Призрак нашего времени

      1

Сочно и резко пахло солнечным, искрящимся утренним морозцем. Сквозь запотевшее окно автобуса человек с наслаждением впитывал сопровождающее его скользящий взгляд однообразие придорожного пейзажа: грязные сугробы на обочинах, жидкий перелесок вдали. Он возвращался в свой город. Город утраченных иллюзий, предавших любимых, забывших друзей и чужого счастья - город его бестолковой молодости.
Однако он чувствовал себя вполне счастливым - никому ничем не обязанным, независимым от окружающего мира, с его ежедневной рациональной целесообразностью, преходящей в тугую суету. Свободным от лишних желаний, отягощающих волю привязанностей, чужих капризов и прихотей. Даже воспоминания канули в туманную бездну бездонного колодца, прорубленного в усталой, но успокоенной душе. Ныне в этом городе он был чужаком, незнакомцем.
Человек вышел на свежеотстроенном, незнакомом автовокзале. Мороз слегка пощипывал непривычную к свежему воздуху кожу лица, ноги ступали не совсем уверенно по утрамбованному бугристому снегу. Ему не хотелось сразу возвращать в свою старую квартиру, покинутую вечность тому назад. Но имея такую сумму в кармане, найти подходящее жильё в спальном районе оказалось просто. Лихая тётка  сходу определила в нём клиента, и через час он распаковывал дорожную сумку в скупо обставленной необходимым четырнадцатиметровой комнате, на втором этаже кирпичной пятиэтажки.
Чтобы повесить одежду, он открыл шкаф, и из зеркальной створки на него равнодушно взглянуло усталое, жёлтовато-серое, болезненное лицо сорокалетнего неудачника. Он невесело ухмыльнулся в ответ, повесил пиджак на вешалку и аккуратно прикрыл дверцу. Сел к столу, подпёр кулаком скулу и бездумно уставился в окно.
Сколько часов он просидел так - неизвестно, но когда вышел из оцепенения, солнце уже покинуло  замызганный дворик, а в доме напротив некоторые окна, сквозь занавески, тускло затеплились электрическим светом. Думать не хотелось, но пора было жить снова.

По паспорту Всеволод Никитич Васин, или, как он сам себя помнил в прошлой жизни, - Серафим Тахион ничего общего с магией и даже с обычными паронормальными способностями иметь не желал. Слишком дорого досталось ему это  почти нормальное, хотя весьма поношенное, но ещё сильное человеческое тело, не полупрозрачное, чувствительное к боли и удовольствию, отбрасывающее тень. Годы, нет - века, проведённые в уединении, мучительный процесс выздоровления и освобождения разума от пелены лишнего тревожного знания, неумолкаемой совести и болезненных всплесков протопамяти, хорошенько отбили у него всякое желание к необычайному, таинственному и непостижимому. Он желал быть только обыденным человеком - одним из миллиардов существ, населяющих этот маленький шарик, не очень разумных, но способных к спонтанным чувствам, радостям и страданиям.
Но возвращение в город, где, причудливой волей Всевышнего, ему довелось провести первые годы своей жизни было чудовищным легкомыслием. Полное забвение - свойство временных материальных образований, но не вечных субстанций, именуемых душой. И героем временному существу стать на миг куда проще, чем быть в постоянном вечном ожидании предназначенного подвига. Не то, что смена документов, никакая пластика не сможет изменить предзаданное в личности. Одна, иллюзорная надежда на её чудесное преображение.

                2

В смутные времена быть призраком в многомиллионном городе не трудно. Таких - пруд пруди. Вся болотная застойная нечисть туда стремится. Но призрак призраку рознь. Иные, высоконравственные, до почти полной прозрачности и бесплотности, даже если и хотели бы что-то совершить, типа поступка, в силу своей фантомной природы, лишены этой возможности. А вот антагонистичная им нечисть, прекрасно обходится без непосредственного биофизического контакта. Для пакости масса возможностей. От информационного воздействия, до тривиального законотворчества. С их бешенной энергетикой - это проще пареной репы.
Чтобы туманному призраку, такому облаку в джинсах, обрести вожделенную материальность необходимы несколько условий. С ним должно произойти невероятное, или, по крайней мере, маловероятное, событие. Ему нужно пережить или трагическую утрату или безответную страсть. Он обречён отказаться не только от своих сверхчеловеческих возможностей: левитации, телепортации, телекинеза и всякого рода ясновидения, но и от возможной славы и власти. После этого последний раз заглянуть в собственное будущее, сойти с ума, всё увиденное забыть и провести в одиночестве неограниченное время, до полного выздоровления. А вот таланты, присущие человеческому существу останутся при нём. Однако без всякой надежды на их достойное признание. Не всякий призрак способен на такое. Но какой ещё реальный поступок возможен потустороннему, не от мира сего, субъекту, в нашем жёстком мире?

