Просто Филя

                Рассказ-быль      

Конкурсы рисунков проводятся во всех школах. На Таймыре, к примеру, ребятишки состязаются в иллюстрировании северных сказок и преданий. Рисунков множество. Гуашь, акварель, карандаш, фломастер... Сказки самым необыкновенным образом оживают в детском воображении, превращаясь на глазах, то в сюжетные картины, то в портретную галерею персонажей. Но мне почему-то среди этого изобилия пришёлся по душе простенький рисунок Володи Лобанова. В его полярной сове Лэнгкэй из селькупской сказки меньше всего фантастического. Распластав крылья над белой безмолвной тундрой, птица летит на вас. Вот уже слышен шелест перьев. Ещё взмах крыльями – и она, усевшись вам на плечо, начнёт нашёптывать на ухо сказку...

А это уже не сказка, а быль, которую мне подарила много лет назад семьдесят вторая хатангская параллель Таймыра. Звали полярную сову совсем прозаично – Филя. И кому бы я ни рассказывал о полярной сове: взрослым, детям и даже заядлым браконьерам – всем нравился счастливый, сказочный финал. Итак, слушайте или читайте, но следите за ходом мысли, и не забывайте, когда и в каком месте появляется солнце после долгой полярной ночи...

Никогда бы не подумал, что можно полюбить полярную сову, как любят собаку, кошку или другое домашнее животное...

Над Хатангой уже вовсю полыхали северные сияния: то сходились по спирали, то широкими колыхающимися занавесками переливали почти прозрачную акварель – от бледно-розового до зеленоватого на ультрамарине холодного неба. Полярная ночь ещё не вступила в свои права, но день как таковой уже сошёл на нет. Солнце распаляет горизонт, но уже не может противостоять силам мирозданья, потихоньку угасает. И день, больше походит на осколок белой ночи.

В один из таких дней жена принесла с работы «подарок» в большой картонной коробке. Она так и сказала:

- Дети, принимайте подарок!

Двум нашим дочерям не терпелось его получить. Они поторапливали меня:

– Открывай же, папа, скорей!

Открываю. Из коробки на нас устремляется пронзительный взгляд огромных, чуть перепуганных глаз полярной совы. Детям очень хочется её погладить, но их отпугивают предупредительные щелчки круто загнутого клюва. Это предостерегает и меня от необдуманных действий. Ведь я секунду назад хотел взять птицу в руки и высадить из коробки. Теперь я наклоняю коробку и потихоньку вываливаю сову на пол в углу за шкафом. Птица, вскрикнув, всплеснула крыльями, встала на когтистые лапы, упрятанные в перья. Правое крыло безжизненно волочилось по полу.

– Мамочка, что с ней? Она заболела?

- Ранили птицу, Алёнушка. Крыло у неё перебито... Нехороший дядя в тундре стрелял в неё и оставил умирать... А, может,  песец или волк съели бы… Дядя Витя, муж нашей сотрудницы, тоже охотник, ходил за куропатками, набрёл на подстреленную сову. Я упросила его отдать птицу нам.

– Ура! Мы её воспитывать будем! Ухаживать, кормить! – посыпались, как из рога изобилия, детские предложения.

– С воспитанием придётся повременить, – улыбнулась жена, – а вот покормить надо непременно. Вот только чем и как?
В это время старшей дочерью был поставлен не менее важный вопрос: «Как назовём нашего пятого члена семьи?»

Алёнушка отреагировала быстро. Зажмурив глаза от идеи, доставившей ей удовольствие, она торопливо заговорила, боясь, чтобы её кто-нибудь не опередил:

– Назовём его просто Филя.

– Простофиля!?.

Все засмеялись. Алёнушка сбивчиво, но серьёзно объяснила:

– Не простофиля, не дурачок какой-нибудь. А Филя, просто – Филя.

На том и порешили: Филя так Филя.

...Филя потихоньку обрастал легендами. Сразу нашлось неисчислимое множество советчиков среди моих друзей, коллег жены, любителей живой природы возраста наших детей. Кто-то даже предлагал выделить Филе отдельную комнату, ведь размах его крыльев – более полутора метров. Жаль, что Филя их не мог пока расправить. От идеи персональной жилплощади пришлось отказаться. На четверых у нас было две небольшие комнаты на первом этаже двухэтажного деревянного дома с одним подъездом. Правда, на центральной улице заполярного посёлка Хатанга.

