

Неотвязно думая о птице, что возбуждала фантазии во мне,
и улыбаясь,
Я повернул лицом к ней мое большое кресло, к ней и
к двери, и к бюсту.
Погрузясь в уютный бархат кресла, мой мозг рождал
химеру за химерой;
Мне чудилось, что этот Ворон зловещее
послание былого,
Что эта мрачная, неловкая, ужасная,обтрепанная
птица
Пророчит, каркая, мне "Никогда"

И так сидел я, погруженный в думы о птице, не говоря
ни слова.
Птице, чей острый взгляд теперь огнем горел
в груди моей.
Долго сидел я так в раздумье,с головой моей
слегка склоненной,
На бархат подушки, освещенной тусклым светом лампы,
пожираемый горящими глазами сверху,
На этот фиолетовый бархат обивки в свете лампы
под его злорадным взглядом,
Она уж не прогнется безмятежно подо мною, как прежде, никогда.

И потом мне показалось воздух в комнате стал плотным,ароматным,как
незримое кадило
Серафимами качалось и их поступь прозвучала,
прозвенела о мой пол.
"О, несчастный!"-я воскликнул-"это Бог им дал заданье,
ангелов послал сюда он и принес мне
Передышку-передышку и забвенье памяти
Ленор.
Дайте ж выпить залпом этот вид дурмана сладкий и забыть мою утрату,
навсегда забыть Lenore!"
Но промолвил Ворон: "Nevermore"

Птица, ты пророк иль
дьявол!
Искусителем мне послан или бурей
занесен!
Одинокий и бесстрашный на брегу земли пустынной в доме
ужасом объятом,
Заклинаю я тебя-ты скажи мне только правду,
заклинаю- только правду мне скажи:
Есть ли там покой в Галааде, уйдя, обрету ль его
тогда?
Но промолвил Ворон: "Никогда".

"Птица, ты пророк иль
дьявол!
Небеса над нами-видишь,
Бога оба почитаем -
Ты скажи душе несчастной-далеко ли
тот Эдем,
Что,конечно, принял деву, деву 
с именем Ленор;
Уж, конечно, принял ангельскую душу
с нежным именем Lenor."
И ответил Ворон:"Nevermore".

"Птица ты иль демон ночи, это слово- знак прощанья,-
я вскричал-
Улетай же прочь ты в бурю иль к Плутону
в царство смерти!
Не роняй здесь только перьев, черных перьев- знаков лживости
души.
Пусть я буду жить как прежде в одиночестве, покоен; ты покинь же бюст Паллады,
убирайся навсегда!
Вынь свой острый клюв ты, что вонзил мне прямо в сердце, и избавь тебя уж видеть,
прочь ступай ты навсегда!"
Но промолвил Ворон:"Никогда"

И сидит тот Ворон
здесь же,
Водрузясь на бюст
Паллады;
И его глаза подобны глазам демона
в ночи.
Свет же лампы направляет тень его
на пол ужасно;
И моя душа в той тени остается
навсегда,
Не подняться ей уж больше-никогда!


 оригинал

 THE RAVEN
an excerpt from the poem by Edgar Allan Poe

Once upon a midnight dreary, while I pondered,
 weak and weary,
 Over many a quaint and curious volume of forgotten
 lore -
 While I nodded, nearly napping, suddenly there came
 a tapping,
 As of some one gently rapping, rapping at my
 chamber door -
 ‘»Tis some visitor», I muttered, «tapping at my chamber
 door -
 Only this and nothing more.»

Ah, distinctly I remember it was in the bleak December;
 And each separate dying ember wrought its ghost
 upon the floor.
 Eagerly I wished the morrow; — vainly I had sought
 to borrow
 From my books surcease of sorrow — sorrow for
 the lost Lenore -
 For the rare and radiant maiden whom the angels
 name Lenore -
 Nameless _here_ for evermore.

And the silken, sad, uncertain rustling of each purple
 curtain
 Thrilled me — filled me with fantastic terrors never
 felt before;
 So that now, to still the beating of my heart, I stood
 repeating
 «Tis some visitor entreating entrance at my chamber
 door -
 Some late visitor entreating entrance at my chamber
 door; -
 This it is and nothing more.»

Presently my soul grew stronger; hesitating then no
 longer,
 «Sir», said I, «or Madam, truly your forgiveness
 I implore;
 But the fact is I was napping, and so gently you came
 rapping,
 And so faintly you came tapping, tapping at my
 chamber door,
 That I scarce was sure I heard you» — here I opened
 wide the door; -
 Darkness there and nothing more.

Deep into that darkness peering, long I stood there
 wondering, fearing,
 Doubting, dreaming dreams no mortal ever dared
 to dream before;
 But the silence was unbroken, and the stillness gave
 no token,
 And the only word there spoken was the whispered
 word, «Lenore?»
 This I whispered, and an echo murmured back the
 word, «Lenore!»
 Merely this and nothing more.

