Дом

Работа автора - холст, масло, 55х65

ОТЧИЙ ДОМ

Дом родимый нетрудно
Вспомнить с болью привычной
(У кого-то в Трёхпрудном,
У кого-то в Кирпичном):
Он, заброшенный, болен
Глухотой, слепотою,
Он вернуться не волен
В нашу память мечтою;
Много раз перестроен
Равнодушным расчётом,
Он тот самый – не воин
В наших планах о чём-то.
Жизнь проходит. И вещи.
И привычки. И чувства.
Долго таинством вещим
Помнить детство – искусство;
Помнить родину – даже
Пусть чужбиной согреты.
Впрочем, это неважно.
Я совсем не об этом.
Нам и нынче нетрудно
Дом припомнить родимый
(Здесь, в Кирпичном, в Трёхпрудном), –
Эка невидаль, диво:
Развалюха, сарайчик,
Не дворец и не вилла.

Детства солнечный зайчик
В душу входит навылет.


ЯБЛОКИ

Еще сады листву не всю стряхнули,
Лишь медью откупаясь от невзгод;
Еще летят прицельно, точно пули,
Дождинки первых редких непогод,
И день в окне, разбавленный туманом,
Похож на незаконченный офорт,
Ещё приносит нам из сада мама
Грядущим снегом пахнущий апорт.
Но осени сургучная печать
Уже легла на каждый миг рассветный.
Не замечая дара, получать
Легко от солнца летнего и ветра,
От мамы,
Что не выдаст нам ещё
Ни боли, ни бессонниц злых причины, —
Укором глаз ли, ямочками щёк,
В которых нам не видятся морщины.
Ах, эти дети!
В год ли, в тридцать лет —
Всё рвутся в путь,
Круженьем чувств гонимы.
Как нас догнать? Самой пуститься вслед?
Предостеречь
От ветреных и мнимых
Даров,
Что жизнь порою, точно вор,
Нам расточает, зная: по привычке
Мы примем их — грядущие отмычки
Зимы, болезней, горестей и ссор…
Так дай нам Бог, чтоб в перелётный день
Застали дома нас подарки близких!
Пусть материнских рук родная сень
Шумит листвой вечнозелёных истин,
Чтоб яблоко Добра вкусили мы,
Приемля снег в румяной оболочке, —
Чтоб не замерзнуть нам поодиночке
В грядущей безысходности зимы.

*** 
В скособочившемся автобусе
От родителей уезжая,
Вдруг понять, что на этом глобусе
Из живущих всех больше жаль их.
Ах, как радовались!(Что ж так больно-то?) –
Мол, приехала дочка взрослая!
Счастье –
Вдруг, как прозренье, понято –
В том,
Что нежность еще не поздняя,
Что загладить вину раскаяньем
И вниманьем успеешь, может быть…
Мчит автобус сквозь ночь с окраины,
Перегруженный, покорёженный…

***
На кладбище снежно. Солнечно. Тишина –
Как колокол,
Тот, что звонит по тебе и всем.
Блудная дочь у родительского окна.
Заперта дверь. Ненадолго. Не насовсем.

Что оставляют в старом земном дому?
Матрицу жизни. Боль, что зовут Любовь.
Свет зажигая, мы разрушаем тьму.
Но почему мы за нею уходим вновь?
Словно затем и копили огонь в душе,
Чтоб осветить бесконечность иных миров.
Дарим потомкам исхода пример, клише.
Каждый с рожденья в проторенный путь готов.

Милые! Бабушка, мама, отец, – нельзя
Думать о вас, как о прошлом, –
Вы здесь, во мне:
В памяти, в сердце, в солёных моих глазах,
В каждом свершенье, в любом, что зажгу, огне!

Солнечный зайчик. Коснулся, лаская, щёк
По-матерински.
Мол, что ты шумишь? Уймись. Путь это Путь.
Не мечтаешь о нём ещё?
Значит, прости, не горит под ногами жизнь.

***

Как поздно понимаешь: власть, почёт,
Богатство, связи, – всё, чем жил, не в счёт.
И лишь тепло души, родной от века,
Согреет и накормит человека.

КОСТЕР

Жгу истлевшие за зиму листья
В постаревшем отцовском саду.
Невесомые кружатся мысли,
Обжигая огнём на лету.
Сиротливо порхает пичуга,
Ловит отсвет ушедшего дня.

Лучше папы и не было друга
В этом мире вовек у меня.
Это я понимаю сегодня,
На отлёте уже и сама.
Старость – самая мудрая сводня
Чувств увядших с искрою ума.

Озабочены люди собою:
Животом, размноженьем, жильём.
Называем мы годы судьбою,
Потому что подсудно живем:
Что ни шаг – то ловушка из сплетен
И глумливой молвы западня.