Кое-что из добрых советов мы по мере необходимости брали на вооружение. Я уже приспособился кормить сову: нарезал длинными ломтиками оленину или свежую рыбу, подхватывал большим и указательным пальцами кусочек за один конец, а другой подносил поближе к клюву Фили. Он сводил стеклянные глаза к переносице, ловко выхватывал устрашающе изогнутым клювом кусок из моих рук и в мгновение ока заглатывал пищу.
Постепенно Филя начал привыкать к нам, уже не забивался, как прежде, в угол, возле платяного шкафа. Потихоньку стал расхаживать по комнате. Валентина Мезенина, соседка-зоотехник посоветовала  принести хороший сук или  твёрдую ветку, чтобы Филя мог сидеть на ней. При нынешних условиях у него могло развиться  заболевание ног, и тогда гибель птицы неминуема. Рекомендация была действительно принципиальной, её мы тут же реализовали. Филя без промедления забрался на ветку,  принялся вычищать клювом когти, то сжимал их, то снова расслаблял, точно массировал их. Теперь, кажется, он стал ещё на шаг ближе к природным условиям.

Когда Филя задрёмывал, он смешно закатывал глаза, потом закрывал их. Голова его никла, но тут же Филя вздрагивал и просыпался. Убедившись, что ему ничего не угрожает, снова задрёмывал. Детям особенно нравился засыпающий Филя.

Вообще-то, мы старались его не беспокоить. Дети побаивались совы, зная, что она мгновенно реагирует на опасность и  умеет постоять за себя и клювом, и когтями. Я и сам не раз испытал на себе силу Филиных когтей. Одно неловкое движение – и когти впиваются в руку. Кожаные перчатки им не помеха. Представляю, как в эти когти попадает полярный заяц, не говоря уже о куропатке, о каком-то крохотном лемминге или другой полярной живности. Я им по-человечески не завидовал...

Над Хатангой уже распростёрла свои чёрно-белые крылья полярная ночь. Холода наползали откуда-то с гор Бырранга. Поселковая котельная коптила небо, но пол в нашей комнате всё равно промерзал. Заиндевелые стены и пол радовали разве что  только Филю. Он спрыгивал со своего насеста, склёвывал иней, потом снова забирался на излюбленный сук и начинал чистить свои королевские пёрышки. Природа сотворила великолепное создание. Белоснежные и серые перья чередовались в безукоризненной гармонии.

Если птица начинает чистить себя, прихорашиваться – это первый признак, что дело пошло на поправку. Теперь Филя всё чаще отряхивался, старался приподнимать раненое крыло. Но боль ещё, видно, не ушла. Филя старался уложить крыло на место, словно человек, пытающийся поправить накинутый пиджак, спадающий с плеча...

Вообще, Филя был по натуре спокойный, хотя и принадлежал к семейству ночных птиц, и не доставлял нам особых хлопот. Ночью вел себя тихо, не обременяя нас своим присутствием. Мы привыкли к ней так, словно она действительно стала членом семьи. Дети возвращались из школы, бросали портфели, бежали к сове и начинали с ней разговаривать. Филя уже откликался на своё имя, останавливал взгляд на том, кто его звал. Детям очень нравился этот домашний цирк. Они дразнили меня и Филю, задавая вопрос: «Филя, а где Коля?» Филя крутил головой, пока не находил меня, и с неподдельным подобострастием останавливал взгляд на своём кормильце, потому что кроме меня никто не осмеливался делать процедуру кормёжки.

Шутки шутками, но всё чаще перед нами возникал вопрос: что делать с Филей после его выздоровления? Об улучшении самочувствия он напоминал каждый день. Оставаясь дома один, он уже начал позволять себе всякие шалости и вольности. То садился на кровать и потихоньку потрошил пуховые подушки, то забирался на стол, приставленный вплотную к широкому окну, и с тоской  через стекло разглядывал улицу, запорошённую снегом. Он даже пытался убрать необычную прозрачную преграду, постучал по стеклу. Но стекло оказалось крепким, к тому же оно издавало неприятно звонкий звук, который пугал и отрезвлял каждый раз птицу, как только она пыталась снова выпрыгнуть из застеклённого окна. Снежный простор и  лес на другом берегу реки Хатанги были так хорошо видны, что он смотрел на них с такой  неподдельной тоской, какое только может изобразить  загнанная в клетку вольная птица.

Из тихого больного гостя Филя потихоньку превращался в хозяина.