В юности бывший Серафим вовсе не был ангелом. И к имени, данному ему при крещении, относился довольно иронично. Действительно; ну мало ли Серафимов на русской земле живут, водку пьянствуют и по мере сил похабничают? И скромное - Сева Васин ему нравилось больше. Нет, конечно, он помнил всю свою предыдущую судьбу, а забыл только то, что ему уготовано в будущем. И это естественно; иначе какой смысл в реальной жизни разумного физического тела, заранее известной и уже распланированной. Всё равно, что смотреть футбольный матч своей любимой команды, зная результат игры заранее. Ну, разве что ради любви к чистому искусству. Но даже самый высокоинтеллектуальный эстет не будет бесконечно читать одну и ту же книгу или смотреть одну и ту же пьесу, какими бы шедеврами они не были.  Да и банальная мысль, что мир - театр, не точна. Мир - спортивная арена, иногда - цирковая.
Итак; и в юности Сева был отнюдь не ангелом. А кто не рождён ангелом, как не старайся он, как ни молись, ни постись, им не станет. Тем паче, сменив астральную природу на материальную. Возникает закономерный вопрос - а как мог существовать тот молодой призрак в реальном мире, в густонаселённом городе; учиться, общаться с окружающими людьми; не только сверстниками-фантазёрами - друзьями эльфов, гномов, обитающих на крышах Карлсонов и вдохновенных Винни Пухов, но и с вполне прагматичными гражданами, не верящими не то что в привидения, но и в реальность правительства. Но если вспомнить последние десятилетия минувшего века, когда неведомо откуда появившийся инет, в сером тумане и хаосе  смутных времён, раскрыл врата в параллельный виртуальный, более понятный и управляемый мир, то всё встанет на свои места. Ни призракам, ни духам, ни бесам, для участия в общественной жизни, стали не нужны ни вращатели столов, ни древнегреческие пифии, ни небесные, как угодно трактуемые, знамения. Виртуальное мироздание оказалось не просто конкурентоспособным привычному посюстороннему; оно заявило о своём  приоритете. В инете не только есть всё то, что и в реальной жизни, но и многое, чего в грубой действительности никогда не существовало.
Почему не нравилось такое положение дел обычному, ничем особым не выделяющемуся призраку? Казалось бы - живи вечно и вечно здравствуй, в расширяющемся виртуальном пространстве; чуди себе понемногу, и будь доволен своей призрачной судьбой! Так нет! Не то наскучило  экстремалу в электронном безопасном мире, с его безграничными возможностями и обратимостью событий,  - новых впечатлений захотелось, не то жажда познания заела. Настоящих смертных ужасов захотелось изведать! И несмотря на все трудности и мучения, связанные с материализацией фантома в плотное человеческое существо, решился он на этот отчаянный шаг. Ради чего бессмертные боги спускались на земную твердь, а иные шли на страшные муки? Но этот то - не бог, даже не герой!
Возомнив себя действительно вочеловеченным призраком, Сева Васин всё время находился в перманентном смятении новообретённых чувств. И если к осязанию, новому видению и обострившемуся, до восприимчивости многозначительных пауз и междометий, слуху он был более или менее подготовлен, то внезапно нахлынувшие запахи, постоянно терзающие его нежное обоняние, были труднопереносимы. Со вкусовыми ощущениями он ещё кое-как мирился; еду можно чем-нибудь запить, а организм продезинфицировать. Но тлетворный запах разложения, казалось, сопровождал его повсюду.
И вот сейчас, сидя в давно не ремонтировавшейся, запущенной квартирке, на продавленной тахте, времён развитого социализма, взирая на тоскливый пейзаж, сквозь десятилетие не мытого треснутого окна, вдыхая замшелый воздух этого сжатого непроницаемыми твёрдыми стенами замкнутого пространства, Сева вдруг почувствовал, что им овладела тоска и ностальгия, по чистому и красочному, идеально спроектированному виртуальному миру. Но мосты были сожжены. Путь в астрал, не совпадает с путём из астрала на грешную земную твердь. Как полёт на дельтаплане с горного пика отличается от восхождения на его вершину по отвесной, покрытой вечными льдами скале. И спланировавший в реальную жизнь Серафим, а ныне просто Сева, должен теперь прожить её, с постоянным смертельным риском, без права на ошибку.
Васин понял, что хочет есть. Но для того, что бы поесть, надо что-то купить, типа продуктов. Чтобы купить продукты, нужно сходить в магазин. Не телепартирваться, а выйти из квартиры, спуститься, по скверно пахнущей человеческими потными организмами, лестнице. Миновать загаженный двор, и по скользкой, припорошенной подлым снежком мостовой, мимо забаррикадировавших тротуар грязных иномарок, добраться дверей ближайшего универсама. За недолгое время своего человеческого бытия, он уже убедиться, что точно скопированная в виртуальном пространстве сухая декорация городских кварталов так же похода на реальную, как шарманка на саксофон. Кряхтя и чертыхаясь, проклиная автовладельцев, дворников и всю постылую действительность, преодолев кусок городского пространства, Сева  совершил необходимые действия по обеспечению своего тела продуктами и напитками.
И тут ему стало скучно. Сева обвёл затуманившимся взором помещение и без усилия представил, как в магазине неожиданно появляется наряд милиции, патрулирующий квартал. Картинка привычно приобрела чёткие формы и ожила. Воображаемые фигуры порывисто задёргались, задвигались, засуетились.
Скорее всего, менты просто хотели затовариться на время ночного дежурства, но большинство покупателей, из числа местных аборигенов, быстро скрылось за дверью, от греха подальше. А Сева, от волнения, (явно - что-то в генах у него было запрограммировано), стал не то что бы невидимым - он нервно замерцал. Видимо, не полностью избавился от своей призрачности.
Это, разумеется, привлекло внимание бесстрашных блюстителей закона и порядка, сразу смекнувших, что дело нечисто. Новые технологии повсеместно внедрялись в жизнь, в том числе и в криминальной среде, и то, что у возможного грабителя, пытавшегося стать невидимкой, не вовремя подсел аккумулятор, - было для двадцатилетних бравых сержантов совершенно очевидно. Не такое по телевизору видали!
Задержать подозрительно мерцающего гражданина, не оказавшего сопротивления властям, оказалось просто и даже как-то, до обидного, обыденно. Не растворился он в воздухе, когда попросили предъявить документы. Не превратился в клыкастое чешуйчатое чудище, после традиционного: 
- Пройдёмте, гражданин!
Только мерцать стал гражданин с большей частотой и яркостью.
В местном отделении, задержанного, на всякий случай, закрыли в пустой клетке, проверили данные по ЦАБу, и, к своему разочарованию, выяснили, что он обычный законопослушный инвалид, с редким неврологическим заболеванием  - мерцающая гипногенная аритмия сознания. После чего любознательный дежурный старлей влез в интернет и, порывшись там, узнал всё о необычайной природе аномальной не то психической болезни, не то божественной благодати, не то сатанинской отметины. И решили милиционеры, пока никто, в их родном отделении, не тронулся гипотетическим умом, не грянуло громом небесным, не вспыхнуло, на подобие Грибоедовского дома, а Азазелло не пришёл на выручку к своему братану, мерцающего инвалида отпустить. Тем более, что прописан он был в другом районе. И не очень уже интересовало блюстителей законности, что делал мерцающий инвалид, проживающий на другом конце города, на их  земле.
Дежурный открыл клетку, а молодой сержант осторожно, вежливо поддерживая под локоть, на ступеньках, вывел недоумевающего Васина, переливающегося всевозможными смущённо-радужными оттенками, на улицу.
Сева грустно улыбнулся, провёл ладонью перед глазами, как бы стирая видение. Но вместе с миражом скука не исчезла. И  он угрюмо почапал в направлении своего жилища.

ИЗ ДНЕВНИКА ОЧЕЛОВЕЧИВШЕГОСЯ ПРИЗРАКА - ВСЕВОЛДА ВАСИНА

29.0120... Неожиданно занервничал в магазине, при появлении милиции. Вместо того, чтобы спокойно покинуть помещение, по старой привычке, попытался раствориться в атмосфере, однако лишь судорожно замерцал. Был задержан бдительными сержантами и доставлен в районное отделение УВД. Но не зря я подстраховался, введя в местную базу данных, сведения о своей инвалидности, а в инет - противоречивые и пугающие высказывания знаменитых экстрасенсов на счёт этого невиданного ужасного заболевания. Вряд ли менты сильно испугались, но связываться с то ли  психом, то ли с чёртовым паронормальным уродом не стали. Отпустили. Мерцание к полуночи прекратилось.
03.02.20... Сегодня с ужасом заметил, что не всегда отбрасываю тень, то есть не имею её постоянно. На улицу выхожу лишь в пасмурную погоду или в сумерках, пока не зажглись фонари. Благо - абсолютно не хочется есть. Видимо, калорий в запасённых напитках вполне достаточно. А то, что голова побаливает - это, наверно,  даже хорошо – значит, всё-таки, существую почти по-человечески. Тошнит, думаю, от телевизора, который приходится смотреть, из-за запрета  бывшим призракам пользоваться компьютером.
07.02.20... Почти на полторы минуты исчезло отражение в зеркале, когда брился. Сильно порезался. Нужно купить электробритву, вместо старого станка - артефакта!
08.03.20... Попробовал закурить! Получил удовольствие. Скоро стану совсем нормальным человеком.
09.03.20... С утра чувствую себя удивительно твёрдым, толстокожим, спокойным и плотоядным. Зверский аппетит, после трёхсуточного голодания. Попробую осуществить давно запланированную вылазку в центр города.

                3

Когда нет будущего, прошлое может раздавить. Укатать в землю, словно асфальтоукладчик.
Картонный мир своего прошлого, запечалившегося в подсознании, словно кем-то придуманного и навязанного его чувствам и разуму, вспоминать у Васина не было никакого желания. Но вот ощущение ирреальности нового своего мира, нового воплощения, он смутно ощущал всеми нейронами коры головного мозга. Да и спинным тоже чуял. Словно попал из одной виртуальной реальности в другую. Ещё более виртуальную, иррациональною, и при том более грязную, небрежно нарисованную, пошленькую. Порой ему казалось, что он единственный живой, нормальный, чувствующий персонаж, среди кукол-призраков. Этот мир для него был миром манекенов, марионеток, программ, сделанных похмельным или обкуренным кибердизайнером. И в этом пространстве пути своего он не видел.
Но во избежание наезда преследовавшего его катка смутных воспоминаний, нужно было двигаться куда-нибудь, вперёд, в сторону, вверх или вниз. В туман, в дым непонятного, непредсказуемого завтра. А у Васина будто ноги отнялись. Тревожная апатия наполняла его существо, мешала думать и действовать. Ему хотелось забиться в угол, свернуться клубком и с головой накрыться толстым ватным одеялом.
Пресловутая свобода выбора, о которой он мечтал когда-то, будучи фантомом, стала ему не то чтобы не нужна - не понятна. Он не знал, от чего теперь следует быть свободным. Быть свободным, когда никто тебя ни в чём не ограничивает, никуда насильно не тянет, ни к чему не принуждает, не устанавливает никаких правил, оказалось не так просто. Внутренняя свобода - тот же мираж. Нельзя быть свободным от самого себя.
Впрочем, Васин встречал здесь не мало таких свободных. Их характерные, нечёткие силуэты, нетвёрдой походкой осторожно пробирались по городским улицам, к винным магазинам, палаткам и аптекам, отрешенно маячили на лавочках, пока не окультуренных, старых двориков, за бойлерными и гаражами.  Иногда, это были группы из нескольких потрёпанных особей неопределённо пола и возраста, иногда ещё молодых человекоподобных доходяг, а то и совсем детёнышей. Но особенно много их было в медиопространстве - второй производной нового виртуального мира. Глядя на экран телевизора более пяти минут, ему начинало мниться, что половина мира кривляется или бегает с пистолетами перед объективом, а вторая половина ухахатывается с другой его стороны. Однако, это были призраки иной породы. Такие раздражали Васина куда больше.
Он тщетно силился понять рассудком, сюрреальную фантасмагорию, бешено вращающуюся вокруг собственной оси.  Но, после приступов отчаянья, с нажимом проведя пальцем по пыльной полировке столешницы, рассматривая прямой след, он всегда возвращался к реальному восприятию.
Пыль была для Васина в диковинку. В виртуальном пространстве пыли не было, а мусор растворялся как бы сам собой. А здесь у него возникало настойчивое впечатление, что весь мусор и пыль миров зарождается именно в этой квартире, на окраине древнего русского города.

