Восемнадцатое мытарство

    Восемнадцатое мытарство – это тот потусторонний кордон, на котором невидимые летописцы человеческой жизни вопрошают умерших о сексуальных грехах. И редкая душа проходит эту таможню беспрепятственно.
    В лучшем случае блудник лишается на этом этапе посмертных странствий сияющих эфирных одежд и является в мир иной нищим, голым и опалённым, словно погорелец после пожара.
    Беспощадная мать Фомаида знала эту тайну, и поэтому исповедь по блудным делам проводила с особой въедливостью. Она так скрупулёзно выпытывала у своих послушниц детали явных или мнимых половых извращений, содеянных ими в миру, что иногда казалось, будто она смакует их.
    Она назначала за аборты самые жестокие эпитимьи, и духовные дщери строгой игуменьи не без оснований называли её за глаза «мать Фемида».
    Но никто не знал, какой горький жизненный опыт побуждал их духовную наставницу к такому образу действий, и только молчаливая келейница иногда слышала, как грозный прокурор в чёрной ризе плачет по ночам, умоляя Господа избавить её, недостойную, от непосильной учительской ноши:
    - Ибо нет среди этих девочек такой грешницы, как я! – шептала она, склоняясь перед иконой.
     Сущая правда была в этих покаянных словах, а не ложное смиренье.
     В юности она и не помышляла о духовной карьере, и уже на первом курсе медицинского института знала, что станет акушером-гинекологом. А когда на пятом курсе Фаина впервые вошла в родильный зал и пережила там потрясение от чуда явления в мир нового человека – слёзы брызнули из её глаз при первом крике младенца – она дала себе слово, что никогда, ни при каких обстоятельствах не изменит делу служения Таинству Жизни.
     Она с отличием окончила медицинский институт, отработала по направлению два года в сельской участковой больнице, и, пройдя специализацию в ординатуре, приступила к желанной работе в областном родильном доме.
     Времени для личной жизни у Фаины не оставалось. Часто она просыпалась среди ночи в тревоге за какую-нибудь Наташу из отделения патологии беременности, а утром  спешила на работу, чтобы удостовериться, что всё в порядке.
     Приходилось ей работать и в абортарии, и это был раздел её профессиональной деятельности,  на котором она выматывалась больше всего: оставалось – и надолго – тёмное, тягостное чувство, которое не снимали ни сон, ни любимый ею чёрный кофе.
    И вот, на третьем десятке её трудового стажа её начали посещать странные сны. Они повторялись едва ли не каждую ночь, и их фабула была однозначной: она видела себя стоящей по колено в грязной воде, в  которой плавали какие-то мелкие какашки – меконий-не-меконий – но что-то в том же роде. И лишь приглядевшись, Фаина Петровна однажды заметила, что стоит в луже тёмной крови, точнее, не крови даже, а смеси из крови и абортной массы – того невообразимого мясного фарша, который гинекологи называют на своём сленге выскребками.
     Эти сновидения жалили душу высоконравственной Фаины, она страдала, баюкая совесть соображениями служебного долга. Действительно, были случаи, когда прерывание беременности было оправдано, однако  таких случаев было  уж слишком мало.
     Она мысленно соглашалась с мнением психологов, что чувство вины является пусковым механизмом любой болезни – от прыща до рака – и всячески изживала его из своей души.
     Она использовала с этой целью аутотренинг, медитацию, даже снотворные и седативные средства, но мерзкие сны просачивались через  все заслоны, загоняя Фаину в тёмный угол депрессии.
    Но чувство вины отступило на задний план, когда в общественном строе страны произошли перемены, и Фаину Петровну пригласили на должность главного врача одной узкоспециализированной клиники.
    К тому времени она успела защитить диссертацию по одному из спорных разделов патологии беременности, и, помимо того, ей удалось отточить своё хирургическое мастерство до степени мастера-виртуоза.
    И однажды она сотворила чудо превращения депрессивного трансвестита в очаровательную женщину, такую прекрасную, такую привлекательную, что ей могли бы позавидовать миллионы русских матрон, обременённых детьми и лишней массой тела… Это была её Галатея, точнее, Галатей Иванович, её гордость и утешение, и Фаина Петровна почувствовала себя Тем, Кто, обозревая результаты своего Творения, произнёс: «И вот, хорошо весьма».
   Чтобы окончательно снять с себя груз ответственности за уничтожение ростков жизни, Фаина Петровна передала функции по производству абортов  многочисленному штату практикующих врачей, отбор которых она сделала в первые же дни своего управления клиникой. Принцип отбора был очень жестким,  для чего нередко использовалось инкогнито.
   Закрыв лицо медицинской маской, она проникла в абортарий в толпе студентов, восхищённые взгляды которых весьма ободряли и подстёгивали молодого врача Бориса Игоревича Нерепу. Тот изощрялся в остротах под аккомпанемент диких воплей абортниц: операции производились в те годы без анестезии.
   - Что, матушка, много в нашем городе самосвалов? – держа в руках кюретку, сочувственно спрашивал будущий светоч отечественной гинекологии у тринадцатилетней преступницы, а та, маленькая и худая, как бездомный котёнок, глотая слёзы,  сжималась в кресле до объёма презренной кучки переваренной пищи. Увы, она ощущала себя это мерзкой кучкой, куском дерьма,  в  которое превратил её прыщеватый Витёк из седьмого «Б»!
    Распятая на операционном ложе, она казалась такой жалкой и беспомощной, что даже видавшая виды акушерка Анна Ивановна не выдержала, пожалела дурочку, отлучилась куда-то на пару минут и прикатила в абортарий баллон с закисью азота. При этом она так грозно зыркнула на доктора, что он сразу же прикусил язык, посерьёзнел и на максимальной скорости включился в рабочий процесс.
   Конвейер заработал в чётком ритме: пять-шесть минут – и новая пациентка. А если какая-либо абортница во время операции теряла сознание, то её просто-напросто стаскивали с кресла за волосы и, словно тряпичную куклу, швыряли на кушетку. Очухается: ведь живучесть женщины несравнима ни с какими кошками!
    Фаина Петровна быстро навела порядок в своём рабочем доме:  женщин больше не оскорбляли, операции стали делать только под наркозом, и вскоре в клинику хлынули гигантские потоки абортниц.
    Естественно, что при таком объёме работы неизбежно возникали трудности с утилизацией отходов абортного производства – кремационная печь постоянно выходила из строя, но проблему помог решить институт фетальных исследований, работавший в области продления жизни видных общественных деятелей и престарелых новых русских. Абортную массу стали закупать, причём за хорошие деньги.
   Именно в этот успешный период жизни Фаина Петровна познакомилась с Иваном Андреевичем Абыколько, политологом, метившим – не много и не мало – как в президенты.
   Он совсем недолго ухаживал за Фаиной – где уж при современном цейтноте женихаться! – и для неё его предложение оказалось полной неожиданностью.
   Нельзя сказать, что жених ей как-то по-особому нравился – нет: просто для неё, сорокапятилетней  деловой женщины это была вполне подходящая и выгодная партия.
Правда, порой Фаине казалось, что в улыбке жениха проскальзывает нечто, неуловимо роднящее его с  уволенном ею доктором Нерепой, но она запретила себе подозревать в женихе скрытого гинеколога: любовь зла, и через пару недель Фаина Петровна была беззаветно влюблена в Ивана Андреевича.            1998 г.
                (Продолжение следует)