Back into the chamber turning, all my soul within me
 burning,
 Soon again I heard a tapping somewhat louder than
 before.
 «Surely», said I, «surely that is something at my
 window lattice;
 Let me see, then, what thereat is, and this mystery
 explore -
 Let my heart be still a moment and this mystery
 explore; -
 ‘Tis the wind and nothing more!»

Open here I flung the shutter, when, with many a flirt
 and flutter,
 In there stepped a stately Raven of the saintly days
 of yore;
 Not the least obeisance made he; not a minute stopped
 or stayed he;
 But, with mien of lord or lady, perched above my
 chamber door -
 Perched upon a bust of Pallas just above my chamber
 door -
 Perched, and sat, and nothing more.

Then this ebony bird beguiling my sad fancy into
 smiling,
 By the grave and stern decorum of the countenance
 it wore,
 «Though thy crest be shorn and shaven, thou», I said,
 «art sure no craven,
 Ghastly grim and ancient Raven wandering from
 the Nightly shore -
 Tell me what thy lordly name is on the Night’s
 Plutonian shore!»
 Quoth the Raven «Nevermore.»

Much I marvelled this ungainly fowl to hear discourse
 so plainly,
 Though its answer little meaning — little relevancy
 bore;
 For we cannot help agreeing that no living human
 being
 Ever yet was blessed with seeing bird above his
 chamber door -
 Bird or beast upon the sculptured bust above his
 chamber door,
 With such name as «Nevermore.»

But the Raven, sitting lonely on the placid bust, spoke
 only
 That one word, as if his soul in that one word he did
 outpour.
 Nothing farther then he uttered — not a feather then
 he fluttered -
 Till I scarcely more than muttered «Other friends have
 flown before -
 On the morrow _he_ will leave me, as my Hopes have
 flown before.»
 Then the bird said «Nevermore.»

Startled at the stillness broken by reply so aptly
 spoken,
 «Doubtless», said I, «what it utters is its only stock
 and store
 Caught from some unhappy master whom unmerciful
 Disaster
 Followed fast and followed faster till his songs one
 burden bore -
 Till the dirges of his Hope that melancholy burden bore
 Of ‘Never — nevermore.’»

But the Raven still beguiling my sad fancy into
 smiling,
 Straight I wheeled a cushioned seat in front of bird,
 and bust and door;
 Then, upon the velvet sinking, I betook myself
 to linking
 Fancy unto fancy, thinking what this ominous bird
 of yore -
 What this grim, ungainly, ghastly, gaunt, and ominous
 bird of yore
 Meant in croaking «Nevermore.»

Thus I sat engaged in guessing, but no syllable
 expressing
 To the fowl whose fiery eyes now burned into my
 bosom’s core;
 This and more I sat divining, with my head at ease
 reclining
 On the cushion’s velvet lining that the lamp-light
 gloated o’er,
 But whose velvet-violet lining with the lamp-light
 gloating o’er,
 _She_ shall press, ah, nevermore!

Then, methought, the air grew denser, perfumed from
 an unseen censer
 Swung by seraphim whose foot-falls tinkled on the
 tufted floor.
 «Wretch», I cried, «thy God hath lent thee — by these
 angels he hath sent thee
 Respite — respite and nepenthe from thy memories
 of Lenore;
 Quaff, oh quaff this kind nepenthe and forget this lost
 Lenore!»
 Quoth the Raven «Nevermore.»

«Prophet!» said I, «thing of evil! — prophet still,
 if bird or devil! -
 Whether Tempter sent, or whether tempest tossed thee
 here ashore
 Desolate yet all undaunted, on this desert land
 enchanted -
 On this home by Horror haunted — tell me truly, I
 implore -
 Is there — is there balm in Gilead? — tell me -
 tell me, I implore!»
 Quoth the Raven «Nevermore.»

«Prophet!» said I, «thing of evil! — prophet still, if bird
 or devil!
 By that Heaven that bends above us — by that
 God we both adore -
 Tell this soul with sorrow laden if, within the distant
 Aidenn,
 It shall clasp a sainted maiden whom the angels
 name Lenore -
 Clasp a rare and radiant maiden whom the angels
 name Lenore.»
 Quoth the Raven «Nevermore.»

«Be that word our sign of parting, bird or fiend!»
 I shrieked, upstarting -
 «Get thee back into the tempest and the Night’s
 Plutonian shore!
 Leave no black plume as a token of that lie thy soul
 hath spoken!
 Leave my loneliness unbroken! — quit the bust above
 my door!
 Take thy beak from out my heart, and take thy form
 from off my door!»
 Quoth the Raven «Nevermore.»

And the Raven, never flitting, still is sitting, still is
 sitting
 On the pallid bust of Pallas just above my chamber
 door;
 And his eyes have all the seeming of a demon’s that
 is dreaming,
 And the lamp-light o’er him streaming throws his
 shadow on the floor;
 And my soul from out that shadow that lies floating
 on the floor
 Shall be lifted — nevermore!

(1844-1849)