У, проклятые детали! Проклятые описания героев, их одежд, тел, жестов и выражений лица! Иначе читатель будет не доволен. А ну его к чёрту этого читателя! Кроме Одного! Для которого и стоит стараться. Нужно Ему это или нет! Но, как бы то, ни было, Он сохраняет мне пока способность творить, по мере сил! Пока! Не смотря ни на что! И если как следует поразмыслить, творить подобию божьему имеет смысл только ради главного своего, возможно, гипотетического Зрителя, Читателя и Судии. А ориентироваться на внутреннее своё. Найти Бога в себе - и пусть  в этом преходящем, грубом, реальном мире, покуда жива материальная моя оболочка, Он и будет единственным критиком и вдохновителем. Всё остальное - от лукавого.
Да, героя я придумал. Как мог вочеловечил. А вот что с ним дальше делать?

Васин, словно зачарованный, тупо смотрел на перечёркнутый крест-накрест нежный сероватый налёт, на пустой столешнице. Как во сне, поднял над ней расслабленную правую кисть и, вдруг, ни с того, ни с сего, яростно, остервенело, начал пальцем выводить свою старую подпись, на затуманенной пылью полировке. Серафим Тахион... Сераф Тах... Серата...
И расхохотался. Стёр каракули ладонью. В не задетом ей углу аккуратно подписался: Всеволод Васин. Поставил восклицательный знак. Подумал. И добавил вопросительный.
Всеволод Васин понял: непонятный мир этот для него не последний - лишь полустанок. И воплощение - не последнее. И не мир нужно понять, а кто он сам такой есть, в этом мире. Дышать стало немного легче.

                4

В поисках новых ощущений, способных как-то встряхнуть его, начинающую, уж слишком по-человечески, рефлектировать сущность, Всеволод Васин ничего лучше выдумать не смог, чем отправиться в музей изобразительных искусств. Музей имени Пушкина. Не на стадион, не в театр, не куда-нибудь, но в реальный музей, а не голограммную его инетовскую копию. Почему не в Третьяковку? Наверное, имя Пушкина первым пришло ему на ум. Недаром он памятник себе воздвиг нерукотворный. Как это было  Севе понятно!
Что призраку собраться? - только пожелать. Однако чтобы добраться в реале до желаемого, нужно время и терпение на преодоление некого несжимаемого расстояния. К этому надо привыкнуть.
Никогда ещё Васин не сталкивался с такой плотностью призраков на единицу объёма, как в вагоне метро. Призраки были разнообразного типа. На любой вкус. Толстые и худощавые, низкие самоуверенные крепыши и длинные сутулые, словно виноватые в своём неуместном росте, застенчивые доходяги. Призраки хмурых мужчин и готовых в любой миг огрызнуться женщин, серьёзных детей, пёстрых расслабленных подростков, напряжённых стариков. Поблескивая, мерцали лица-маски, в тусклых отблесках, пролетающих за окнами туннельных фонарей. Но всех объединяло одинаковое серовато-отстранённое выражение утомлённых, обречённых лиц, остекленевшие взгляды невидящих пустых глаз, глядевших сквозь друг друга, в заповедное никуда.
Даже тех, кто, прикрыв их пустоту газетой или книгой, старался затопить пространство и время своей памяти чужими придуманными мыслями. Толпы призраков, ожидающих поезда на платформах, послушные шеренги истуканов на эскалаторах. И безостановочное, броуновское мельтешение застывших бледных масок мимо, навсегда, бесследно.

Всеволод всем существом ощутил, что музей его принял, только вступив на первую ступень  лестницы. От неожиданно возникнувшего, необъяснимого восторга, у него закружилась голова.
Теперь Васин не сомневался, что Музей, не просто здание, хранящее коллекцию шедевров, а живое, дышащее, всё помнящее и всех запоминающее, вечно страдающее гордое и ранимое существо. Да, музей был реальностью, замершей в картинах - пейзажах и портретах, обнаженных, блистающих немой белизной скульптурах - реальностью человеческих чувств, страстей, трагедий и поисков себя во времени. Только теперь Всеволод ощутил, как линия, изображение, оттенок, даже тьма, живут и дышат с полотна художника. И лишь через несколько часов, Всеволод снова заметил, как мимо него редкие безликие тени посетителей, казалось, вопреки их воле, влекомые неведомой магнитной силой, лениво перемещаются из зала в зал.
Она сидела на скамеечке, в центре зала, и не смотрела ни на одну из картин. Тень как тень, обычное городское привидение - в первый миг оценил девушку скользящим взглядом Васин. Но что-то заставило его ещё раз на неё обернуться и взглянуть пристальнее. У привидения были коротко остриженные чёрные волосы. На склонённом, классически правильном, нежной красоты личике, угадывались чуть раскосые, миндалевидные глаза.  А вот возраст призрака определить было трудно: от восемнадцати до тридцати пяти человеческих лет. Но сколько призрачных, застывших в вечности веков - одному Богу известно. От призрака незнакомки веяло олицетворением глухих Блоковских тайн. Чем дольше Васин смотрел на девушку, тем более она казалась ему инородным ожившим образом утерянной истинной женственности из далёких протовремён. Прекрасным видением, нечаянно залетевшим из глубины веков, маскирующимся под унитарность и безликость новой эпохи, прячущимся от механической городской суеты в глубине музея, среди таких же инородных прагматичной современности произведений искусства.
Наконец незнакомка, будто обречённо, поднялась и, сначала, очень медленно, но постепенно ускоряя шаг, не останавливаясь, ни перед одной из картин, минуя зал за  залом, словно не касаясь ступнями паркета, целеустремлённо заскользила сквозь музей. Всеволод двигался следом, как зачарованный. Она словно манила Васина куда-то, к разгадке своей сумеречной тайны. Он сбился, какой по счёту зал они пересекли по диагонали - Васин уже почти бежал - когда видение внезапно исчезло. Будто бесследно растворилось в пространстве, среди портретов давно умерших людей. Так растворяются образы последнего сна, перед пробуждением.

Васин, до поздних сумерек, - уже зажглось уличное освещение, гламурно заиллюминировали рекламные вывески на площадях и проспектах, а мелькающие мимо машины включили габаритные огни, бесцельно шатался по центру столицы. Впоследствии он не смог бы, даже приблизительно, вспомнить этот свой странный маршрут, причудливой ломаной линией, исчертивший город. То он осознавал себя, облокотившимся на обледенелый гранитный парапет Кропоткинской набережной, то какой-то неведомой силой его переносило на булыжную мостовую Красной Пресни, то, как театральная декорация, пред глазами возникал Арбат.
Пришёл в себя очарованный странник уже дома, в своей съёмной, пустой и унылой каморке. На столике, у окна, стояла нераспечатанная бутылка какого-то дешёвого портвейна, купленная неизвестно - когда и где. Валялась почти опустошенная, мятая пачка сигарет “Прима”. Однако, чайное блюдце, приспособленное нетребовательным жильцом под пепельницу, оставалось чистым. Почему именно “Прима”, и почему пустая пепельница он не знал. Да и не желал знать. Также и то, зачем купил этот дурацкий портвейн. Он, изумляясь, взирал на странные предметы, которые были из чьей-то чужой, никак не Севиной жизни.
Всеволод механически, безотчётно потянулся за бутылкой, нечаянно задел и опрокинул пустой гранёный стакан и, словно обжегшись, испуганно  отдёрнул руку. Удивлённо посмотрел на свои ладони. Задумался. Пить бормотуху сейчас ему показалось кощунством. Упавший стакан он решил расценить, как предостерегающий знак. Мысленно улыбнулся. Постепенно улыбка проявилась сквозь тонкие морщины лица, да так и застыла на нём - виноватая полуулыбка человека, нечаянно совершившего бестактный поступок.
Он долго сидел, подперев скулу кулаком, смотрел в одну точку невидящим взглядом и напряженно пытался воссоздать в памяти облик незнакомки из музея. Но черты её лица не соединялись в цельное, характерное единство. Образ расплывался, туманился и ускользал. Виделась лишь склонённая изящная головка, с чёрными, коротко остриженными волосами.
Снизу и сбоку, за окном, во мраке двора, нервно запиликала сигнализация чьей-то проснувшейся машины. Васин вздрогнул от неожиданности, передёрнул плечами и встал. Зачем-то раскрыл окно и выглянул наружу. Несколько минут тупо всматривался в  вечерние сумерки, пока противный, назойливый сигнал не умолк. Вернулся обратно к столу, подвинул к себе и раскрыл дневник, начатый неделю назад, и опять замер, с занесённой над чистой страницей, слишком крепко стиснутой побелевшими пальцами ручкой. Что писать он не знал, не знал, зачем и сомневался - можно ли доверить бумаге то, что он сегодня неожиданно почувствовал. За окном громыхнула петарда. Через несколько секунд ещё одна. Залаяла беспризорная шавка. Наверняка, та самая облезлая дворняга, постоянно крутящаяся около их подъезда. Наконец, во внешнем пространстве, машины, люди и звери угомонились, и остался лишь далёкий монотонный гул, никогда не засыпающего мегаполиса.