Дым уносится в небо – бесцветен:
Разгорелся костёр у меня.
И сгорают, как палые листья,
Улетают, как искры костра,
Грёзы, замыслы, чаянья, мысли,
Судьбы, жизни!
Наверно, пора.
Наши дети, уже не печалясь,
Всё сожгут, чтобы в доброй золе
Восходила весенняя завязь
На удобренной прошлым земле.



ИМЕНА

   Меняет возраст наши имена. Любая жизнь – такая, в общем, малость: лишь даровала крылья нам весна – как зной, и увядание, и старость. И вот зимы неспешной тишина всем именам объявит перекличку. И отзовётся тотчас по привычке пора любая, что была дана в том доме, что с рождения сулил нам только взлёт, давая передышку.
  Мой отчий дом! Из всех - один ты мил, хоть баловал меня, пожалуй, слишком.
  О девочке, что звали так светло, как будто снег отряхивали с ветки, я помню всё. Мне кажется нередко, что ей всего сильнее повезло:
   
1.
Здесь всегда, как будто в праздник,
Белопенны занавески.
В них запутался, проказник,
Вешний ветер — резвый, резкий, —
Надувает парусами
Тюль, похожую на иней.
Кот янтарными глазами
Целый день следит за ними,
На полу разнежась светлом,
Где ломтями солнце тает,
Где, влетев в окошко с ветром,
Пляшет точка золотая;
Посмотрел, прихлопнул лапой —
Оказалась пчелкой шалой.
Кот вылизывает жало,
Плача горько, виновато.
А вокруг смеются дети,
В самовар глядятся жаркий;
Им кота совсем не жалко,
Потому что в сердце — ветер,
Потому что пахнет вербой,
Куличами, близким летом,
Несомненной доброй верой
В то, что крутится планета,
Что всегда пребудет мама
Божеством тепла и света,
И для счастья надо мало,
И зовется домом это.

2.
Застенчивою девочкой была,
Стеснялась щёк, их яблочного глянца.
По вечерам проворно шла игла,
Пейзаж нездешний вписывая в пяльцы…
Но то была для внешних взглядов гладь.
Среди ночи летело одеяло,
И строчки – вкривь и вкось, и как попало, –
Лепились в потаённую тетрадь,
И взор горел, и конской чёлки взмах
Сметал с пути и лад, и гладь, и глянец,
И замирал во рту пунцовом палец,
Покуда рифмы путались впотьмах.
Вишнёвый сад ломился в спящий дом
Девятым валом вешнего кипенья.
И Афродитой в этой белой пене
Рождалась жизнь, что сбудется потом:
Что даст мне Бог – и радости побед,
И плач, и смех, и почести, и славу,
Любовь, детишек, может быть, ораву,
И в странствиях открытый белый свет.

Прошло полвека. Перечень утрат
И всех свершений жизнь внесла в скрижали.
Но почему теперь всё больше жаль мне
Ту девочку над пяльцами
                и сад,
Что нынче только снится белизной,
И то – когда подступят к горлу строчки?
Да, всё сбылось. Но словно между прочим,
Как будто это было не со мной.

   … Про женщину, что имени под стать жила почти что славно, хоть и странно, то снится год, от всяких бед сохранный, то час, какого лучше бы не знать:

3.
Мой дом переполнен и пуст.
Здесь мало вещей и уюта.
Но светится солнцем минута –
И радость вплетается в грусть.
Здесь книги – не в тесном гнезде,
Не в чинном парадном порядке,
А можно сказать, что везде
Играют то в салки, то в прятки,
Но каждая знает – когда
Должна подвернуться под рУку.
Здесь смотрит в окошко звезда,
Как будто бы ищет подругу;
Здесь бродит заласканный кот
Вокруг табуретки дубовой;
Здесь время – то вспять потечёт,
То вдруг начинается снова.
За ужин садится семья
Так тесно, что весело даже.
Здесь станут мои сыновья
Меня – и мудрее, и старше.

4.
Храню журнал, которому уже
Почти что три почтеннейших десятка.
Он – мой укор забывчивой душе,
Что растворяет чувства без осадка;
Он – как могила братская надежд
Поэтов юных, вышедших ватагой
Излить свои мечты перед бумагой  –
Бесстрастной плахой розовых невежд.
Я помню всех – счастливых, гордых, злых.
Кто спился, кто навеки канул в Лету.
Огонь их строчек – нынче жар золы
(Как много в них, казалось, было свету!).
А вот и я на снимке: пухлый рот,
Два яблока – ещё тугие щёки.
Неловкость фраз, избитый рифмой слог
И ко всему – нелепый стиль высокий.
А вот и тот, кто с пылом был любим,
И сам любил, и предал так банально.
Давно бы он прощён, наверно, был,
Когда б в моей семье не сын опальный.
Лишь три десятка лет! – почти что миг,
А сколько судеб завершили поиск.
Журнал темнеет снимками, как поезд,
На вечный срок поставленный в тупик.

