Теперича не то, что давеча!

Теперича не то, что давеча!

В части клюквы совсем не то теперь стало. Болота все извели мелиораторы брежневские, а на оставшихся клюквенных угодьях всю её родимую еще зеленой местные соскребают с кочек болотных всякими совками железными. Рассыплют где-нибудь в темном сарае, вместе со мхом, и ждут, когда она покраснеет, а потом и впаривают городским, проезжающим мимо на личном транспорте, как только-что собранный виноград севера на родном местном болоте.

Вот раньше бывало, в середине сентября, когда она налилась и подрумянилась со всех бочков, пойдешь на свое знакомое болото, в бахилах резиновых, в плаще от дождя осеннего, с корзинкой самой большой, и уж точно к концу дня её полную и наберешь. Ягодка к ягодке, упругая, гладенькая, солнцем и водой налитая, каждая через руки твои прошла, и уж родной стала, драгоценной, а потому что этот северный виноград для нашего брата лучше южного будет. Зимой вытащишь её замороженную из морозилки, морса навертишь литра три четыре, и пьешь всей семьей, как бальзам от простуд и гриппов всяких, и для повышения иммунитета у школьников, а что в местах скопления молодежи какой только заразы не бывает в осенне-зимний, да и весенний период.

Клюквы то было видимо-невидимо, все кочки красные от ягоды. Всем хватало, и местным, и всей лесной птице и животине, которая на зиму витаминами заряжалась, чтобы не болеть в холода и промозглые сырости. Всю её на хорошем болоте никогда не соберешь, азарта не хватит, и та, что увильнула от твоего охочего глаза, остается на зиму под снегом в болотном мхе, чтобы ею подвитаминились по весне лесные обитатели, когда снег сойдет.

Эх, любил я за клюковкой по осени сходить, хотя ягоду эту собирать нелегкое занятие и времяпрепровождение, а хорошо то, в этом деле, что воздух осенний кристально свежий, и нет уже комара и мошки, как летом, когда за черникой или малиной намылишься.
Был у меня один случай, прямо скажу клюквенный, одной осенью, когда двинулся я на свое знакомое болото, а оно было большое и уютное. Кругом лес весь знакомый, каждая тропочка была в нем мне известна и не раз пройдена, каждый пенек знаком, и болото было не сплошное, отделенными друг от друга лесными полосами небольшими участками, метров по восемьсот в длину и двести-триста в ширину. Вот на них то и поспевала ягода всё лето, наливалась. На этих болотцах всегда было тихо и светло. Можно было переходить с одного участка на другой, если казалось, что ягоды не очень густо на этом, или, когда уже устанешь ползать по кочкам, чтобы размяться и распрямиться перебраться на следующую болотину, где клюквы – только собирай.

Иду я, значит, по своей знакомой тропке, время часов одиннадцать, болото мое уже просматривается меж сосен и елей, весь в предвкушении ягодного сбора, как вдруг откуда-то из под земли раздался загробный хрипящий голос:
- Дяденька, помоги, вытащи меня отсюдова…
Я от такой неожиданности аж подпрыгнул и пролетел вперед метров десяти в резком ускорении, но потом опомнился и даже заинтересовался этим необычным явлением в тихом пустом лесу. Поставил корзину, чтобы руки, на всякий случай, были свободны для обороны от лешего или кикиморы, и осторожно двинулся к тому месту, где из под земли услышал этот жалобный зов о помощи. Мысль о нечистой силе будоражила мое воображение, и в тоже время, что-то подсказывало мне, что не ведьма это и не баба Яга звала меня на помощь. Так оно и оказалось.

У тропы, метрах в пяти, была воронка от снаряда времен Великой Отечественной. Она до верху была завалена хворостом сухостоя, и старыми пеньками, вывернутыми, видимо, совсем недавно из лесной землицы неведомой могучей силой.  Именно из под этой кучи мертвой древесины я вновь услышал этот жалобный, с нотками отчаянья, явно бабий призыв:
- Вытащи меня, дяденька. Помираю. Медведь завалил.

Тут я окончательно очухался, и приступил к вытаскиванию из этой воронки, из под кучи хвороста жертвы насилия медведя, его добычи, которую он спрятал, положив в ямку и присыпав её, чтобы она маленько протухла, и приобрела бы анчоусный запах. Медведи свежак из баб не уважают. Разгребать завал пришлось с помощью ваги из подручных сухих жердей, так тяжелы были пеньки, которые притащил мишка. В результате я все-таки добыл со дна воронки здоровую тетку, целую и невредимую, но сильно продрогшую от долгого лежания на холодной сырой земле в придавленном состоянии. От неё сильно пахло медвежьей болезнью и мочой, но она была почти счастлива, что спасена и не будет съедена Потапычем.

Как оказалось, накануне, они с подругой пришли на болото за клюквой, из соседней деревни, что в десяти километрах от места событий. Она (назвалась Катей), перебираясь с одного участка болота на другой, осталась одна, и в азарте сбора клюквы не заметила, что очутилась рядом с мишкой, который тоже промышлял спелой ягодкой на своей, надо сказать, территории. Когда они обнаружили друг друга, у обоих случилась медвежья болезнь, и Катя бросилась бежать в лес от зверя, но по пути потеряла сознание от страха, что её и спасло от увечий, которые мог бы причинить ей испуганный неожиданной встречей медведь, или неминучей погибели.

Мишка аккуратно перенес добычу в воронку и завалил её пеньками и хворостом, и, что удивительно, и здесь Кате повезло; она не была сильно придавлена грузом притащенным медведем на место схрона, и могла дышать, и кое-как шевелиться на дне воронки.
Где-то, через полчаса, после её освобождения, когда мы уже сидели с ней и курили на куче валежника, лежавшего совсем недавно на ней, мы услышали крики разыскивающей Катю команды, из двух мужиков и её подруги по сбору клюквы. Я передал не съеденную мишкой Катю на руки спасателей, и побрел на базу. Мне уже было не до клюквы.

По пути домой я понял, что это был знакомый мне мишка. Это был медведь трехлеток, бывший пестун, которого медведица, его мать, прогнала от себя, когда подросли его младшие сестра и брат, и с которыми он нянчился, помогая матери в их воспитании.
Он все лето болтался неподалеку от нашего лагеря, и по ночам лакомился поспевающим овсом на поле, расположенном по соседству. Я часто видел его следы почти рядом с лагерем, и он, видимо, хорошо знал всех обитателей нашего стана, т.е. знал людей, так что, подумал я, Катя осталась  цела и невредима неслучайно. Мишка её пожалел, и есть сосем не собирался, и, наверное, знал, что её найдут и откопают.