Этот милый скворечник...

Этот милый скворечник средь улки стоял, у прогона,
Не наряден, да складен, проструган, промыт и прошит.
Трехоконный фасад. Окантовка простого фасона.
Треугольный фронтон. Да крылечко звенело, как щит.

Ни сурьмы, ни белил, никаких финтилей-завитушек.
Отфугованный тёс да стругами скобленная ель,
Палисадные колья да множество всяких клетушек –
Вот он, дедов приют, где качалась моя колыбель.

Из проструганной кухни передняя шла половина,
Где кроили и шили, а дед забавлялся со мной,
Где голландскую печку торжественно звали камином,
Где веселые тетки возню затевали зимой.

А разгневанный дед усмирял их веревкой узлатой,
Загонял их в чулан и грозился добавить ремня...
Хороша была печка у дедовых строгих пенатов,
У святейших пенатов, где грелась вся наша родня!

Промывались полы, протирались до полного блеска,
Ибо тетки мои были девки неслабых кровей.
Да мамаша моя, да другая, да третья невестка!
Да подруги придут – погадать на своих королей.

А у тех королей наилучшие были осанки:
Залихватские кудри, папаха, клинок да ремни.
И все были герои. И скоро вернутся с гражданки.
Завершились дела. Отошли волочаевски дни.

Пролетела Земля, не споткнувшись в горячем разбеге,
И Советская Русь уже пятый замкнула виток.
И на дедову крышу легли уже новые слеги,
И над самой трубой узаконился Серп-Молоток.

И вся хата в ту зиму была по-иному согрета,
И в промытой светёлке всё было готово к гостям.
И гадали там тётки на всех королей и валетов
И украдкой от деда картошку пекли по ночам.

А Земля проносилась во все свои сны и печали
И во всё голошенье людских и звериных берлог.
И геройские мифы, как полог, меня накрывали,
И вселенская пыль оседала на дедов порог.

1982