Вторжение в семью. Была у зайчика избушка лубяная

Неужели кто-то, причем достаточно могущественный, и впрямь решил провести у нас в стране такой эксперимент по тотальному отчуждению, наказав страну за то, что она когда-то захотела освободиться от отчуждения вообще, построив коммунизм?


Работы ученых, спорящих о том, является ли учение Маркса идеологией, и умерли ли идеологии или они еще живы, я теперь читаю в самолетах, поездах и гостиницах. Поскольку после избрания руководителем РВС наступила для меня некая новая жизнь. Обязательно продолжу размышления на данные интересные теоретические темы.

Но, перечитывая Маркса, которого в советский период читала бегло и, не скрою, из-под палки, я теперь поняла не только подлинное значение этого гениального философа, но и абсолютную оригинальность его ключевой, как мне кажется, мысли о том, что, не изменяя мир, его понять невозможно.

Те микроскопические изменения, которые удалось осуществить РВС за несколько месяцев реальной деятельности, действительно позволяют понять мир в большей степени, чем чтение философской и иной литературы. Утверждая это, я вовсе не уцениваю такую литературу. То есть не перехожу на позиции чистого «активизма» (есть ведь и такое идеологическое направление, превратно, как мне кажется, трактующее слова Маркса о соотношении изменения мира и его понимания). Напротив, призываю читателя газеты соединять эту марксову максиму с максимой Ленина «учиться, учиться и учиться». Именно в том, чтобы уравновесить разумный активизм (изменение мира) и учебу (то есть понимание мира) состоит наша задача. Решим ее — и тогда, может быть, осуществятся не микроскопические, а иные изменения нашего крайне несовершенного мира.

Заговорив об активизме и подразделив его на неконструктивный (отрицающий изучение мира) и конструктивный (это изучение предполагающий, но не абсолютизирующий), я просто обязана дополнить общие размышления об активизме чем-то более конкретным. Перед этим оговорив еще раз, что обсуждаю с читателем именно войну идей, а не идеологическую войну.

Идеологическая война — лишь одна из модификаций войны идей. Предположим, что правы те, кто утверждает, что идеологии умерли. Я так не считаю, и в дальнейшем обосную свою позицию. Но предположим, что это так. Разве смерть идеологий означает, что война идей прекратилась? Как бы не так! Воюют лингвистики, семантики, отдельные действия приобретают символический характер, а значит, воюют символологии. Религии воюют друг с другом вовсю. (Разницу между религиями и идеологиями тоже обсудим отдельно). Но главное, воюют заряженные смыслом молекулы нашей активности. Об этом хотелось бы поговорить подробно.

Ведь и впрямь войну идей невозможно и неправильно было бы рассматривать только как противостояние идеологем, то есть вне той конкретной позиционной войны, которая, увы, идет в нашей каждодневной и кажущейся пока мирной жизни. Эта «позиционная» идейная война мобилизует, втягивает в противостояние все большее количество участников, к ней совершенно не готовых. Не готовых и психологически, и в смысле оснащенности аппаратом понимания. А без понимания — какое сопротивление? Без понимания даже занять ту или иную сторону невозможно.

Кто-то скажет, что вот и ладно, мы-то люди невоенные, нам — зачем? Но страусиная политика не позволяет укрыться, когда на вас нацелились всерьез. Да и вообще не позволяет укрыться. Однако люди, особенно те, кто как-то пристроился к нынешнему — внешне мирному — бытию, совершенно не хотят менять свое сознание на «военное». И их понять можно.

Примерно такие мысли бродили в моей голове при перелете Нижний Новгород — Москва, мешая читать про «товарный фетишизм» у Маркса. Мысли были порождены совсем иным чтением — нижегородских интернет-ресурсов по поводу случая, который и заставил, уже третий раз, лететь в Нижний и обратно. Случай был совершенно «позиционный», он касался возмутительного нападения, иначе не скажешь, органов опеки на многодетную семью погорельцев с попыткой отобрать у них детей.