5.
Вернуться в юность,
В тот безмолвный миг,
Когда на самой шумной остановке
Ты так надолго к дереву приник
И так смотрел, что было мне неловко, –
Смотрел, как будто видел наперёд
В моих зрачках грядущие обиды,
Размолвки наши в этот дальний год,
Прощальных слов обтёсанные плиты.
Зачем тогда отважный твой прыжок
Был в этот омут нашей жизни зыбкой?
Не храбрость, а затверженный урок –
Спартанец, умирающий с улыбкой.
Как смутен рай, обещанный в веках
Твоими непонятными богами:
Лишь пустота в слабеющих руках
И пелена тоски перед глазами...
Вернуться в юность,
Стать чуть-чуть мудрей,
Не пожалеть тебя душой смятённой,
Вскочить в троллейбус, в давку, в плен дверей,
Уехать вглубь своей тревоги тёмной,
Где травы плодоносят как лоза,
Где грозный зверь смиренен по обличью,
Где дремлет Змей, не пойманный с поличным,
Где памятью печалиться нельзя.
Вот мой троллейбус. Слова не скажу.
Гляди мне вслед – твоя уходит старость,
Болезни, ссоры, горечь и усталость,
И сыновья, которых не рожу.
Свети мне вслед, любви моей тщета,
Прощальным взглядом жизнь по капле вычти, –
В моём раю беспечные привычки,
Я не спартанка. Нет на мне щита.

6.
Осязаемы вещи, предметы
И тени
От деревьев
По коже бегут холодком.
Наконец-то общаться мне выпало с теми,
Кто в прошедшие годы был только знаком:
Слишком много сует между нами мелькало,
Болтовни и живых человеческих лиц.
Вот и чувства проплыли ворота Мелькарна,
Как рабы на галере попадали ниц
Перед слившейся сущностью моря и неба,
Где уже никогда не бывать берегам.
Обозначить словами бездонное «небыль» —
Это значит влюбиться в него на века,
Заболеть одиночеством, пить его, комкать,
Расправлять на коленях прощальным письмом…
Осязаемы вещи и звуки — насколько
Удаётся нам с каждым остаться вдвоём,
Исключая весь мир из вниманья на вечность,
За которую сможем постигнуть весь мир —
Через камушек, поднятый с тропки овечьей,
Или тьму, что протерта сверчками до дыр.
Всё едино.
И это единство — отмычка
Для божественной тайны причин бытия,
Где ничтожество —
Лучший учитель величья,
В конском черепе ждущая срока змея.


   … И вот уже цветов осенних грусть взошла под светом имени былого; я на одном дыхании не тщусь своих имён промолвить оба слова:

7.
Всё копим в генах –
Время в них прессуем,
Не поминая то, что было, всуе…
Мы – дикари пещерные, Ньютоны,
Молекулы, нейтроны и протоны…
Мы – память всей Вселенной, склад познаний,
Библиотека сонма мирозданий!
Но… как любая книга, что на полке
Пылится, позабытая, без толка,
Пока её не сбросят с полки вниз, –
Стареем, сохнем и боимся крыс.

8.
Две жизни жить – во сне и наяву,
Порой с трудом границы различая.
Уже зима колючими ночами
Стучит в окно и сыплет снег в траву,
Проросшую сквозь сон к другому дню,
К бессонному бессмертному светилу.
Когда-то явь мы прошлым сном судили –
Плоды искали прямо на корню,
Не зная, как пространства смещены
Во тьме вселенной нашего сознанья,
Что сон порой – всего лишь только знамя
Столетней, давней, жертвенной войны,
Всего лишь ключ – большой реки исток,
Всего – намёк, что на витке спирали
Всё то, что мы творили и теряли, –
Любой грешок бедой случиться смог.
Две жизни жить и путаться порой:
Не сон ли – это серенькое утро,
И стук дождя на серой мостовой,
И серость дел, в которых смыслишь смутно.
Две жизни жить, –
Одна всегда светлей,
И счастье, коль сравненье в пользу яви.
Но мы себе признаемся едва ли,
Что жизнь и смерть – две жизни на земле.

9.
Жизнь становится пресной, белой, –
Как солому, её жуём.
Умирает от скуки тело,
Если дух засыпает в нём.
Тёмной ночью звезда уколет
(Или совесть?), заплачет дух:
Что я сделал с собой!?
Доколе
Жив союз нераздельных двух –
Тела с мощью души крылатой,
Мысли – с чувством и дел – с мечтой,
У старенья не хватит злата
Листопад объявить судьбой.

Ах, душа! Неслучайно ночью
Колок звёзд неподкупный взгляд:
Сколько душ, оставляя прочерк,
С выси падают прямо в ад?


