Дорога домой. Рассказ

   Мне сегодня вспоминается Детство – огромная и удивительная страна, в которую хочется вернуться. Перед мысленным взором рисуются контрастные картинки, словно в калейдоскопе, – чистые и яркие. Возможно, сказывается пенсионный возраст или саднящая неудовлетворённость в чём-то.

  Слов нет, из ненаписанной повести перелистано немало интересных и необычных страниц, наполненных добрым содержанием и мелочёвкой повседневности, подарками судьбы и падениями на ровном месте... И всё же – самые светлые воспоминания связаны с детством, не всегда и не во всём безоблачным.

  Старших мы тогда и много позднее, взрослея, обязательно почитали. Например, если мама просила в какой-то осенний день сходить в город за хлебом, просьба выполнялась безоговорочно, хотя и не хотелось, хотя слезы обиды наполняли глаза непроизвольно. Вот тебе хлебные карточки, вот тебе рубли – и в путь. И то сказать, задним числом понимаю лучше: шёл тяжелейший второй послевоенный год. У мамы на руках беспокоилась и требовала молока моя полуторогодовалая сестрёнка Анечка, маме предстояло подоить Рыжуху, натаскать мягкой огородной травы, порубить её, сдобрить зелёнку льняным жмыхом и накормить поросёнка. Кроме того, картошку, какую успели посадить весной, приспела пора копать... А когда вечером вернётся с работы отец – без хлеба никак нельзя. Короче, хозяйство.

  Жили мы в Верхнем Павильнисе на улице Далёкой, переименованной позднее в Толимойи. До Вильнюса рукой подать, километра четыре, не более, – и  я по просёлочной дороге шагаю в город за хлебом. На мне какие-то разношенные парусиновые туфли, хлопчатобумажные штанишки и шикарная, по тем временам, тёмносиняя шерстяная курточка, перелицованная из гимнастёрки железнодорожника. Иду мимо деревни Гуры, мимо местного католического кладбища на взгорке и спускаюсь в низину, в которой раскинулась новая столица республики. Над городом господствовали шпили и купола соборов.

  Слезы давно высохли, а обида оставалась: меня ведь ждали уроки, моя новая школа, которая для третьеклассника значила больше, чем можно себе представить. Именно в то время, когда я обозревал панораму главного города Литвы, Полина Григорьевна Минина читала ребятам про Муму. Хотя она преподавала физику-математику, из-за нехватки учителей наша любимая учительница вела также урокки русского языка и чтения. Нам, послевоенным переросткам, уроки молодой и красивой учительницы нравились очень. Примерно через год все мы станем переживать из-за смены фамилии Мининой на укороченную фамилию Куц. Надо полагать, малолетки ревновали.

  А ещё мы очень уважали математика Николая Николаевича Доманского. Наилучшее мнение о нём сохранилось у меня навсегда, как и благодарность учителю. Будучи круглым отличником, пользовался я правом поступать в любое училище без вступительных экзаменов. Само собой, в учебники всё лето даже не заглядывал, ловил два месяца кряду пескарей в белорусской деревушке у бабушки Ирины, а поступать в намеченное училище в первых числах августа приехал явочным порядком. Оказалось, документы и заявление следовало подать заранее. У приёмной комиссии были основания развернуть меня обратно, тем более что конкурс уже был высоким: одиннадцать претендентов на одно место. Но снизошли и предложили сдавать экзамены на общих основаниях. Съехидничали: «Кстати, посмотрим, какой ты отличник». Соглашаюсь, не думая. Сдаю и поступаю.

   У Николая Николаевича на уроках муха пролететь не смела. Все внимали, усваивали и запоминали всё, что требуется. Придти школьнику на урок, не выполнив домашнего задания, – невообразимый, казалось, казус. Он учил нас работать.

   Добрым словом поминал я Николая Николаевича и тогда, когда заочно изучал дифференцирование, интегрирование и ряды на факультете «Машины и аппараты пищевых производств» и когда уже в семьдесят лет помогал внуку разобраться с биномом Ньютона. К слову, один из наших, Володя Куракевич, успешно закончил Вильннюсский Госуниверситет, работал в Академии наук республики и участвовал в разработках тем, связанных с космосом.

   Итак, иду за хлебом. Справа оставляю старое кладбище Росы (многовато, кажется, кладбищ на моём пути), прохожу под железнодорожным мостом, ещё снижаюсь на несколько сотен метров – и за Подгале пристраиваюсь в хвост длинной-предлинной очереди. Отовариваюсь уже после обеда. В руки получил буханку-кирпич с приличным довеском в виде горбушки. Свежий хлеб дурманит ароматом. Не помню, был ли у меня  какой-либо холст, чтобы обернуть хлеб, или я его прижимал к груди, но помню, что существенным стимулом выглядела горбушка как плата за моральный, что ли, ущерб. Довесок скрасит возвращение после выполненого задания.

   Приятно идти домой, твёрдо зная, что сделано дело хорошее и нужное, надеясь на мамину похвалу и возможное дополнительное денежное поощрение. За какие-то копеечки у пани Костецкой можно будет приобрести сладости. Соседка напротив выпекала  на заказ платёжеспособным клиентам торты, а обрезки от тортов продавала детишкам за копеечки. Это – что-то! Ничего вкуснее на свете не существовало.