                ИЗ ДНЕВНИКА ВСЕВОЛДА ВАСИНА

11.03.20... Странно думать о себе как о призраке, в мире призраков, уверенных в своей материальности. Чувствуешь себя отражением собственного отражения. Кто я здесь? Кто я для них, испокон существующих в своём привычном, обжитом пространстве и прямолинейном, как стрела времени, считающих незыблемым прошлое, неуловимым сейчас и предсказуемым будущее? Эмигрант из потустороннего мира? Ещё одна незаметная тень, на зыбкой поверхности того, что они уверенно считают истинной реальностью? А ведь я здесь не единственный такой сверхпризрачный. И девушка в музее - тому подтверждение! А мысли мои путанные - разве не свидетельство зыбкости представлений призрака об окруживших его миражах? Ноль, делённый на ноль - вот кто я здесь...

                5

А может инородный фантом в мире чужих иллюзий - и есть реально существующий индивидуум? Воплощающий тайную  мысль и одну из определяющих идей какого-то высшего замысла? Как минус, помноженный на минус, дающий плюс? Разве отрицание отрицания - неподходящая философия бытия? Чем отличается пребывание такого вочеловеченного призрака в мире, представляющимся материальным, от присутствия электронной версии сидящего за монитором, одевшего шлем, тамошнего геймера, в виртуальной игре?
Что есть реальность - наши ощущения, мысли или то, что ею принято считать для удобства коммуникации, сопрягаемости частностей и совместимости человеческих представлений? А может, по-настоящему реальны лишь наши истинные чувства и страсти, восторги и страдания, страхи и сомнения. Чёрт! Да, та самая любовь и та проклятая ненависть!? То, за что придётся ответить в конце пути? То, что останется  вырубленным, выжженным - несводимой татуировкой, на бесконечном туловище вечности. Пусть даже, как точка, как тонкий штрих?

Странно существовать  телесным воплощением разума в твёрдой и жёсткой материальной версии мироздания, и не быть полностью уверенным, что ты живой, настоящий. Странно испытывать сомнения, смятение мыслей, не понимать, что происходит в твоей голове. Странно было бы ожидать от такого растревоженного, растекающегося, замутнённого иллюзиями сознания, чётких, логичных выводов. Почему, ни с того, ни с сего - без явной причины, возникает неосознанное беспокойство, а прежнее абстрактное, отстранённое отношение к человеческому бытию, городской суматохе и несуразности, даже,  к запахам, краскам, и звукам, к любому незначительному случайному событию, становится важным и личным. Где оно - превосходство, прагматичность и хладнокровие чистого  разума? О, где та всепобеждающая воля эгоцентричной целесообразности?
На следующее утро, Всеволод опять устремился в музей им. Пушкина. У него ни на мгновение не возникло колебаний и сомнений в своих иррациональных действиях. Это было само самой разумеющимся и неизбежным, как вынужденный ход шахматным королём, после шаха, когда нечем закрыться от прямой и явной угрозы. А такую угрозу Всеволод чувствовал каким-то новым беспокойным органом, либо ранее  у него отсутствующим, либо затаившимся, навроде здорового аппендицита. Уже с раннего утра, как только вынырнул из своего ночного обычного инобытия, без сновидений, он впервые обратил внимание на странную возбуждённую, ритмичную, но уж слишком учащённую пульсацию,  с левой стороны грудной клетки. Три коротких толчка, три длинных. Нет, ну естественно, он знал анатомию и прекрасно понимал, какая стервоза там может так настойчиво отстукивать. Однако, Васин не мог постичь, как, пусть и чётырёхкамерная, но мышца, может диктовать свои требования насчитывающему триллионы мудрых нейронов мозгу взрослого индивидуума. Зато очень хотел верить - именно эта мышца твёрдо знает - незнакомка непременно снова будет сидеть там, на скамеечке, в зале импрессионистов! Да уж... Азбуку Морзе знает эта мышца...*
Почему именно среди пейзажей художников, гениально захвативших мазком кисти  мгновение, должна появиться незнакомка, Васин не задумывался. Логика в его поведении напрочь исчезла, и её место полноправно и властно захватило непреодолимое стремление ещё раз встретить ту девушку-призрак. Зачем? А нельзя было иначе! И быть иначе не могло!

___________
*На азбуке Морзе три точки, три тире - сигнал SOS.

10

Васин, в своём неудержимом, бешенном целестремительном движении, насквозь пронзил городскую суету, словно проткнул её пространственно-временную оболочку. В какой вселенной раздался то ли стон, то ли вздох - неведомо. Никто из немногочисленных ценителей искусства не обернулся на высокого растерянного мужчину, потерянно стоящего в центре зала, и глупо открывающего и закрывающего рот.
Сева Васин бродил по лабиринтам старинного здания, напичканного шедеврами мирового искусства, будто слепой. Все картины великих художников стали ему не просто безразличны, они вообще исчезли из его мироощущений. Копии громадных статуй проплывали мимо - безучастные к его брезгливому непонимающему взгляду. И вдруг, в глубине одной из галерей, ему померещилась, а может, почуялась внутреннему видению, знакомая тень. Не раздумывая, он устремился за ней. Тень мелькала в проёмах распахнутых врат, исчезала и вновь миг появлялась, - неуловимая, недоступная, ускользающая. И когда Всеволод, на несколько минут, совсем потерял её, и уже отчаялся, таинственная незнакомка внезапно появилась совсем рядом. Она стояла у стены и прищурившись смотрела на Васина.
О, Боже! Как знакомятся люди - более или менее известно. А как знакомятся привидения? Даже если они в обличии людском. Но нужно ли им знакомиться? Возможно, они всегда знали друг друга, только до поры забыли об этом, перенесясь в иной мир, полный непререкаемых физических законов, жёстких правил бытия и выдуманных условностей. И вдруг, из зрачков в зрачки, сверкнёт озаряющая память вспышка молнии, и два неприкаянных, никому не нужных существа мгновенно узнают друг друга в толчее человеческих судеб. И молча, двинутся вместе. И не разлучит их смерть, потому что они бессмертны. И не надо им ни о чём разговаривать, не надо ни о чём вспоминать, ни о чём спрашивать.

