цикл Житейское море

О, прИзри,
добрый человек,
на дело рук твоих собратьев.
Беспечен их короткий век
и ветхи праздничные платья.
Они вольны между собой,
но, суть, невольники утробы.
Талантов беспокойный рой 
их понуждает тратить годы
на возбуждение страстей.
Их цель завистливая – злато!
Они тем паче веселей,
чем гОрше б следовало плакать.
Но редкому дано в пути
почувствовать беды начало,
То знак:
хозяйкой закричала
душа в израненной груди!


                Линия жизни

Наши айсберги сил оседают под тяжестью бремени
И теряются в водах житейских за пядию пядь.
Лица наших друзей исчезают в высоком решении –
Ватерлинию жизни грядущей не потерять.

Мы – тираны, титаны, любовники, просто прохожие.
Мы, как вереск, горим на ветрах четырёх перемен.
Кто-то гибнет в метро, опалённый чеченскою кожею,
Кто-то просто, живое отдав, засыпает взамен.

Но курлычет зажора*, невидимая ватерлиния.
Всё надсаднее голос волны: Возвращайся назад!
А душа, как не слышит, воркует голубкою синею,
И слезятся под солнцем её голубые глаза…

 * Зажора – первая весенняя талая вода, ещё не видимая под снегом
 


        Будь мудр и терпелив

Ты погоди еще чуть-чуть,
Не тронь рукавником железным
То нежное, что безмятежно
Едва лишь направляет путь.

Пусть много будущего зла
Ты видишь в одеяньях кротких,
Дыхание пределов плотских –
Вино для терпкого ума.

И помни, обнажая нож,
Поранишь сук – себя уронишь.
В премудром деле волка тронешь –
С овцы добра не соберёшь!
   

    Глинобитные командармы


Умирают земные творения,
Рассыхаются глин голыши.
Умирают кухарки и гении,
Впрочем, разницы нет для души.

Кто-то суп доварить не успел чуток,
Подсолил, не порезав лучок.
Кто-то выстрелил в зверя, хотел ещё,
Но осечка закончила счёт.

Меж корней, в двухметровом чулане,
Принимая по осени  душ,
Глинобитные спят командармы,
Полковые кладбищенских нужд.

Они спят, их чертоги колышутся,
Голубая вращается ось.
То ли кажется им, то ли слышится,
Кто-то новенький лёг на погост.

Потому-то, набив шаурмою
Ненасытный, лоснящийся рот,
Ты подумай: а вдруг за тобою
Ангел неба нежданно войдёт.
 
Он грудину раздвинет и душу
К вечной жизни пробудит крылом,
А жующую лакомство тушу,
                как ненужную,
                выбросит вон!

               

  По поводу одного софизма

Стрелки бегут секундные,
прессуя минуты в века.
Кубарем, кубарем, кубарем
пенится дней река.
Что ей, спиралевидной,
моих десятилетий хруст.
Сетями тысячелетий
кто выловит пару уз?

Мы смотрим на жизнь повелительно,
дней контролируя сплав.
Детям твердим поучительно:
хронограф – вот наш устав!
Р;жем на даты время,
но время, как кадр кино.
Остановись, мгновение!
Подумал - и нет его.

Итак:
Вослед  черепахе
лев совершил прыжок.
Да только по-царски, с размаху
жёлтый вспуршил снежок.
Ох, и нагнал же страху
бегун-неудачник лев
на стрелку часов черепашью,
                скользящую нараспев!..

               
             Гибель героя

Бывают крепости, где штурм – сплошная радость.
Гарцует конь у крепостной стены.
Великодушием поглаживая слабость,
Ты требуешь ключи.

Бывают крепости из рода Исмаилов.
Пружинит воздух, льётся трель сверчка.
И в тишину полуденной могилы
Товарищей ложатся голоса.

Прольётся время в битвах водопадом
И вынесет на заливной лужок
Осколки дней у крепостной ограды
И твой шел;м, как ковш на посошок.

На посошок, вычерпывая время,
Приг;бишь ты, печали хороня,
Батисты дам и рыцарское  бремя,
Короткий век крылатого коня.

Тебе вдогонку с крепостного края
Взмахнёт рукой плечистый Исмаил,
И ласточка вспорхнёт, как запятая,
Твои геройства в воздухе листая,

Чтоб на растяжку ты не наступил!..


                Солнечный зайчик

В металлических стружках и пенистой пОхоти пива
Мы с годами черствеем и старимся не по годам.
Мы хороним друзей, как свои засыпаем могилы,
Возвращая Земле поредевшее слово «Адам».

Оглянись, человече, ведь годы твои – проходимцы!
Они мерно скользят в кровотоках невидимых ран.
Но как прежде, Земля под тоб;ю в ночи голубится
И летит, рассекая границы, к далёким мирам.

Неужели тебе не противны батисты и плюши,
И не жалко глядеть на года, как на дым сигарет?
Ты припомни, как в детстве душа барабанила в уши:
Просыпайся скорей, опоздаешь на солнечный свет!

Замолкает в ночи костровой, сон порожнее курит…
И колышется небо росинкой на сгибе листа.
Неужели нам нужно напиться какой-нибудь д;ри,
Чтобы в капельке неба увидеть иные места?

А на утро, когда голова отболит и отплачется,
И в гранёные формы вернётся простая вода,
ЗакружИтся в прокуренной комнате солнечный зайчик,
И закрУжатся вслед медальоны шкафов – зеркала!
               

      Придорожная пальма

Грустит придорожная пальма,
тихо ветвями колышит.
Пальма ветвями, как пальцами,
неба ласкает излишек.

В небе над пальмой облако
белым свернулось калачиком,
а по дороге волоком
мальчик ослика тащит.

Ослик хмурится, топает,
не мил ему строгий арапчик!
Смеётся над осликом облако,
а пальма грозит ему пальчиком.

Вот вам, друзья, арабеска:
Пальма, Облако, Ослик.
Сейчас там другое место:
воронка
     и чьи-то кости…


     Городище Котор
 
Котора древняя стена
Меня в пути сопровождала.
Томила сердце новизна,
Шагов иных величина
Былое взору открывала…

Вот площадь Ратуши… В огне
Смеркался долгий день осады.
О, как безлюдна смерть,
Нет в ней ни фраз,
Ни пламенных страстей,
Лишь счетовода голос сс;дный.

Провал в стене, спасенья нет,
Ликует басурмана феска.
Убит жених, и арбалет
Подъемлет дева юных лет.
Делакруа, вот вам портрет Свободы,
Это ли не фреска!

Я уходил при свете дня,
Ещё Котор был полон смысла.
Герой поддразнивал меня:
«Иди, турист, в тебе огня
Не ведают мои магистры!..»
               

              Над пропастью во ржи

Скользит по полю ветерок, в нём всё обыкновенно.
Ржи шелковистой череда лоснится на ярУ*.
И кажется, что будет так - всегда!
Но непременно,
Как только мы забудем зло – жди новую беду.

Роняет спелое зерно в сырую землю колос.
Жнецы спешат, и множатся невольники-стога.
И рассечённый падает ржи шелковистый волос,
И льётся белое вино в победные рога...

Наутро женщина вошла в мертвеющее поле.
Смахнула пьяные следы, сыскала бугорок
И поманила из земли сквозь сомкнутые доли
Несобранного семени зелёный стебелёк.

Он потянулся на призыв протИву долгих правил,
В нём наливался колос, глотая жизни строй!
А я глядел на женщину, перед которой таяли
Боль рассечений на яру и пропасть подо мной.

Яр – обрыв, высокий берег реки

                * * *