   Мне исполнилось, страшно скаазать, двенадцать лет. Учился примерно и стоял на воротах футбольной, считай, дворовой команды. Многих хавбеков и защитников помню по именам: Франц Гикас, Анатолий Федотов, Владимиры Куракевич и Кузнецов, Аристарх Мацугайлов, Виталий Ботавин, Сергей Храновский, Лёнгин (фамилию не помню), Николай Константинов и др. Болели за нас Маша Смородская, Аня Куракевич, Зоя (фамилия не запомнилась) и другие.

   В Нижнем и Верхнем Павильнисе щедро плодоносили могучие зелёные сады, привлекавшие вильнюсских ребятишек. Однажды мы чужакам устроили засаду. Превосходя численно, окружили, поймали на месте преступления и немножко поколотили. К попросившим пощады проявили великодушие. Разрешили им нарвать груш и яблок, сколько вмещалось в их карманах и за пазухой, и предупредили не совершать набегов, а приходить открыто. Яблок вон сколько – поделимся. С некоторыми налётчиками даже подружились. Потом мы с ними несколько раз встречались на футбольном поле. Надо отдать должное, вильнюсские ребята играли сильнее, лучше наших хавбеков, не говоря уже о вратарях. Товарищеские встречи происходили в Нижнем Павильнисе, за полустанком, на природном зелёном газоне. Разметку делали сами.

   Они же нас пригласили  посмотреть настоящий футбол на вильнюсском стадионе в районе Жверинаса, куда болельщики проходят по билетикам. Билетов у нас не было, но мы условились встретиться в оговорённое время в условленном месте.

   Изрядной толпой двинулись к стадиону. Потом влились в большой поток болельщиков, с которыми нам оказалось по пути. Вокруг стадиона, по внешнему периметру, гарцевала конная милиция. Забор, который предстояло
преодолеть, представлял довольно высокое препятствие. Более высокие помогали низкорослым хлюпикам. Задача состояла в том, чтобы улучить момент, когда конники удалялись на безопасное расстояние или когда смотрелись со спины и со стороны лошадиных крупов.

   Посмотрев реальный футбол, поняли, почему вильнюсские ребята нас обыгрывали. Они – завсегдатаи на большом стадионе и учились у профессионалов, хотя советский футбол считался любительским.

   Но вернёмся на просёлок, ведущий домой. Поднимался я в свой Верхний Павильнис (тогда его ещё называли – Pawilno), где преобладало исключительное польское население (что и позволило мне освоить польский разговорный). Горбушка ароматнейшего хлеба таяла быстрее, чем хотелось бы, несмотря на то, что я намеренно не форсировал завершение дорожного пиршества.

   Мне исполнилось полных двенадцать. Между началом учёбы в небольшой белорусской деревушке и третьим классом в Павильнисе лежала пропасть потерянных пяти лет. Если бы не война, если бы не война, мог бы уже пойти не в третий – в восьмой. Поразительно, казалось бы. Тем более, что начиналось прекрасно. Пошёл я в первый раз в первый класс, будучи шестилетним колобком. Первая моя учительница Любовь Ивановна уже на втором уроке обнаружила, что малолетка писать, читать и считать уже умеет, и тотчас перевела меня сразу во второй класс. Моих заслуг, скорее всего, в том не было. Это моя молодая матушка Таисия Степановна, большая любительница чтения художественной литературы как на русском, так и на польском языках, подготовила дошколёнка. Она почти не удивилась, когда окрылённый первоклашка 1-го сентября возвратился из школы второклассником. В душе мама, полагаю, гордилась сыном и собой. В мамином редикюльчике хранились кой-какие документы, в том числе и фолиантец об окончании полной начальной школы... в старом городе Вильно. Столь высокая образованность деревенской женщины того времени считалась редкостной. И полезной. Лично я в том убедился на собственном примере. Если бы не война...

   Учился я легко и радостно. Большое удовольствие доставляло слушать откровения учительницы, похожей на добрую царевну из русской сказки.
Окончание второго класса получилось успешным, и по этому поводу Любовь Ивановна наградила меня полным комплектом учебников для третьего класса.

   В июне началась война, которая грянула. И была страшная оккупация, которая душила. А у меня на подоконнике учебники для третьего класса, в которых – полиграфически красивые портреты Ленина и Сталина. Мама понимала, какие это раздражители для считавших себя победителями фашистов, а потому спрятала мои подарочные книги где-то на чердаке (в Павильнисе у меня будут новые учебники для третьего класса. Почему исчез первый комплект учебников, я у матушки не спрашивал. Очевидно, правильно поступил, что не спрашивал).

   По теории вероятности и теории игр (математических), волею случая наша мама и мы вместе с нею всей семьёй после бесконечно долгой войны очутились уже не в Вильно – в Вильнюсе. Мама в лабиринтах старого города ориентировалась, как у себя на кухне. Она здесь, несомненно, повторно переживала свою школьную юность, будучи ещё молодой мамой. Правнуков, к сожалению, она не дождалась.

   Я же свою приверженность и преданность школе любого уровня сам себе объясняю тем, что мне повезло с первыми Учителями. Моё первое детское большое чувство к Учителю определило имя  первой Учительницы – Любовь Ивановна. Я уже не помню лица её, фамилию её словно бы никогда и не знал. Имя первого Учителя память сохранила.