Всеволод и Людмила сидели в кофейне, и молча, смотрели друг другу в глаза, будто не могли наглядеться, после долгой разлуки. Нет, никогда они до этого дня не встречались; ни в прошлой жизни, ни в параллельных мирах, ни в виртуальной реальности. Но эти двое чувствовали себя изгоями в том мире, где им довелось встретиться. Они не задумывались о том - неизбежность ли их встреча или случай. Какое это сейчас имело значение?
За огромным, во всю стену,  окном  - мутным, запотевшим, робко пробовала неокрепшие силы ранняя весна. Но, судя по остаткам нечистого снега, пористой коркой обрамляющего  фундаменты домов, и ещё зимним одеяниям прохожих,  пока неважно у неё получалось. Да и тусклое солнышко не торопилось на помощь и дремало на плотном ватине низких облаков, так и норовивших опереться о крыши далёких многоэтажек,
За стойкой, старательно рассматривала свой маникюр молодящаяся толстуха. Посетителей почти не было. Двое  не очень интеллигентных, но спортивного вида парней, склонившихся друг к другу через стол, то возвышая голос, то переходя на громкий шепот, вели напряженную полемику, на каком-то только им понятном языковом симбиозе. Торопливо глотал горячий кофе лысоватый очкарик, среднепредпринимательского возраста. Может младший бухгалтер, может менеджер по продажам. Не всё ли равно? Всеволод с Людмилой никого не замечали. Как  и никто не замечали их. Что поделать: такова судьба фантомная - быть незаметным, никому не интересным и безразличным.
Не надо думать, что бывшие призраки (хотя, почему бывшие?) не умеют говорить. И что сказать им нечего. Вопрос - кому сказать-то? Очкарику-пройдохе, спешащему что-нибудь втюрить очередному доверчивому обывателю? Или затевающим пакостную афёру, обозлённым на весь свет, недорослям? Кому в этом городе нужны чужие слова?
Может друг другу? Или они боялись, что звук произнесённого слова разрушит их призрачный, хрупкий мир, только ещё возникающий в скрещении взглядов?
Нет, они ничего не боялись.
- Зачем ты здесь? - просто, как о чём-то понятном, спросил Всеволод. - Не лучшее место во Вселенной.
- Сюда легче всего проникнуть... Не требуется быть, знатной дамой, отравленной злодеем-мужем или замурованной родственниками в башне замка, за то, что полюбила сына их заклятого врага,  - также просто, но с серьёзным выражением классически красивого, но умного лица, ничуть не удивившись вопросу Всеволода, сказала девушка. Но так на него и не ответила. - И местные жители  очень на людей похожи. Мечтают иногда, картины рисуют, музыку сочиняют и влюбляются, - добавила она.
Васин неумело притворился, что не заметил её уклончивости. Он, не скрывая своего восхищения, любовался её восточной красотой. Если бы не короткая современная стрижка, с неё можно было писать портреты древнеегипетских цариц. Не очень задумываясь, пробормотал:
- Угу, некоторые, даже, от этого водку пьют и стихи пишут! И что примечательно - про любовь! Я когда-то начитался подобных опусов! - не удержался от саркастического смешка. Хотел что-то ещё сказать, но запнулся.  Почувствовал - не стоит уточнять, когда и где он начитался любовных виршей.
Совсем смешался и, пытаясь сгладить резкость, сморозил ещё одну нелепицу:
- Нет, мне нравятся многие лирические стихи! Последнее пристанище обиженного разума... 
Людмила ничего не возразила. Лишь чуть скривила уголки губ в подобии улыбки.
Всеволод чувствовал - перед ним мудрая, опытная женщина, возможно не одно столетие живущая, в этом, видимо, забытом Богом Мироздании. Он задумался: живущая? Точнее - существующая, пребывающая. И Васина неожиданно задела вероятность того, что сидящая рядом красавица, может быть значительно старше и намного умнее его. Недавно она казалась Севе совсем юной девочкой, потом многоопытной зрелой женщиной, теперь же он со страхом наблюдал, как в её облике проступили черты усталой, всё уже изведавшей и нечто извечно важное познавшей,  древней жрицы. А может ведьмы? Он непроизвольно провёл перед лицом ладонью, как бы отгоняя наваждение. Зарождающее в нём необъяснимое, ещё не испытанное пока, не чувство - скорее предчувствие, будто застыло, натолкнувшись на ледяную прозрачную преграду.
Судя по ироничной и чем-то жутковатой улыбке, тенью мелькнувшей на лице Людмилы и мгновенно исчезнувшей, как только рука Васина опустилась, жрица-ведьма всё поняла. Мягко, но не подразумевающим возражений тоном тихо сказала:
- Мне пора. Вот мой домашний телефон. Захочешь - позвони... - и протянула ему листок, с уже записанным на нём цифровым рядом. Без тире, без имени.
Встала, вдруг показавшаяся Васину, очень высокой и слишком худой. Чуть склонив голову на бок, пристально посмотрела ему в самые зрачки, повернулась и медленно пошла меж столиков. Всеволод беспомощно, безвольно смотрел в след. И в его сознании на разные тона звучала, срываясь, Блоковская строка: “Всегда без спутников - одна, дыша духами и туманами, она...”

                6

До сих пор Васин не задумывался о деньгах. Одновременно с вочеловечиванием, его виртуальный электронный счёт, тоже стал реальной  его копией в реальном сбербанке. Заработанные, и перечисляемые в киберпространстве деньги, ничем не отличались денег, зарабатываемых и, словно по мановению ока, возникающих в банковских сферах, после нажатии кнопки компьютера. Реальная пластиковая кредитка, на солидную сумму, лежала в его реальном пиджаке, так же, как и настоящие купюры, материализовавшиеся вместе с его телом, одеждой, документами и бумажником.
Да что уж об этом говорить, если  призрачная биография виртуального человека, Серафима Тахиона, мгновенно превратилась в реальную биографию простого смертного Севы Васина.
Но настало время и ему озаботиться о новых источниках материального благосостояния, в обступившей со всех сторон жёсткой и всепожирающей, особенно финансовые средства, материальности. Последние траты: машина - хоть и очень подержанная “Шкода”, и музыкальный центр - телевизор смотреть Васин долее пятнадцати минут уже не мог - образовали ощутимую дыру в его бюджете. А нужен был ещё новый приличный костюм и прочие, недешёвые атрибуты человеческого счастья, и так далее, по списку. Возникла реальная угроза его иллюзорной экономической независимости. Пора было подыскать какое-нибудь, не сильно отягощающее мозг занятие, приносящее стабильный доход, удовлетворяющий скромные потребности полупризрака, получеловека.
Васин ломал голову - чем же заняться? Работать с компьютерами ему ещё долго, как бывшему виртуальному существу, было невозможно, - дело даже не в том, что был официальный запрет, - инет мигом поглотил бы одноприродное, не полностью адаптированное к действительности, сознание, - а, кроме как спасать вселенные, стреляя из всевозможных бластеров по монстрам, он ничего толком не умел. Проблема встала перед ним на дыбы.
“Устроится на службу в милицию, с моим прошлым и редким заболеванием - наверно не получится? Хотя не мало там всяких мутантов и оборотней прекрасно устроились, - размышлял мерцающий гипногенный шизоид. - Простым охранником - слишком много начальников! Не готов пока гордый виртуал кланяться и задницы вонючим  деэнкоидным мясоидам лизать! Может в малые  бизнесмены податься, для начала? Там тоже полуневидимок и полудурков полно”.
Всеволод долго сидел, уставившись в ночное окно невидящим, отсутствующим взглядом. Через некоторое время, его изощрённую, насыщенную детективами и боевиками, тренированную компьютерными играми голову, засвербило:
“Надо соединить бизнес с моими уникальными способностями лучшего истребителя монстров и иномирной нечисти! Не открыть ли частное агентство по уничтожению врагов рода человеческого!” - Сева, в порыве оптимизма, потёр ладоши. Но сразу насупился, затряс головой. Вскочил на ноги и закружил по комнате.
“Ох, и хлопотно это! И стартовый капитал... Может проще дать объявление в газете? “Потомственный истребитель монстров, энергетических вампиров и злобных оборотней, надёжно обеспечит вашу безопасность! - Васин тихо засмеялся. - Ладно, хватит мечтать и пороть чушь! Пора, пора становиться нормальным, принимающим жизнь такой, как она выглядит для большинства, обычным человеком. И навсегда забыть всё эти болезненные фантазии о молодости, прожитой в потустороннем, иллюзорном мире, сотканном из электронных воплощений твоих причудливых представлений, забыть, как сон пьяного геймера, задремавшего перед включённым компом.
Никогда не существовало никакого возжелавшего свободы и стабильности призрака, Серафима Тахиона, а всегда был Всеволод Васин, сын Никиты Васина, - обыкновенный русский мужик, переживающий очередной кризис среднего возраста, заблудившийся на ломанных линиях собственной судьбы, искупивший свои виртуальные подвиги многолетним одиночеством, воспринявший измену своей подруги, с трагическим отчаянием ребёнка, у которого сбежала любимая кошка. Пытавшийся сюрреальный абсурд окружающей действительности, вообразить компьютерной игрой, выплеснувшейся в нашу реальность из заэкранья монитора.
Нет, довольно! Не сходи с ума, Сева! Наваждение должно исчезнуть! Ты достаточно бредил. И твоя таинственная незнакомка Людочка - никакая не жрица и не ведьма, не гостья из прошых веков, а красивая молодая женщина, только на редкость умная и не  по возрасту мудрая.
И то, что ты Васин, дурень, никогда никого не любил, а теперь вдруг почувствовал нечто вроде того, - ещё не означает твоего сумасшествия! К тому же, свихнувшиеся психи - должно быть, и есть нормальные люди. Как минус, умноженный на минус, как интеграл дифференциала. Это же логично! Если у больного, например, раком, заболеет раком сама злокачественная опухоль, он должен выздороветь”, - мысль показалась бывшему инженеру  интересной.
 Естественно, легче переносить трагизм зыбкости и конечности всего на этом свете и неизбежность финала, представляя это лишь игрой, насыщенной запрограммированными приключениями. Однако игра в жизнь - удел свихнувшихся, малодушных и трусливых эгоистов, и в конце её, как приз - отнюдь не покой и воля, а убогое одиночество параноика, больного вывернутым наизнанку экзистенциализмом.
“Но чтобы вернуться к реальному восприятию жизни, придётся собрать всё оставшееся мужество в пучок, неистово напрячь мозг и волю, опять бороться до потери сил с абсурдом и безумием равнодушной ненавистной машины оцивилизованной биомассы, - запротестовал  его рассудок, - это значит - снова озлиться на весь мир, снова стать  безжалостным, циничным наглецом, аморальным прагматиком, а в большинстве ситуаций -  жестоким, беспощадным тираном, готовым жертвовать чужими судьбами. Ты готов к этому, бывший идеалист и романтик? Готов ли стать героем, призрак нашего времени?”
Всеволод закончил очередной зигзаг, под нехотя роняющей тусклый угрюмый свет, тысячу лет не протиравшейся, некогда модной люстрой-тарелкой, и энергично, зло плюхнулся на стул. Он подумал, что пришло время вернуться в свою собственную квартиру,  из месяца в месяц, аккуратно оплачиваемую. Место прописки изменить нельзя. Его никто давно не ищет. Наверняка, после трёхлетних бесплодных  попыток дозвониться и, что маловероятно, бесполезных визитов, о нём все забыли. Васин, и до своего отшельничества, мало кому был нужен. Бесплодный мнс-мечтатель, бездарный поэт, не опубликовавший ни единой строчки, вспыльчивый самодур, сугубый индивидуалист, честолюбец, задира и сумасброд. Далеко не симпатяга.  Никто не знает, да и кому до того дело, как может перемениться мировоззрение и характер человека, за несколько миллионов мгновений, проведённых наедине со своей  огромной памятью.

