Не одна во поле дороженька - 1

Почти все главки повести были опубликованы на моей странице в своё время.
Теперь я хочу дать их последовательно, где-то существенно добавив, где-то весомо сократив, где выставив совсем новое.
Это повествование о моём поселке Солгинский, где я родился, учился и начал работать.
Давать буду маленькими порциями, чтобы читать было легко, удобно.
Книжка моя, вышедшая в прошлом году, называется «Не одна во поле дороженька…».

50 лет спустя


Дома на улице настолько ветхи, что кажется, вот-вот рухнут вниз, под уклон, к месту, где раньше пролегала узкоколейка, когда-то увозившая в шесть утра бригады рабочих в лес.
Забитые дурниной растительной огороды, тропинки, разбитые стекла, покосившиеся веранды, истлевшие мостки и крыльца.
Моя дальняя родственница, Зина, ведет меня на кухонку.
 – Да я узнала, узнала… – что-то тяжелое, долгое в ее охватывающем меня взгляде, как будто очнулся человек от долгого сна и заново привыкает к миру.
В соседней комнатке умирает ее мать. Уже не встает. Я не иду на ту половину. «Не узнает она никого».
Обремененная неведомой мне печалью, женщина приносит фотографии.
Я открываю альбом и забываю о ней. Но она стоит рядом и время от времени нашептывает мне судьбы знакомых моих и родных на снимках.
 – Он ведь бил ее, Зою-то. Бил сильно, зверски. Да и она погуливала. Нашла себе молоденького. А муж и застрелился. Зойка и тогда пила уже, а тут и вовсе… Всё рестораны эти, начальнички ее…
   
…Я, маленький, собираюсь на улицу, к друзьям. В доме старшей сестры гулянка. Завязываю шнурки. Мне из прихожей виден просвет в залу, где танцуют, где дым коромыслом. В узкий квадрат дверного проема одна за другой вплывают пары. И вот – Зоя. Маленькую, с большой красивой грудью, ее облапал во всю силу расплывчатый, дебелый мужичок. Он почти поднял ее от пола, руки его стянули ее лопатки. Миниатюрное красивое личико Зойки полуоткинуто назад, она смеется, не отстраняется. А мужичок пыхтит и все сильнее прижимает к себе ее грудь и голову с редкими, влажными, спутанными волосами обращает к ней, чуть не прижимается.
Враждебно смотрю в просвет, пока они исчезают в глубине комнаты…

…Я ухожу от знакомых, оглядываюсь. К Зине подходит незнакомая молодая женщина. Зина, слышу я, обращается к ней:
 – Вера, а кто это к нам приходил-то?..
Пыльные морщины узкой дорожки, затравевшие. Узкоколейки уже не видно совсем. На месте бывшей когда-то веселенькой станции встал лесок.
Из крапивного пенала дворика, иссохшего на жаре, выглядывает на меня старуха. Она подслеповато смотрит на меня, не признает. С ней я танцевал первый свой танец в пятом классе.

– Смотри-ка, Коля, дядя Миша и тетя Лена Прилучные! Живые, слава богу…
Мы с сестрой Валей выбираемся из машины и попадаем в объятия тети Лены. Смущенно-радостно здоровается с нами за руку хозяин. Оба светлые, не подпорченные старостью, а ведь им за 80 уже! Легко еще, ловко движутся; чистые, сияющие от встречи внезапной такой глаза…
– А помнишь, Коленька, как дядя Миша тебе смастерил малюсенькие такие коромысла, аккуратненькие, беленькие? До чего же хороши были!
– Не помню, милые, забыл. И сколько было-то мне тогда?
– Тебе бегать за водой далеко нужно было – к колонке у больницы. А ты был маленький, худенький. Мама болела. Вот дядя Миша и пожалел тебя.
Я прижимаю к себе крепко-крепко старика.
– А Наташку нашу как не пропускал по улице, приставал, а?
– Дочку вашу помню, конечно, а вот что проходу не давал… нет, не припоминаю.
– А ведь потом, как и ты, учителем хотела быть, да вот по-другому получилось…

И полилась печальная беседа
Слезами тёплыми на пыльные цветы.