И была ночь. И были звезды. И была любовь

«Он ее не сильно, но обжег. А она недолго, но любила» (Из песни)

Он встретил ее год назад, на вечеринке. В полуосвещенном зале горели приглушенным светом лампы, в проходах между столиками густыми синеватыми облаками стоял сигаретный дым. Среди небольшой компании общих знакомых он увидел ее, и ему показалось, что свет, сотканный из синей дымки, освещенной огнями сцены, ламп, стоящих на столиках, и даже мигающих в полутьме окурков, отразился в ее глазах. Именно эти глаза и стали постоянным спутником его снов, и, вечерами, опуская уставшие веки, он как будто до сих пор чувствовал ее взгляд, пронизывающе-теплый, словно собравший в себя свет всех солнечных дней, что она прожила за свою жизнь.

Он подошел к ней, в глазах его слегка потемнело, как от резкого, неосторожного движения, и он ощутил резь в горле, как будто его стал вдруг раздражать накопившийся в зале сигаретный дым, хотя уже два часа он его совершенно не замечал. К тому же, сам курил. Она посмотрела ему в глаза и улыбнулась, просто, открыто и как будто ободряюще. Упругие, по-юношески непокорные рыжевато-каштановые локоны обрамляли это округлое, с простыми, мягкими чертами лицо, бледноватое, с широкими, по-детски пухлыми губами и белой, жемчужно-сверкающей, ровной полоской зубов. Ей было немного за 20, но выглядела она гораздо младше, и она смотрела на мир доверчивым, заинтересованным, взглядом орехово-карих, немного влажных глаз, словно, вглядываясь в твое лицо, она задавала тебе десятки вопросов о себе, на которые, как она верила, ты знал ответы. Вглядываясь в лица людей, даже со стороны, она словно искала в их глазах свой внутренний мир, переживания и чувства, и как будто знала, что они уже знают о ней все.

Он долго разговаривал с ней, потирая руки о бедра, по-юношески отводя взгляд в сторону. Она слушала его, словно погружаясь в его слова, словно они звучали в сотни раз громче, чем музыка, от которой, после нескольких часов вечеринки, возникало ощущение плотной, глухой ваты в ушах.

Он попросил ее номер телефона, электронную почту. После нескольких месяцев переписки он пригласил ее на свидание. У него никогда не было серьезных отношений с девушками, просто потому, что он не придавал им особого значения. Они были лишь картинкой, составляющей фон его жизни, меняющейся на этом фоне, как декорации в спектакле. Как меняются актеры, сцены и сюжеты спектаклей, сотни раз за историю театра, каждый раз – снова и заново.

Был осенний вечер, пропитанный прозрачными, еще по-летнему теплыми, лучами закатного солнца. В том самый момент, когда он подошел к ней, она сделала несколько шагов навстречу к нему, и ему показалось, что все, что окружало его, – пары у фонтана, дети, рисующие на асфальте и даже пролетавшие мимо голуби, - все исчезло, словно свет ее глаз, улыбки и блеск развевающихся на ветру каштановых серпантин-волос остановил течение времени, звук и движение жизни. А звездным вечером – провожал домой, она смеялась, что-то рассказывая. И он шел рядом, сжимая ее маленькую, мягкую, теплую ладонь в своей грубовато-шершавой, прохладной руке. И была ночь. И были звезды. И была любовь. И она уже чувствовала эту любовь. А он нет.

Они встречались несколько месяцев. Он много узнал о ней. Она училась в университете, занималась живописью, была довольно одинокой. Любила читать, писала стихи. Она показывала ему свои рисунки, дневниковые записи.

Он почти ничего не рассказывал ей о себе. Не считал нужным. Но она была ему интересна. Почему – он не мог объяснить даже себе.

А потом – начались перемены. Его захлестнули волной повседневные дела, работа, учеба, диплом. Проблемы в отношениях со знакомыми. Долги перед сессией. Ссоры с братьями. Выпивки отца. Мать уехала в командировку в другой город… И подруги – одна, другая, третья, декорации его спальни менялись – каждая ночь – новая сцена, с новой актрисой. Наутро он уже не помнил ни имен, не лиц… Но все еще в его снах, как забытое в потайном ящике стола фото, хранилось воспоминание об осеннем вечере. Глазах. И улыбке, так дорогой ему и с такой болью и трудным усилием вытесненной из дальних уголков его сознания. По утрам он потирал ладонями глаза, обманывая себя – все в порядке, просто устал, не выспался. Но так сжималась грудь, что было больно дышать, и горячие струйки текли по ладоням из полуопущенных век. Но он решил уйти. И не возвращался.
Он все реже писал, отвечая на ее тревожные письма короткой, простой формулировкой – «Нет времени, позже». Они встречались все реже. А потом – вообще перестали. Он уже и не писал. Она, пытаясь не выдавать в себе тайную тревогу, выжигающую холодом изнутри, не звонила и не писала первой, вскоре пришла к выводу, что ничего не изменить. Она и не хотела пытаться. Понимала, что она – лишний фон в его жизни. Декорации должны быть сменены. Так суждено.
А потом – у нее умерла мать. Летом. В июле. На балконе, от инфаркта. Это случилось в жаркое, ясное июльское утро, когда небо было ярко-бирюзовое, до боли в глазах, и, балконные решетки казались раскалено-горячими, как батареи зимой. Она, стоя на балконе своей старой квартиры, застывшим взглядом всматриваясь в небо и сжимая балконные решетки, так сильно, что побелели пальцы, и не могла поверить, что в такое солнечное, беззаботно-радостное утро могло случиться такое. Когда она не могла бы такого предчувствовать. Когда меньше всего могла бы она этого ожидать… Она смотрела на цветы и растения в горшках, которые мать выходила поливать на балкон, и они казались ей заброшенными и даже более одинокими и несчастными, чем она сама. Так обострилось и обнажилось ее сострадание.