                ИЗ ДНЕВНИКА ВСЕВОЛДА ВАСИНА

5.04.20...  Сегодня окончательно стабилизировалась, приобрела контрастность и чёткие очертания моя сильно потемневшая тень. Она теперь следует за моей спиной повсюду, даже ночью - чёрным пятном, сверкающим во мраке россыпью поглощённых, уже давно мёртвых созвездий. И началось это преследование, на следующий день после первого посещения музея.
Чувствую себя словно околдованным странными чарами и приговорённым к чему-то неизбежному: то ли страданию, то ли тяжкой повинности, то ли к непрошенному роковому дару. Последнее пугает больше всего. Не иначе как ведьма постаралась!
6.04.20... Купил электробритву. Бреюсь вслепую, на ощупь - страшно смотреть в зеркало, из которого лихорадочно блестят глаза этого, готового ко всему и на всё, обречённого безумца или выходящего на арену гладиатора, предчувствующего свою гибель.
8.04.20... Вернулся в свою старую квартиру. Странное чувство - будто прокатился на машине времени на несколько лет в прошлое. Как стрелки настенных часов, над онемевшим пианино, замерли половина двенадцатого ночи, ровно три года назад, так недвижимые и ждали моего возвращения, пока я не вставил запасную батарейку в корпус электронного счётчика наших опозданий, словно воткнул застывшему телу андроида под лопатку новое, полное жизненной энергии сердце. Мне бы кто новое сердце в грудь вставил. А вдруг там уже батарейка?
 Да, река времени, явно огибала этот кусочек пространства, запертого внутри полого бетонного кубика, зависшего в тридцати метрах над городским асфальтом. Те же книги на полках, убогая мебель. Те же шторы на провисших струнах. И те же равнодушные кактусы на подоконнике. Даже пыль не сочла достойным толстым слоем лечь на исцарапанную полировку письменного стола. Лишь чуть припорошила.
Старые тараканы погибли с голоду или вымерли от тоски, а их потомки покинули опустевшее жилище. Видимо, не могут, без человеческого присутствия.
Может и всё существа на планете не могут без него? Поэтому, хотя боятся, но терпят подобие Творца. И не бунтуют бессмысленно и беспощадно. А то бы обезьяну пришлось терпеливо бояться. Та учредила бы всем равноправие и высший тип демократии. Львов с медведями, до последнего детёныша, скоренько бы  расстреляли, то есть, растерзали; тигров с волками сослали в Антарктиду, под надзор невозмутимых, ничему не удивляющихся пингвинов.
Фу, какая чушь последнее время лезет в голову! И то ли ещё будет!

                7

Переезд на прежнее место жительство ничуть не успокоил нервы Севы Васина. Наоборот, он стал ещё больше задумываться и рефлектировать, подолгу неподвижно сидеть, сутулясь над нетронутым чистым листом, уставившись куда-то, за пределы видимого человеческим глазом. Вездесущая, всюду подстерегающая, назойливая действительность, будто сдавливала волнами своей неудержимой мощи его пытающееся съёжится тело, сжимала в черепной коробке вхолостую работающий мозг. На душе было зябко. Там дули ледяные колючие ветра - тревожные признаки подступающего отчаяния, покорности року, и неуверенности в необходимости существования собственного я. В такие минуты, казалось, ничто не способно вывести его из оцепенения. Ни хлопки оконной рамы, шатаемой сквозняком, ни резвое мельтешение первой залетевшей в дом новорождённой мухи, ни свирепое рычание наглых байков, раздирающее тишину ещё не совсем очнувшегося после зимы спального района.
Прошла уже неделя, с его последнего визита в музей. Уже семь суток - сто семьдесят часов - он не видел Людмилу. Не решался позвонить. Боялся? Да. И боялся признаться себе в этом страхе. Малодушно придумывал любые причины,  изобретал отговорки, занятия, чтобы оттянуть момент неизбежного. Но о чём бы он ни пытался думать, его мысль, торопливо пробежав очередной раз по кругу, возвращалась к образу незнакомки.
Мысль была не отчётлива, но словно белоснежное  нежное облачко -   чиста и целомудренна. Физическое влечение, тщетно отыскиваемое его рассудком в своём существе, напрочь отсутствовало. Это и пугало, и бесило Васина.
“Может быть, призрак не может желать телесной близости? - в панике думал Всеволод. - О, Господи, ну помоги мне, наконец, очеловечиться не только разумом, но и телом! Пусть весь мир катится, в какую угодно пропасть, дай и мне возможность катится с ним, дай мне силы чувств, безумия страсти и способность всеми клетками тела желать её, всецело обладать ею. Сделай меня диким зверем, свирепым хищником, вепрем, варваром, развратным злодеем, сатиром, но дай желание! Я должен её хотеть, как любой самец хочет самку! Пошли к чёрту все эти Петрарки - Орфеи грёбанные, с малахольными Вертерами!”
Внезапно Севе вспомнился воображаемый инцидент в магазине, когда он нервно замерцал, не в силах подавить власть патологического страха, запрограммированного в его существе, притаившегося в самой глубине подсознания. Неконтролируемого, инстинктивного ужаса своего бессилия, перед одетой в мундир сволочью, способной походя унизить,  а то исковеркать судьбу любого человека. Нет, в тот момент он ещё не был человеком - а лишь человекоподобным!
И вдруг его разум, совершил крутой вираж:
“Понял! - Всеволод плавно выруливал, будто после неуправляемого заноса; - боялся потерять обретающую форму мысль. - Лишь претворённая в страстное слияние тел, любовь, окончательно завершает становление человека! Человек - плотоядный зверь! Я хочу – значит,
 я не только существую - живу! Не новую батарейку -  пусть старое, упругое и бешено пульсирующее под рёбрами сердце, гоняет по артериям потоки бурлящей алой крови, сжимает и расширяет время!”
Сквозь распахнувшееся окно, бесцеремонно растолкав резким порывом ветра затрепетавшие шторы, в комнату ворвался кисловато-пряный запах оттаявшего жирного глинозёма. Кажущееся оцепенение окончательно спало с Васина. Он судорожно втянул носом возбуждающую прохладную влажность заоконья. Бросил презрительный взгляд на небритый, увядающий кактус, энергично выпростал туловище из глубины тёплого кресла и отправился в ванную, становиться человеком.

