Легенда о полонянке

И отливали золотом власа,
Каскадом укрывая полонянку.
В тяжелых веках узкие глаза
Рассматривали юную славянку.

Богатым и жестоким был набег:
Тугою тетивой звенели луки,
Кровавая вода лизала брег
И мертвецов протянутые руки.
Застыли вопли боли на устах:
Впивалась смерть поющими стрелАми.
В росе багряной - листья на кустах,
Лоснились ало травы меж телами...
Копьё и лук - орудия судьбы,
Удел живых - завидовать убитым...
С визгливым ржаньем кони на дыбы
Взвивались, наступив на труп копытом.
И средь берёз кудрявых и рябин
Клубился сыто жирный дым пожара...
Толпа рабов пленённых и рабынь
От гневного бессилия дрожала.
Горела плоть под жалами плетей,
От пут синели и вздувались руки,
И души всё утративших людей
В аду досрочном корчились от муки.
Ах, отчего им небо не дало
Остаться в поле русском под рябиной!...

Раскосых глаз застывшее стекло
Скрывало холод... или жар? глубинный.
Отрывиста была чужая речь,
Срывались фразы с длинных губ брезгливо.
Холодным взглядом продолжая жечь,
Он свой кумыс глотал неторопливо.
Угодливо и льстиво пел толмач*,
Расписывая доблесть душегуба,
И ужас в душу ей вселил палач,
Когда в улыбке вдруг раздвинул губы.
О, для чего ей выжить довелось!
Всего милей сейчас была бы плаха!
Нагое тело под волной волос
Покрылось влагой хладною от страха.
А полог юрты колыхнулся вдруг,
Пахнуло тел немытых крепким духом,
И в окруженье нескольких "подруг"
Вплыла седая, страшная старуха.
Беззубый рот, тяжёлая клюка...
Одна из жутких "фрейлин" этой свиты
В своих усохших, сморщенных руках
Несла наряд, каменьями расшитый.
И, деву обступив со всех сторон,
Крючками пальцев тыкать стали грубо.
Угас, едва родившись, долгий стон -
Не выдали искусанные губы.
Стояла с белым, каменным лицом,
Прекрасная, пленённая, нагая.
А пред глазами - сёстры, мать с отцом
И дом родной, поруганный врагами.
Привидела туманов молоко,
В бескрайнем поле гибкую рябину
И братьев, что играючи, легко
Бросают ввысь дубовую дубину.
Дорожку на щеке узрел толмач
И зачастил испуганно, с досадой:
"Что, как глуздырь,* устроила ты плач?!
Жива осталась, так какого ляда?
Утрись и не реви, глаза раскрой!
Хвалиться нужно долею такою:
В наложницы тебя берёт герой!
И мать, и жёны возятся с тобою:
Он приказал - и чтут тебя они!
Не каждой на роду такое счастье!
Умерь гордыню, выю-то склони:
Ещё кровят распухшие запястья?
Желаешь, чтобы нежная спина
Разорвана была камчуком* в клочья?"
И наклонила голову она,
Моля о смерти предстоящей ночью.
Старухи ж, громко что-то тарахтя,
Натёрли тело неизвестным жиром,
В косички быстро волосы сплетя,
Одели в платье. Повелитель мира
Смотрел бесстрастно на её позор.
И ей пришлось безмолвно покориться.
Горящий жаркой ненавистью взор
Надёжно скрыли длинные ресницы.
Давил роскошной тяжестью убор:
Рубинов россыпь на парче зелёной...
И взгляд тяжёлый на неё в упор -
Взгляд влажный, похотливый -
не влюблённый.
Довольно каркнул что-то господин,
Загомонили радостно старухи.

...Она была душой среди рябин,
Привольно кверху вскидывала руки.
Молила небо дать ей высоты,
Молила землю дать ей силу - корни.
И вдруг поплыли девичьи черты,
Взметнулись руки резко, непокорно.
Огнём кровавым заблистал наряд,
Парча пылала светом изумрудным,
Панически метался чёрный взгляд:
Властитель страхом наполнялся мутным.
Карать и покорять он был готов,
Но где его строптивая рабыня?!
Сгибая стан под тяжестью плодов,
Пред ним стояла тонкая рябина.
Парчово-изумрудная листва
Торжественно и гордо шелестела,
И с завистью толмач ловил слова:
"Свободна я! Прощай! Я полетела!"
Качались руки-веточки слегка
Освобождённой девушки-рябины.
К ногам остолбеневшего врага
Дождём кровавым падали рубины.


*Толмач - переводчик. Др.-рус. Заимств. из тюркск. яз., где тълмачь > толмач, скорее всего, передает кыпчакск. tylma;, того же корня, что til "язык".

*Глуздырь - старослав. - глупый, несмышлёный ребёнок.

*Камчук, камчуг - "казачья плеть", укр., блр. канчук, польск. kanczuk.  Заимств. из тур., тат., крым.-тат. kamy "плеть", караим. kamu.