Форель в лепестках миндаля

Мы слишком восточны для слов любви
и слишком оседлы для их нашествий.
Присев под светильник, я выбрал би
для твердых линий — из волчьей шерсти.

Пишу я тебе не общения для —
привиделась мне, западая в душу,
речная форель в лепестках миндаля
для нанесения серой тушью.

Простая добыча, нехитрая снедь.
Но ты искушен и знаешь, что этот
сюжет означает близкую смерть
и, стало быть, равен концу сюжета.

Всё началось неделю тому:
Север стоял против армий Юга,
как зубы — по сути, служа одному —
готовы смолоть в порошок друг друга.

Воины Юга плечисты собой.
У воинов Севера — те же плечи.
Всё говорило о том, что бой
не будет ни легким, ни быстротечным.

И тут увидел я плывущую вдоль
рядов, ожидавших сигнала к началу,
кроху-былинку, ничтожную столь,
что даже б подумать о ней не чаял.

Я выставил руку навстречу. Она
вильнула и пролетела мимо,
будто ее приподняла волна
в море, которое мне — незримо.

И стало светло, и очистился взгляд,
будто бы кто-то мудрый и старый
завел пространству руки назад,
связав за спиной их узлом сибари.

И тот, и другой многочисленный клан
в рабочих одеждах стального покроя
был отодвинут на дальний план.
Я тронул коня и ушел из строя.

Угрозы и брань посыпались вслед.
Но что этот крик, если я различаю,
сколько отмерено в вечности лет
радости каждой и каждой печали.

Вот это и есть перспектива, друг.
Теперь я живу у подножья Дайсена
и слушаю, как прорастает бамбук,
который лишь будет еще посеян.

Смотрю, как уснувший на ветке дрозд
из чащи куста, разбросавшего космы,
клювом пристроился в жменю звезд,
хотя между ними простерся космос.

Какая же даль делит “быть” и “не быть” —
на плоском холсте две соседние точки.
Слышу крадущихся к дому убийц,
но не могу не закончить строчку.

Заходят в ручей, студеный вовсю
от недр земли и до рыбной ловли.
Сейчас середина весны — тюсюн.
Сыплет миндаль лепестки на кровлю.