                8

Телефонная трубка раздраженно, ворчливо теребила напряженную тишину квартиры длинными, требовательными гудками. Они, словно ледяные тонкие иглы, впивались в мозг Севы Васина. Через несколько минут, пытка иглоукалыванием резко оборвалась торопливо-равнодушным многоточием автоматического отбоя. Сознание Севы, будто раздвоилось. Один Васин облегчённо вздохнул, опуская на рычаг трубку; другой её тут же вновь сорвал и, с силой вдавив в ушную раковину, нажал клавишу повтора вызова. Так, с небольшими паузами, отталкивая друг друга, Васины поступали почти целый час. Пока сонный женский голос не произнёс волшебное:
- Алло, я вас слушаю...
Уже ни на что не надеявшиеся, растерявшиеся Севы, от неожиданности, радости и испуга, бессознательно нажали на рычаг. И, в недоумении тупо уставились на визгливо засмеявшийся телефонный аппарат, не понимая, кто из них стал причиной отбоя. Да, Тахиончики, вы мои, Серафимчики, общаться через монитор, было куда легче. А уж письма гусиным пером писать! Сколько раз обмакнёшь его в чернильницу, пока мысль созреет и на бумагу ровной строчкой ляжет? Сколько времени на спокойные, глубокомысленные раздумья?
Васины глубоко вздохнули, проморгались и вновь стали единым и нераздельным Всеволодом Никитичем. Небритый кактус насмешливо и презрительно скривив яйцевидное головотуловище взирал с подоконника. Всеволод злобно посмотрел на вечнозелёный цветок, показал ему кулак и, сделав несколько глубоких вдохов, снова снял трубку, показавшуюся ему чугунной.
После нескольких гудков ему ответили. Голос был женский, но не молодой.
- Здравствуйте! Будьте добры Людмилу! - стараясь говорить твёрдо и равнодушно,  смущённо промямлил Васин.
- Её ещё нет дома... А что передать?
Первым, инстинктивным желанием Севы, было сказать: - Спасибо, я перезвоню! Но тренированный мозг, спасителя виртуальных миров, обладал прекрасной реакцией, мыслил молниеносно и моментально сообразил, что легче заочно передать сообщение о своём звонке и перейти в режим ожидания.
- Передайте, пожалуйста, что беспокоил Всеволод Никитич, из музея, и просил перезвонить по телефону ... - Он, чуть замялся; хотел назвать свой домашний номер, но продиктовл мобильный.
Васин осторожно, будто опасаясь вспугнуть возникшее ощущение надежды, опустил трубку на рычаг. Ему захотелось помечтать о том, как прозвучит звонок, и он услышит голос Людмилы. Однако что-то постороннее, мутное мешало разливу фантазии. И он понял: недоумение. Зачем было обманывать мать девушки, что он какой-то там музейный работник.
“Всеволод Никитич! ...Из музея... - передразнил он мысленно сам себя. Васин логикой рассудка понимал, что в словах его не было никакой лжи, но интонация... - А почему, собственно я решил, что пожилая женщина в телефоне - её мать? Разве у призраков бывают родители? А если бывают?!”
Сева озадаченно поскрёб подбородок. Почесал затылок. Тут пришла не очень приятная мысль, что призраками не рождаются. Запустил растопыренную пятерню в волосы. Всё его существо, весь опыт и самоосознание протестовали против такого вывода. Он помнил, что возник из ничего в электронном виртуальном пространстве, и быть другого не должно. Иначе ...
Иначе придётся вспоминать своё мифическое прошлое. Признать, что биография Всеволода Васина не порождение играющей мысли, а реальность, судьба его не одна из более вероятных версий возможного, не градиент истечения индивидуального временного потока по крутизне бытия, но подлинная история алогичного и нерационального противостояния личности эпохе, духа телу, бессмертного содержания преходящей севовасинской форме. Кошмарная перспектива!
Это прежде, в другой стране, а правильнее, в иной вселенной, беспокойный, протестующий разум его, постоянно изыскивал способы усложнения не только лишь собственной жизни, но и, мягко говоря, бесконечно тревожил покой всех, кто рискнул к нему приблизиться, на расстояние беседы по душам. Как наивен был тогда его протест. Грозить голым кулаком бесчувственной машине - пустое.
Против ветра ссать можно, если напор позволяет. Плевать тоже занятие, спорт азартный. Но при этом нужно иметь не только хорошую реакцию, но и каменюку за пазухой.
А вот какать не стоит, вся вонь твоя. Не увернёшься.
Васин как будто почуял тлетворные запахи откуда-то из своего старательно забытого прошлого.
“Да, Всеволод Никитич, - сказал он себе. - Рукописи, к сожалению, не горят, а дерьмо не тонет. - Но тут непредсказуемая мысль его, как обычно, сделала изящный пируэт, переключаясь с частного на общее:
- Ныне иной русский напоминает вечнозелёное, дикорастущее растение, по недоразумению или чьей-то прихоти, не выполотое из садов социализма, да так и оставшееся самым диким, но и самым культурным, то есть сохранившим остатки впитанной культуры, когда эти заброшенные, покинутые прежними хозяевами сады заросли новыми сорняками, - он скосил взгляд на подоконник. - Кактусы в прериях демократии.
Что за бред приходит мне в голову!? Где в России прерии? Тем паче, откуда демократия?  Демос есть. Кратий сколько угодно! А вот их симбиоза никогда не было, нет и не предвидится. И воотще, Россия - это тайга дремучая, бурелом, топь бездонная, степь бескрайняя да поле непаханое. Да и поля - или Бородинские, или Куликовы. Не растут на них кактусы. Сплошь репейник, подорожник да лопух. И крапива. А кактусы? Разве что их призраки - и тех никто не видел.
А по городам не проспавшиеся, похмельные медведи-шатуны косяками бомжуют. Лукоморье сплошное. Что в селе, что в городе”.

Такая вот картинка представилась расстроенному Севе Васину в тот момент. Он раздражался из-за ощущения зыбкости так тщательно выстроенной системы своих представлений о бытии, о мире и месте Всеволода Васина там. И как теперь воспринимать Людочку? Иллюзии, похоже, растаяли.
Но Васин всегда отличался упрямством, переходящим в упёртость и самодурство. Не собирался он так запросто отказываться от вымученных, выстраданных, вполне его устраивающих концепций. Не желал он терять обретённый покой и душевное равновесие, из-за случайной, шальной догадки. А уж чудить и жонглировать мыслью он умел.
И медленно, осторожно, будто сапёр по заминированному зданию, двинулась она по закоулкам памяти. Прислушиваясь, принюхиваясь, оглядываясь. Действительность смешивалась с фантазиями, чёткие фотографии событий искажались, мутнели и на их месте возникали миражи желаемого, возможного и невероятного. Обычная производственная командировка в Оренбургскую степь, вдруг превращалась в разведывательную экспедицию на неизвестную планету в далёкой галактике, турпоход по Карельским озёрам - и того круче - в странствия учёного, в результате эксперимента, заброшенного в иную реальность, иного пространства.
Нет, Всеволод Васин не сходил с ума. Он хорошо понимал, что могло происходить на самом деле, в том мироздании, где он сегодня находился, где был выгравирован на придорожных камнях истории орнамент его биографии. И что являлось для этого мира вымыслом, игрой воображения, утехой самосознания, от не полностью реализованных потенций.  Быть может, из Васина мог вырасти замечательный писатель-фантаст? Но в этой своей жизни, как он её помнил, полураскрылся, полувыпочковался, не дозрел, из-за недостатка тепла, заурядный пиит-лирик, каких пачками складывают в инете.
А может быть, густая тень, отсутствие солнечных лучей, нежданные ночные заморозки, прихватившие нежный росток, ни причём? И всё дело в том, что Сева Васин никогда и никого не мог любить сердцем, а не мозгом? В самозабвенном рацио Севиного эго? Эгоизм, конечно, лирику не помеха, помеха - чувственный прагматизм. Когда рассудок довлеет над разумом, логика блокирует подсознание, форма - превыше всего - какая уж тут, к чёрту, лирика и поэзия! Рифмованный репортаж. Не будучи самовлюблённым идиотом, Васин это во время понял, и сочинять вирши бросил, но зуд творчества остался. И расчесал Сева себе душу до крови, и съехал с катушек в виртуальные миры.
И вынырнул из них доморощенным философом и параноиком. Представлять окружающую обыденность миражом, миром призраков - что ему ещё оставалось? Удобно, покойно и не требует напряжения чувств. Не надо чрезмерных волевых усилий, чтобы убедить себя в достойном поведении в сюрреальной, мгновенной иллюзии. Всё зыбко, условно - вымысел и представление.
А тут, вдруг, Людочка! И как не убеждай себя в её призрачности, ни рассудок, ни организм не поверят! Не позволят тебе сделать бесплотным неприкасаемым видением живую, полную тайным ожиданием и скрытым желанием, даром, что умную, но, тем более, что прекрасную, женщину, в которую ты, придурок, влюблён. Уже.

