Облет

Ощущение, словно идешь по нескончаемому коридору, и никак не дойдешь до прямоугольника открытой двери в его конце. Постоянно натыкаешься на что-то: на стены, старую мебель, выставленную из комнат. Словно вязнешь в нем. Приходится освобождаться и вставать, иначе так и будешь набивать шишки, идя к двери. Я освобождаюсь и от ремней и всплываю над койкой.
Такие сны в невесомости. Бесконечные, словно продиктованные самим Пространством за тонкой обшивкой. Но в них есть и своя прелесть. Всерьез задуматься, признаться себе во многом, стать на новый путь. И уж точно не станешь делать глупости по возвращению.
Нет, буду, но другие - смеяться, шутить, орать песни под гитару, отжигать на дискотеке. Но без тех глупостей сокрушительных, которые я делал, которые и привели меня сюда.
Я подплыл к большому иллюминатору рядом с которым стоял мой рабочий стол и включил гравитацию. Плавно опустился на стол мой блокнот и ручка, привязанные к столу тонкой нитью.
Приходится экономить энергию и спать с выключенными гравигенераторами.

Обычная станция облета -  меняем орбиту, спускаемся и поднимаемся над планетой. Осматриваем и ремонтируем спутники, управляем, корректируем, расстреливаем космический мусор из электронно-лучевой пушки. 
Экипаж машины боевой. Нас двое – я и напарник. Говорят, что напарника дают, чтобы не спятить, пока не кончится полугодовой контракт. Но это не так, а скорей наоборот!
Я привык к молчанию там, слишком привык. И совсем не боялся космической скорлупки, и монотонной работы дежурного. Но…напарник.
Драться было нельзя, хотя и приходилось с трудом сдерживаться.
Он начинал с обычных беспокоящих вопросов, а кончал сальными плоскими шуточками о взаимоотношении полов. Нет, в большое окно, плывущее над планетой,  мне хотелось его впечатать не из-за них. А потому, что он лез, говорил, считал своим долгом разговорить меня, спровоцировать. Иногда он недвусмысленно и ясно афишировал:
- Я не дам тебе скиснуть!
И, предвидя реакцию, уплывал на кухню – в крохотный пищевой отсек, готовить унылую космическую жратву.
А я сжимал кулаки. Я?! Скиснуть?! Ща! И не думал!  Я – идейный, это ты за бабки сюда влез!
Его привели в Облет деньги. Космический центр хорошо платил контрактникам, и многие шли именно из-за этого. А вот уходили иногда свихнутые, иногда не совсем. Все-таки, облетчики были не теми космонавтами, которых отправляли к звездам.  Тех готовили на годы пребывания в ракете, несущейся со сверхскоростью до дальней звезды. А мы были простыми инженерами-работягами, правда, с неплохим здоровьем.
Иногда ему надоедала его терпеливая работа по втягиванию меня в разговор, и он проклинал и космос, и нашу проклятую банку, и все хотел вернуться на Землю. У него там, в деревеньке была жена и двое детей. Раз в месяц Центр разрешал переходить со служебной частоты на разговорные, и он общался с домом. Ссорился и мирился с женой, целовал детей, гордо – и горько – говорил: папа – космонавт.  А меня раздражало все это, и я не мог понять, какие ДЕНЬГИ заставили его бросить то, что у него на самом деле БЫЛО.

До того сна не мог.
Где столько ненужных слов и пустого молчания. Где ты стучалась, звала в открытую душу, а я будто наглухо задраил люк в переборке. Словно хотел сохранить жизнь корабля. На деле – только свою шкуру.
За люком свистел и ревел воздух, вынося в пробоину все, что там  было.
Контракт(вы хорошо представляете себе..?  - Да!  Готовы?  - Да, черт побери!), подготовка – барокамеры, тренажеры, инженерные курсы.
Хорошо помню, как город казался чужим, когда нас везли на старт. Вот и освещенный проспект был тем тусклым коридором, и я думал, что Облет был единственным выходом из него.
Гасли разноцветные окошки, пока автобус вез нас к служебной станции поездов – на космодром.
...Там,  где встреча.
Большие зовущие глаза, теплые ласковые руки, которые ты положила мне на плечи на оживленной ревущей станции скоростного метро.
Мечты о лунном просторе леса в таком же окошке в нашем с тобой счастливом однокомнатном мирке, из которого можно всегда шагнуть к морю, к друзьям, к счастью, и даже в небо. И взахлеб целоваться и шептаться земляничными губами на зеленой летней полянке...

После этого сна я не  поддерживал брюзжание напарника. Я и раньше молчал, а теперь только думал. Мозг вертел верньеры настроек, когда я корректировал наши подконтрольные спутники, заставлял смотреть на дисплей и жать спуск пушки, которая сжигала орбитальный мусор – обломки ракет.
А сам я стоял у люка. И слышал позывные транспортного корабля, который летел забирать нас домой. А еще гладил никель переборки, чтобы почувствовать мягкий  удар стыковочного узла об него.
Я был звездочкой желания – несущимся к планете спускаемым аппаратом, и спешил как безумный, нервируя и дергая врачей центра реабилитации, чтобы поскорей оказаться крепкой джинсовой фигурой, стоящей за его воротами, в ожидании автобуса.
В сотый раз иду по нашему маршруту, еще хранящему тепло наших шагов и их звук в гулких стенах домов.
Что скажу? Увижу?
Да. Скажу все, когда увижу.
Мы будем пить чай на кухне, и смотреть друг другу в глаза, когда не мешает ни пленка переговорного экрана, ни непонимание. Жизнь примет нас, и, обняв за плечи и, усадив в своем светлом вагоне, понесет в ускоренном темпе к следующей станции – понять и дожить все, что тогда мы потеряли из-за меня и моей глупости.
Те сиреневые искорки, которые промелькнут в глазах и будут тем, что я хотел заслужить.
Прости меня.
А потом мы посмотрим в вечереющее небо сквозь закрытое окно, на которое положил ласковую кошачью лапу сентябрь…
Там промелькнет еще одна и еще одна вспышка – над заревом горизонта, изгрызенного очертаниями высоток.  Бегут от жизни. Облетать  вокруг нее и думать. Смотреть на жизнь со стороны. Возвращаться в нее, гореть, искрясь желанием окунуться, ворваться или покидать уже окончательно.

Будут гаснуть и вспыхивать окна.  Ты улыбаешься лукаво. А я поласкаю твои волосы, собранные в рыженький хвостик – как у падающей звездочки. И больше никогда не захочется считать витки над миром.