Незнакомка

Утро сверкнуло серым, как рисунок в карандаше на обрывке пастельной бумаги.
Проведя тонкими пальцами по волосам, отбросила кисти учтивая бабушка-осень.
От полета приборов к кофейному столику где-то в глубинке изнеженной Праги,
Она перепрыгнула в резкие звезды без сна и прогорклую мокрую морось.
Как последнее танго, но Париж поменял обстановку на ливень из улок Стокгольма,
Прозвучало набатом из голоса струн и ничтожных людских голосков,
Прокатилось горящим поленом, сметая, как щепки от красного древа невольно,
Слово страшное, слово чужое, немое, иное, больное, выжженное и битое в кровь.
Она шла, прижимая желтушные шарики отвратительных первых весенних цветов
К черной ткани пальто. Осень дерзко смеялась, что весна до сих пор в голове,
Хоть бушует октябрь. Ее волосы развевались под темным платком , что ненов,
А глаза замирали на каждом углу, ожидая его силуэт в полыхающем дерзком окне.
Дети шарахались прочь от безумной, она шла, разбивая о стены домов, богомолен
Прихорошенькое личико, избитое плетью морщин и тяжелого, вязкого гнета,
Крепче сжимала грязноватые желтые шарики мимоз. Обернулась. Услышала: кто-то болен,
У кого-то ребенок неизвестно зачем и откуда. Оступилась. Уронила пару цветов в собачий помет.
Наклонилась. Задумалась. Вновь обернулась. Остановила взгляд на нищем у темной стены.
Подошла. Посмотрела в глаза. Прикоснулась к руке. «Как зовут?» «Ханс,» - отвечает.
«Ханс. Красивое имя. Почему ты один?» «Не один – собираю осколки мечты,
Их разбили жестокие женские руки. И она на тебя так похожа. Но она не летает.
А ты словно ангел.» «Как ее имя? Ты знаешь? «Да. Фрея.» Она кивает, отходит,
Возвращается снова, наклоняется к Хансу, протягивает ему ладонь, мол, держи.
А в ладони три шарика желтой с подтеком мимозы. Он по ним тихонько проводит,
Восхищается бархатом. Берет. Благодарит. Она улыбается. Говорит, мол, к сердцу приложи.
Он подчиняется. Серые глаза начинают светиться, как звезды на небе от счастья.
Он глядит на нее, а сердце выплясывает ритм такой, что больно дышать и хочется полета.
«Как твое имя?» - шепотом спрашивает он. «Мое имя известно по миру, как дура, ненастье,
И как скопище самых ужасных обид, горечей. Я распятье со слоем пушистого мелкого налета,
Я не та, кого ждут, но я та, в кого верят. Меня зовут, я прихожу, они кормят и просят уйти.
Люди жадные. Они не думают о других, а говорят только лишь о своем и о себе.
Им не важно, что могут другие, им смешно рассказать и так лень с вагона сойти
На безлюдную станцию, подчиняясь велению сердца. А потом меня клянут в разбитой мечте.
Они свято верят, что все им дается по праву. И проклинают меня, если им не по вкусу игрушка,
Но пройдет месяц, два, они снова зовут, я иду, привожу, оставляю, умоляю, напутствую,
А они лишь пошепчут, пошепчут, удивятся, разочаруются, обидятся, скучно.
Проклянут, выгонят, отберут все до нитки. А потом говорят своим друзьям, что я буйствую.
И никому неважно даже, что они упускают десятки и тысячи судеб. Я привыкла: так в мире
С начала времен.» - договорила и отошла. А он стоял, смотря в след удаляющемуся силуэту,
Смотрел, гладил шарики цветов, вдыхал медовый аромат и думал о людском недоверье
К Любви… А она шла, опустив голову. Изучала плитки под ногами и шептала что-то из Макбета.
Пробегающая женщина ее оттолкнула с дороги, не замечая, как смотрел ей в след с розами
Мужчина в кителе и высокой шляпе, перебирая в руках трость. А женщина бежала дальше,
Мимо Ханса, куда-то по делам. А он все смотрел в след той незнакомой знакомой с мимозами,
Что с основания мира их носит. Отвратительные первые весенние цветы на черном пальто.