                9

Апрельские сумерки скоротечны. Мрак, наполнивший комнату, и необходимость пошевелиться, дабы щёлкнуть выключателем настольной лампы, отвлекли Всеволода Никитича от многомудрых дум. И одновременно, как только из-под старомодного, с бахромой,  абажура выбился тусклый, ленивый свет, безмолвие Васинской вселенной разрезал телефонный звон. Как он ждал этого пронзительного звука! Но, от неожиданности свершившегося, резко вздрогнул всем телом. На секунду остолбенел. Осторожно, словно боясь расплескать, потерять каплю звука, снял и приблизил к голове трубку.
- Да, я слушаю... - тихо прошептали его сухие губы.
- Привет, Всеволод Никитич, из музея! - бодрые, показавшиеся насмешливыми, слова, диссонансом отозвались в черепе Васина. - Ты просил перезвонить?
- Я хотел тебя увидеть, - нашёл силы выдавить Васин.
- Так давай встретимся, - просто ответила Люда. - Завтра вечером. В том кафе. Угу?
- Отлично! Завтра, В семь. - Всеволод облегчённо выдохнул, опуская трубку.
Но почти тотчас снова взволновался. До встречи с Людмилой оставалось двадцать два часа. Целых двадцать два часа. Тысяча триста двадцать минут. Человек, проживший в одиночестве годы, не мог представить, как пережить сутки ожидания. Он положил полчаса на сборы и час на дорогу. Осталось тысяча двести тридцать минут. Включая бесконечность бессонной ночи.
Васин не находил себе занятия в пустой квартире, замкнутое пространство которой, тосковало мутным электрическим свечением. Нервно оделся и вышел на вечернюю улицу. Быстрым шагом, до неприличия стремительно, двинулся по тротуару на восток, навстречу рассвету. Словно скоростью своей хотел спрессовать личное время, по отношению ко времени города. Был бы он призраком, состоящим их каких-нибудь тахионов, - мог бы, наверное, преодолеть сверхсветовой барьер, но теория относительности, такая удобная и красивая для полёта фантазии, не годится для грубых материальных и неуклюжих тел и примитивных, насыщенных толстыми молекулами пространств. Но если попробовать забыться, умереть на мгновение мыслью и лишь шагать, шагать, сквозь неоновое мерцание ночного города? Или всем существом обратиться в чистую мысль, которая, как известно, быстрее света.  И Сева Васин стал чистой мыслью намертво влюблённого.
Город помчался ему навстречу, пронизывая тело, словно бесплотную голограмму. Мимо, сквозь и в никуда проносились кварталы, фонари, улицы, аптеки. Прямо в лицо ударяли звёзды и растворялись сзади в сверкающей пыли, покинутого Млечного пути. Налетали  и уносились прочь, по своим делам, миры, галактики, вселенные. У Васина кружилась голова. Он боялся рухнуть на мостовую, понимая, что это он плотный, твёрдый, настоящий, а летящий сквозь него хаос мироздания - мираж.
Очнулся Всеволод Никитич у себя дома. Ночь прошла. Он лежал на тахте, одетый, измученный и опустошённый. И весь он был мысль. И мысль была - Людмила. И эта единственная огромная мысль, вырвавшаяся из мозга, словно огненная раскалённая лава из разбуженного вулкана, разлилась по всему телу и наполняла его организм. Васина трясло. Лоб покрылся липкой густой испариной. Губы пересохли. Вот так подставлять отверзнутую грудь сквознякам мироздания.
А до встречи оставалось шестьсот шестьдесят несжимаемых минут.
 Несколько часов Васин находился в полубессознательном состоянии. Бредил тихо и неразборчиво. Впрочем, кроме увядающего кактуса на подоконнике, разбирать шёпот больного было некому.
Но ровно в половине шестого, словно в его черепе гулко ударил колокол, Всеволод Никитич, дёрнулся всем организмом и сел, напряжённо выпрямив спину, перпендикулярно недовольно скрипнувшей тахте. Невидящим взглядом поелозил по комнате, не совсем понимая, в каком измерении пребывает его, чересчур отяжелевшее для призрака тело и отягощённое каким-то неясным долгом сознание. Вряд ли полностью осознавая, что делает, спустил ноги, на показавшийся ледяным лакированный паркет, встал, покачнулся, неимоверным усилием удержался на ногах. Преодолевая головокружение, босиком, касаясь кончиками пальцев стен, дабы не потерять равновесие, добрался до ванной, почти на ощупь открыл кран горячей воды, сполоснул, чьё-то чужое, но, по логике, собственное лицо, засунул в рот зубную щётку, пожевал её и выплюнул в раковину. На ощупь вставил в розетку вилку электробритвы и погладил ей скулы, подбородок и шею, стараясь не смотреть на своё отражение в запотевшем зеркале.
Не стоит утомлять случайного читателя, всеми последующими Васинскими мучениями, скажу лишь, что в кафе, на встречу с любимой, он прибыл ровно в девятнадцать ноль, ноль.
Людмила, как и положено красивой нормальной женщине, опоздала на десять минут. Роковых минут. Когда она входила в кофейню, скорая, увозившая бесчувственное тело Всеволода Никитича, как раз выруливала на проспект. И никто не ждал её, жадно считая секунды, за тем самым столиком в углу полутёмной залы. Дородная продавщица за стойкой равнодушно рассматривала свой маникюр. Никто из посетителей не проявил интереса к молоденькой девушке, растерянно застывшей у столика, от которого, несколько минут тому назад, парни в синих комбинезонах, вытаскивали носилки с внезапно потерявшим сознание и свалившимся со стула посетителем. И правда, делов! Сверзнулся, ни с того ни с сего, какой-то мужик под стол. Никто же в него не стрелял.
Девушка, постояв несколько секунд в нерешительности, нахмурила бровки и села за тот самый столик. Замаскировала грустное разочарование  и раздражение меланхолическими движениями, надменностью и безразличным взглядом в окно. Посидела так пять минут, резко поднялась, и злым шагом вышла на улицу. Звонить опаздывающему кавалеру - это унизительно. Не призрак она, не ведьма и не жрица, прости Васин, - обычная молоденькая дурочка, польщенная неожиданным вниманием зрелого видного мужчины, и, в силу таланта, подыгрывающая его романтическому ухаживанию. Не срослось - наплевать и забыть. А причина не имеет значения.

                10

А машина скорой, привычно, неторопливо - не разу не просигналив - пробралась сквозь автомобильную сутолоку вечернего города и, кокетливо наклонившись белым корпусом на вираже, плавно въехала в больничный двор, к приёмному покою терапевтического корпуса. Тело Васина переложили на каталку и отправили в недра больничного здания.
Всеволод Никитич Васин скончался через сутки, не приходя в сознание, тёплым апрельским вечером,  в час, когда наигравшееся за день весеннее солнышко убирало свои ласковые лучи с новорождённой нежно-салатовой листвы деревцев, недавно высаженных под окнами реанимационной палаты.
Скончался, не приходя в себя. Его утомлённый долгим одиночеством дух, не готовый к деятельной жизни, жёсткой телесности и страстям наружного мира, не смог выдержать соприкосновения с первым  же настоящим, истинным, а не умозрительным чувством. Он спрятался в теле умирающего, сжался в крохотное электронное облачко, дрожащее, беззвучно мерцающее серым, блеклым, безжизненным светом. Угасающее, не отважившееся вылететь наружу, ни в преходящую суету человеческих страстей и тревог, ни в неизвестность, непостижимость бесконечной астральной свободы. Да и кому он был нужен, пришедший ниоткуда и в никуда бесследно сгинувший?
Может быть, как и прежде, нашлось ему место в мире виртуальных запрограммированных иллюзий? Куда исчез призрак Всеволод Васин - так и осталось тайной; нагое мёртвое тело бесследно растаяло в морге, в полночь, когда дежурный патологоанатом  Иван Петрович пил спирт со сторожем Петром Ивановичем. Да, будут они здравы! А Харон, недоумённо пожав плечами, погнал пустую моторку, обратно, на западный берег.

Девушка Люда щёлкнула пультом и стала равнодушно смотреть очередную серию криминально детектива. Ничто не беспокоило ни её чистое, девственное сознание, ни молодое здоровое искушённое тело. Призрак её души печально покачал крылами, сделал прощальный круг по комнате, над её изящной красивой головой, и растворился в пространстве, ждать нового её телесного воплощения.

Призрак любви умер, едва родившись. Впрочем, любовь призраков не жизнеспособна.

                Июнь 2010.