Ну, вы ведь знаете, что органы соцзащиты (коротко — Опека) защищают теперь не детей, а их права? В частности, право на достойную жизнь. Достойную, а не какую-нибудь! А достоинство жизни измеряется, представьте себе, в рамках как раз таки «товарного фетишизма». Фактически без учета таких эфемерностей, как родительская любовь. Она как-то вообще все меньше является критерием, если послушать иных «специалистов по детству».

Итак, дело слушалось в Арзамасском городском суде и бурно обсуждалось в СМИ — интернете, газетах и даже в «Прямом эфире» на канале «Россия-1». При этом — на что и хочется обратить внимание — оценки сей истории были достаточно разными. До крайностей! Хотя, казалось бы… сгорел у деревенской семьи дом, семья многодетная, государство никак не помогло (дали матери четверых детей 2000 р. «помощи»), а когда подвернулся некий случай придраться — пришли и за детьми. Дескать, и домик, купленный на материнский капитал, маловат, и отец выпивает, и вот еще мать старшую дочь отлупила — ясно дело, дети «в трудной жизненной ситуации», отобрать! Казалось бы, вердикт органов соцзащиты, как раз призванных защищать такие вот многодетные семьи, должен однозначно возмутить общественность. Ан нет — общественность разделилась. И уселась у своих компов обсуждать, плоха семья или все же не очень. Согласитесь, ново. Для России — ново. Но ведь отражает нечто существенное — феноменологическое, по Гуссерлю — в новой российской реальности. И потому этот случай хочется рассмотреть именно феноменологически. То есть извлекая из его сугубой конкретики некое понимание СУТИ времени.

Была у зайчика избушка лубяная, а у лисы ледяная… Кто не знает этого зачина! Как там было у лисы — может, и не избушка вовсе, а дворец Снежной королевы — сказка умалчивала. Известно только, что лиса позарилась на «лубяное». Видимо, оно было чем-то милее. Или толкала ее неуемная лисья страсть прибирать чужое к рукам. Но факт состоял в том, что постучав к доверчивому зайцу, лиса оставила его в результате ни с чем. Разумеется, спев все свои лисьи «песни». Ну, все же помнят! Так вот, этот архетипический сюжет развертывается сейчас на наших глазах, которые мы отводим в сторону, не желая признавать, что сюжет касается нас напрямую. Что обитатели лубяной избушки мы все — жители России, еще не потерявшие своей «тутошней» сути. То есть воспитанные в русской культуре и традиционных нормах человеческих отношений.

Сразу оговорю — «избушка» это не территория с ее недрами, не заводы и пароходы (этап пройденный), это именно основания нашей «лубяной» тутошней жизни. Тот самый культурный код. В переживаемый сейчас нами (а точнее, игнорируемый) исторический момент идет массированная атака на семью, на наше право растить детей так, как НАМ кажется верным. И это уже не просто тихое продвижение в Россию ювенальной юстиции с ее западными «прелестями». Это — качественный скачок, блицкриг той же самой ювенальщины, но под иными наименованиями, в очень привлекательной обертке из слов о защите семьи как высокой ценности. На деле же — мощное бюджетное обеспечение неродных семей под усыпляющие лисьи речи.

Чем больше бюджетных вливаний в проект, тем слаще выпевает лиса. Называется проект (его авторы трудятся в той самой Общественной палате, которая вовсе не общественная) — «Россия без сирот». Красиво? А то! Умно? Еще как! Ведь кому ж ни приятно думать, что это — забота о брошенных детях, томящихся в скверных российских детдомах, которых теперь наконец-то усыновят вдохновленные призывом семьи. Ну, да, поддержанные материально государством. Но ведь — усыновят! Возьмут и станут заботиться! А на детишек нам бюджета не жалко, и это у людей — совершенно искренне. Вот только об том ли речь? О понятном ли нам, привычном усыновлении?