Дома, на старом, еще советском диване, укрыв ноги клетчатым пледом, лежал отец. На столике рядом стояли сердечные капли. Комната была насквозь пропитана тяжелым, удушливым  мятным запахом. Сестра отца, болезненная, бледная, рыжеволосая женщина, сидела у изголовья его кровати, закрыв плечи шалью, несмотря на жару, курила, пила коньяк и мысленно подсчитывала расходы на очередные похороны. Но отец не умер. Переболев, немного окреп, после отпуска нашел в себе силы вернуться на работу. Но как будто выпал из жизни, казался далеким, замкнутым, обреченным.
Ее телефон молчал. Все связи и былые знакомые как-то сразу исчезли, у всех появились «дела», «учеба», «работа», «друзья». Ее телефон молчал, электронный ящик был пуст - месяцами…. Но о нем она не забывала. Ни на секунду своей жизни.

Она окончила институт с красным дипломом. На каникулах взяла на себя заботу о хозяйстве внезапно осиротевшей квартиры – кошка, цветы на балконе. Мамин любимый попугай. И только иногда, по ночам, ей казалось, что из соседней комнаты она слышит хрипловатый, задыхающийся, плачуще-умоляющий голос матери, тот самый, которым она будила отца, спавшего на диване, рядом с телевизором, чтобы он дал ей сердечное средство или сделал укол. Но она теперь понимала, что это лишь тишина, звенящая в ее ушах, в темноте. И утром, просыпаясь, она едва открывала распухшие веки. С трудом поднимала голову с мокрой подушки.

Летние каникулы незаметно закончились, и она нашла работу в художественной студии. Помогала отцу.

Он тоже уладил свои дела. Отец лечился, мать вернулась, он искал работу. Но его сцена была пуста, декорации – не менялись. Или он не хотел их менять?...
Однажды вечером в ее тихой комнате, среди звенящей, уже с трудом переносимой ею тишины раздался телефонный звонок. Она не могла поверить, что слышит его голос, с трудом, но скрыла радостное волнение и прилив холодных слез…Он хотел бы сказать ей что-то важное…Свидание? Она согласна.

Это был осенний вечер, небо уже потемнело, шел дождь и желатиново-желтый свет фонарей солнечным зайчиком играл в лужах на асфальте.

Он стоял, ожидая ее, глубоко, до рези в груди вдыхая ночной, враждебно-прохладный воздух. Он заметил ее на аллее парка. Она пришла! Как же могло быть иначе! Сегодня он скажет ей все, что скрывал от нее, столько месяцев, боясь признаться в любви, считая, что его чувства не взаимны, что она начнет насмехаться над ним, как его бесчисленные, уже давно забытые, быстро, как карусель, меняющиеся в потоке жизни подруги. Он недооценил ее, хотя она ценила его выше, чем кто-либо в его жизни. Он виноват перед ней, он не был с ней честен, возможно, даже, заставил страдать. Сегодня его последний шанс не потерять ее, она – единственный человек, которому он нужен, тот, кто сможет стать постоянной и неизменной, самой лучшей декорацией в пьесе его любви. Сегодня он расскажет, как любит ее, попросит прощения за свое невнимание, небрежение, ошибки, заблуждения, он попросит ее дать ей шанс все исправить и остаться с ним. Надолго. Навсегда.

Она почти не изменилась. Слегка, пожалуй, пополнела в бедрах. Лиловое пальто, расклешенное от талии, с двумя рядами пуговиц. По-школьному простой, скромный, черный берет. Старые сапоги на шнуровке. Она опустила руку в карман пальто... Помятый фантик от любимой конфеты, паспорт – на всякий случай, и больничная справка двухмесячной давности. От кардиолога.

И бледное, казавшееся молочно-серебристым от света фонарей и звезд лицо, и теплые, как летний день, глаза. И, когда он взглянул в ее глаза, словно вобравшие в себя и растворившие весь свет и золото осенней листвы, и ночную синеватую прохладу, ему показалось, что вся его жизнь, с того момента, как он увидел ее в кругу друзей, на вечеринке, до дня их последнего, терпко-печального, мучительно-молчаливого, неловко-напряженного свидания, пронеслась в его сознании, как много раз перемотанная кинопленка, испорченная и порванная. Но, все-таки, заклеенная. Старой изолентой.

Она улыбнулась ему. Поздоровалась. Он спросил, не торопится ли она, предложил прогуляться. Наспех захлебываясь терпко-прохладным, с привкусом прелой листвы и промокшей травы, воздухом и бессмысленным волнением, он начал рассказывать, с трудом произнося нелепые, жалкие фразы, как сожалеет о случившемся – обстоятельства, многого не знал, не предвидел, был неправ, небрежен. И говорил о том, как безнадежно влюблен, как одиноко и пусто ему без нее, как боится ее потерять. И, в порыве отчаяния, чувствуя холодно-напряженную дрожь, взял ее руку, сжал, почти до боли в суставе, потом – осекшись, внезапно отпустил, но она взяла его за руку. Сама. И он ощутил, как сила ее прикосновения постепенно ослабевает, как пульс умирающего. А он все говорил. А она – смотрела на него, неотрывно, не отводя взгляда. И по ее взгляду он не мог понять, что она ему ответит. А собирается ли она вообще ему отвечать?... Или просто уйдет, оставив его одного. В темноте. Под дождем.
А они все шли. И была ночь. И были звезды. И была любовь. И, растворившись в ее влажных, золотисто-теплых глазах, растаяла в свете ночных фонарей и холодных, необозримо далеких звездах.
(05.10.11)