   … Мерцать недолго спектру двух имён: одно как снег на низкий свод налипнет, – по отчеству с развязностью ворон меня впервые кто-нибудь окликнет… Я стану вашей, мудрый круг седин, мои подруги, вечности товарки! Пора, пора мне с вами вместе в парке гулять и жизнь без трепета судить:

10.
Дай нежности ещё испить, мой Бог!
Осталось мало. Хватит испытаний.
Мой путь уже свернул на твой порог
К последнему из множества свиданий.
Я не всегда была верна Твоим
Отцовским наставленьям при рожденье.
Вкусила всё я: славы горький дым,
Сумы, тюрьмы и алчной власти денег.
Ты все мои молитвы исполнял,
Хоть ведал Ты, куда уводит жажда,
И знал: дитя настолько же отважно,
Насколько опыт немощен и мал.
Все было,
И уже не надо благ.
Дай нежности – один глоток, последний.
Смотри, – пылает прядь, как белый флаг,
И нет капитуляции победней!
Лишь об одном молю тебя, мой Бог,
Отринув ухищрения искусства:
Дай нежности – бесхитростного чувства,
Чтоб став собой
                взойти на Твой порог!

11.
Улица детства! Ты манишь вернуться,
Ты зазываешь цветущими вишнями.
Как хорошо поутру бы проснуться
В доме, где быть мне до смерти нелишнею,
Там, где скрипят половицы медовые,
К окнам сирень наклоняется гроздьями…
Знаю, стихи мои лучшие – новые –
Там вызревают, как яблоки поздние.
Тихая улица – детскою памятью
В сердце навеки отмытая дОбела.
Там и метели похожи на замяти
Пуха, весною летящего с тополя…
Там даже старость свершится, как молодость –
Тем, что за детством приходит, не мешкая.
Там и прозрений осеннее золото
Ляжет удачей: орлом, а не решкою.
Всё, что меж детством и старостью – полноте! –
Было иль не было? Сумерки зябкие.
Внуки шалят, рассыпая по комнате
Воспоминаний поспевшие яблоки.

12.

Старухи лукавы и злы, –
Так думалось в юности часто, –
Пролезут и в ушко иглы,
В борьбе за старушечье счастье:
Быть правой в любой маяте,
Злорадствуя, знать и провидеть,
В своих телесах, как в гнезде,
Меняться смелей, чем Овидий.
И вот я сама дожила
До этого возраста злого.
Но где она, эта игла,
В чьё ушко пролезть я готова,
Чтоб только остаться собой –
Всесильной и дерзостно-глупой?
Я, может, годна на убой.
Но всё мне по-прежнему любо:
Сверканье локтей и колен
Девчонок, в любви не надменных,
И песни приснившейся плен,
И к истине все перемены.
Как прежде, всегда не права,
Я к внукам прошусь в ученицы.

А утро, забрезжив едва,
Зовет меня с вечностью слиться.

13.
 
                «Боль, знакомая, как глазам – ладонь,
                Как губам – имя собственного ребёнка…»
                Марина Цветаева

***

Уже зима. Последний лист дрожит
На голой ветке в смуте заоконной.
Мне снятся внуки. Перечень знакомый:
Алина, Аалы, Джангир, Джамшид,
Валерия и крошка-Ярослав…
И пусть ещё для мира безымянны,
Но правнуки уже вплетают в явь
Присутствие – подобьем божьей манны.
В них все слились и зимы, и лета,
Листать в себе которые устала.
Последний лист играет ярко-алый,
Как осени карминные уста.
Как будто осень тщится сосчитать,
В уме итожа все мои ошибки,
Удачи, взлёты, слёзы и улыбки, –
Подбить черту и наложить печать
Молчания.
Мол, всё уже сбылось
В моей судьбе, такой нежданно длинной,
Ветвями вширь в грядущем разрослось:
Джангир с Джамшидом, Аалы, Алина,
Валерия и кроха-Ярослав,
Два правнука, что в мир придут весною, –
Все разных наций, ведь подобно Ною,
Я по судьбе ушла с запасом вплавь, –
Они все – я.
Моя играет кровь
В их жилках, подвигая на свершенья…
Броженье жизни. Лет круговращенье.
Бессмертье. Вечный двигатель – Любовь.


   ...Когда погаснут звуки двух имён - с рождения моё с отцовским вместе, - то понесёт в иное время Дом фамилию мою (себе - без лести): соседи будут ею окликать (покуда есть) мол, кто сей Дом поставил. Ему еще века дано стоять, глядеть в заросший сад уже без ставень (немодно!) в мир, где нет меня, отца, всего семейства.Дом-то нас покрепче! Не дотянув до звания дворца, он обречен в стихах томиться вечно.