Нет, речь о другом. О так называемых патронатных семьях, «фостерных», по-западному. Фостерная семья не усыновляет ребенка, даже не берет его в опеку. Опекунство, кстати, давно принято в России, его часто оформляют родственники, забирающие ребенка, оставшегося без родителей. А вот «фостер» это в корне иное. Это работа на дому воспитателем, и за нее платят зарплату. Ну, и это, может показаться, не так уж плохо по сравнению с казенным интернатом. Хотя всем понятно, что одно дело взять ребенка как своего, бескорыстно и безвозмездно, а другое — когда решила тетенька подработать, получила двух-трех детишек и является им… кем? Воспитателем? Хорошо, если. А она это умеет? У нее образование педагогическое есть, как положено, например, в детдомах? Опыт? Нет! У нее будут, когда поставят на поток, совсем короткие курсы «компетентности». А пока и этого не требуется.

Но — вот тут главное! — у такой фостерной семьи фактически нет ни за что ответственности. Ведь по этой «замечательной» западной системе (о результатах которой на Западе нашему обществу предусмотрительно не сообщают) ответственность за ребенка размыта. Он продолжает числиться все в том же детском учреждении, из которого убыл на время в некую семью, а потом — в другую семью, а потом… Иногда по несколько семей в год ему меняют, и нигде он не успевает прижиться. Собственно, это и есть одна из основных неафишируемых целей западного педагогического ноу-хау — неформирование привязанности. И кто там за что отвечает, когда ребенка передают из рук в руки, бог ведает…

Зато нетрудно догадаться, за что отвечают органы опеки (заметим, состав работников в них стремительно меняется, «осовременивается»). Да-да, вы правильно догадались — за освоение средств они отвечают. Которые будут весьма немалыми, как следует из последних решений о финансировании работы именно с патронатными семьями. Патронатными, а не родными многодетными! Создание единого «детского министерства», о котором сейчас много говорят, наконец-то направит поток из бюджетного рукава в «правильное» русло — не каким-то там нуждающимся семьям, где, как нам внушают, их пропьют, а прямиком в чиновничью кормушку! Чиновник же — он всегда найдет средствам верное применение. Вы можете не сомневаться.

Итак, новый тренд в деле борьбы с сиротством образовался, и общество обрабатывают на предмет его радостного приятия. СМИ надрываются, пропагандируя закрытие интернатов и срочную раздачу детей по семьям. Говорят, что это надо сделать «престижным». Органы опеки пачками выявляют «опасных» для детей родителей. Школы, детсады и медучреждения принуждают составлять досье на все — это не преувеличение, именно ВСЕ — семьи. Социальные службы осваивают тактику совместных действий по изъятию детей. Депутаты дружно голосуют за ювенальные, по сути, законы. К чему приводит данная, охватившая госорганы, «сиротская лихорадка»? К РОСТУ СОЦИАЛЬНОГО СИРОТСТВА она приводит.

Что такое социальное сиротство? Это когда при живых родителях детей отбирают. Например, «за бедность». Не обязательно за бедность, но — чаще всего. Причем, что уже можно показать на массе примеров, в ход обычно идут глубоко надуманные поводы. Их кто собирает и тащит в суд, требуя разлучить детей с родителями? Кто главный «актор» сотворяемого в России ювенального ада? А также ада абсолютного отчуждения, предугаданного Марксом? Отчуждения, превращающего в товар (к вопросу о «товарном фетишизме) и идеи, и чувства, и надежды, и любовь, и дружбу, и многое другое? Неужели кто-то, причем достаточно могущественный, и впрямь решил провести у нас в стране такой эксперимент по тотальному отчуждению, наказав страну за то, что она когда-то захотела освободиться от отчуждения вообще, построив коммунизм? Эти вопросы постараемся обсудить в следующих статьях.

Мария Мамиконян