Наступил момент, когда подстреленное крыло зажило вовсе, и мы не знали, что делать с совой дальше. Зато знал, что делать в таких случаях сосед-художник. Увидев Филю в окне, как на экране телевизора, он тут же предложил сотворить из него «память о Севере» в виде чучела. «Редчайший экземпляр! – заключил с завистью художник, цокнув как-то странно языком. – Классное  чучело из него бы вышло!» Он даже назвал адресок, где и кто в Хатанге изготавливает чучела «по всем правилам искусства». И ещё намекнул: чучело такой редкой птицы можно выгодно продать в музей или  какому-нибудь любителю-орнитологу. Понятное дело, мы не могли  последовать за этими советами. В семейном кругу решили: будем готовить Филю к вольной жизни.

К этому времени февральская шаманская пурга почистила бубен солнца и вытолкнула его из-за горизонта после  долгой полярной ночи. С каждым днём оно поднималось всё выше и выше. И  Филя  совсем затосковал. Поглядывал через окно на заснеженную улицу, переступая от нетерпения с ноги на ногу. Если бы он умел плакать, то его светлые глаза затуманились бы слезами.

Сначала я вынес Филю во двор, под окна дома, где искрился выпавший накануне крупный пушистый снег. В целях безопасности  привязал к его ноге верёвочку, зная, что на улице, как всегда, гуляет свора бездомных северных собак. Предварительно я  выгнал собак со двора, а затем опустил сову на мягкий сугроб. Птица встрепенулась, и облако снега поднялось вокруг. Филя принялся бить крыльями по снегу и вскоре вовсе скрылся из виду. Так хлещут себя берёзовым веником в парной настоящие любители русской бани, чтобы очистить свою душу и тело.

Подобные купания в снегу продолжались  почти ежедневно. Филе эта процедура, похоже, нравилась. С каждым днём прогулки удлинялись. В конце концов, Филя успешно прошёл первый тур экзаменов в «школе выживания» – перепад температур. В квартире, как ни говори, поддерживалась  плюсовая температура: когда не хватало силёнок  у  котельной, мы затапливали  на кухне печку.  На улице – в разгаре полярная зима с морозами до сорока градусов...

Во время прогулок Филя пытался несколько раз «встать на крыло» и улететь. Только верёвочка, привязанная к лапке, мешала осуществить ему эту мечту...
Прошло ещё недели две, пока мы не убедились, что Филя с упорством полярной птицы перенёс в «школе выживания» второй тур испытаний, которые мы выстраивали по своему разумению и житейскому опыту.  Несколько ночей Филя провёл в сарае. Своим поведением он подтвердил, что и эта своеобразная акклиматизация прошла успешно: температурные перепады «одомашненной» птицы для неё уже не страшны.

В один из воскресных дней мы усадили Филю в картонный ящик, пошли к Хатанге-реке, туда, где на другом берегу растёт настоящий реликтовый заполярный лес. Говорят, самый северный в мире. По проторенной охотниками тропке, утонувшей в снегу, поднялись на противоположный пологий берег. Встали у высокого столба, вкопанного в землю.
Осторожно обеими руками подхватываю Филю под бока, чтобы не попасть под его когти. Усаживаю на деревянный столб. Филя, как зачарованный, несколько мгновений сидит без движения, потом приподнимается, переступает с ноги на ногу, словно убеждается в полной свободе. Почти камнем падает вниз,  успевает раскинуть с шелестом огромный парашют крыльев – и легко взмывает вверх! Ещё несколько уверенных взмахов крыльями – и вот уже Филя плавно парит над скованной льдами рекой.

Мы все четверо стоим, как заворожённые. Первой радость и трагедию всего произошедшего осознает Алёнушка. Она бросается вслед за птицей и кричит, что есть сил:

– Филя, родненький, не улетай!

Филя, похоже, тоже осознает случившееся, плюхается посреди реки, подняв вокруг себя целое облако  свежего снега. Он привык реагировать на человеческий зов. Но природные инстинкты берут верх. Филя разбегается по снегу, взлетает и скоро пропадает из виду в снежном безбрежье.

Алёнушка всё бежит, утопая в глубоком снегу, и  со слезами на глазах кричит:

– Филя,  возвращайся!

Но Филя уже не слышит её. Он возвращался в стихию суровой, но такой родной ему природы. Он возвращался свободным, здоровым и уносил на своих  огромных крыльях частички наших сердец в неведомые просторы.