Ах, Этот Нетленный Вишнёвый Сад!

Александр Выженко

АХ, ЭТОТ НЕТЛЕННЫЙ ВИШНЁВЫЙ САД!

Пессимистическая комедия в четырёх действиях

«Вот оно, счастье, вот оно идет, подходит всё ближе и ближе, я уже слышу его шаги»
А.П. Чехов «Вишнёвый сад»

«А я живу, как в сказочных веках,
Воздушный сад исполнен аромата»
Константин Бальмонт

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Епиходов Семен Пантелеевич; кажется, был когда-то конторщиком.
Раневская Любовь Андреевна, помещица.
Аня, её дочь, 18 лет.
Варя, её приёмная дочь, 25 лет.
Гаев Леонид Андреевич, брат Раневской.
Фирс, старик 88 лет.
Симеонов-Пищик Борис Борисович, помещик.
Шарлотта Ивановна, жена Симеонова-Пищика.
Дуняша, горничная.
Кардамонов Богдан Иваныч, почтовый служащий.
Фотограф.
Мальчик.

Действие происходит в имении Л. А. Раневской.

----------------------

До поднятия занавеса слышится отдалённый звук, доносящийся откуда-то сверху, похожий на смех ребёнка. Наступает тишина. Затем, то нарастая, то стихая, льётся чудная, красивая, полная неги музыка, будто весенний ветерок играет листьями в саду.
Занавес открывается.

ДЕЙСВТЕИ ПЕРВОЕ

Канун Рождества. Гостиная, отделённая аркой от залы. Занавески на окнах, постелены ковры. На стенах развешены картины, расставлена мебель. Горит люстра. На створках старинного шкафа масляными красками, в духе лубка, изображена картина: по обе стороны мирового древа сидят две птицы с женскими головами; одна птица символизирует день, другая ночь; крона дерева также разделена на две половины, на одной месяц и звезды, на другой – ясное солнышко. Здесь же нарядная новогодняя ёлка, вся изукрашенная разноцветными лентами, фольгой, пастилой и другими соблазнительными сластями. Чувствуется некая свежесть, которая бывает после ремонта.
Варя в чёрном платье с плерезами стоит, задумавшись, у окна; Дуняша в розовом платье с зелёным поясом раскладывает пасьянс; у неё сильно напудрено лицо.   

Варя. Всю ночь была метель, снегу навалило – страсть. А сегодня с утра светит солнышко. Деревья в саду белые-белые, будто из хрусталя. Благолепие!
Дуняша. Удивительно: что не сниму карту – выходит валет червей. К чему бы это?
Варя. Дуняша, который час?
Дуняша (взглянув на свои карманные часы). Два.
Варя. Скоро должны привезти Фирса. Дорогой, милый наш старичок!
Дуняша. Епиходов говорит: врач сотворил чудо. Здоровье Фирса значительно улучшилось, и он даже ходит без своей палки.
Варя. Как все сложилось, однако. Нам возвращено имение. Приехала мама. С нами Аня. Не иначе, как сон. (Осеняет себя крестным знамением.) Чу;дны дела твои, Господи!
Дуняша (взволнованно). Мне третьего дня чиновник из почты предложение сделал.
Варя. Кардамонов?
Дуняша. Он мною очарован… Он так и говорит: «Вы, –  говорит, – Авдотья Фёдоровна, в высшей степени благородное существо». Ты помолись за меня Богу, Варя.
Варя (вздыхая). По субботам хожу ко всенощной, в праздники к ранней обедне, а возвращаюсь из церкви без того трепета, который испытывала раньше. Наоборот, так жутко, так горько вдруг станет, как будто пожевала полыни.

Пауза.

Чувствую, что жизнь уходит, а как будто не жила, ничего не сделала в жизни, и, что обиднее всего, самого главного, самого красивого в жизни не сумела взять и понять.
Дуняша. Тебе горько, больно, Варенька, милая. Я знаю, Ермолай Алексеевич тебя очень сильно любил. Просто, не успел сказать об этом.
Варя (продолжая упавшим голосом). Вчера наблюдала за кошкой Машей, как она играется с клубком пряжи, и мне вдруг подумалось: она ничего не знает о Деве Марии, об Иисусе, она не знает никакой веры, никакой философии, но как она счастлива. И мне вдруг так захотелось стать кошкой!

Входит Аня; она в белом платье с цветком в волосах; у неё утомлённый вид.

Варя. Как мама?
Аня. Лежит, не двигается; лицо белое, руки жёлтые, как мёртвая…
Дуняша (сочувственно). Барыня, бедненькая! Уж третий день…
Аня (садится). Час назад жадно выпила стакан воды, и в который раз попросила, чтобы в её комнате не гасили свет. (После паузы.) Я, пожалуй, выпью кофе. Мамин знакомый, пастор, приучил меня к кофе. Пью его и днём и ночью.
Дуняша. Сию минутку. (Уходит.)
Варя (садится рядом с Аней и обнимает её). Душечка моя, золотюся, если бы ты знала, как я тебя люблю!
Аня. Что мне довелось пережить.
Варя. Представляю!
Аня. Там, впервые, я посмотрела на себя настоящими глазами.

Пауза.

Выехала я на Михаила. В тот день выпал первый снег. Приезжаю в Париж, а там – духотища, солнце жарит, совсем как летом.

Пауза.

Милая, добрая, хорошая моя мама. Господи, как она страдала, сколько вытерпела! Со своей парижской квартиры ей пришлось съехать. Я нашла её в Клишен-ля-Гарэн, в жалкой узенькой комнатке; денег у неё – ни гроша… Её француз уходил в страшных муках, а она ухаживала за ним, как ангел. Если бы я сказала маме о смерти Лопахина, это окончательно убило её.

Дуняша входит, подаёт Ане кофе.

Спасибо тебе, Дуняша. Я так надеялась на помощь Яши, а он… как сказала мама: «Яшу поглотила трясина Монмартра».
Варя. Каков подлец!
Дуняша (закрывает лицо руками). Голова кружится…
Варя. Ты сядь, Дуняша.
Дуняша. Каждое воскресенье из деревни приходит мать Яши, часами просиживает в людской и у всех, кто проходит мимо, спрашивает: «Яша, сынок мой, вернулся?»
Аня (вытирает глаза, улыбается). Вот я и заплакала. А я всё же храбрая. (Вздрагивает.) Я в парижских катакомбах была…
Варя (прислушивается). Вот, кажется, едут.
Дуняша (прислушивается). Нет… Собаки бы залаяли.
Аня (встаёт и машет рукой). Надо встряхнуться, сбросить с себя всё это. (Бежит порывисто к окну.) Мне так хорошо дома! Мне хочется прыгать, размахивать руками… Как я возрадовалась, когда увидела наш сад, белые массы снега, голубое небо… Я даже ущипнула себя: а вдруг это сон! Сказочное возвращение. Мой сад! Мой дом! Моя комната! Мои окна!
Варя (к Ане). Что Петя? Пишет?
Аня (качает отрицательно головой, задумчиво). Мой холодный, мой далёкий человек будущего. Он ведом своей звездой. Видать, ему пока не до меня. (После паузы.) Иногда мне кажется, что я люблю его, а иногда… (С усмешкой.) Зачем-то храню его калошу. (С иронией.) Реликвия.

Пауза.

Прощаясь на перроне, Петя держал меня за руки, без конца повторяя: «Солнышко моё!» Уже тронулся поезд, стал набирать скорость, а он всё стоял, будто в оцепенении. Нежно обняв меня, он бросился догонять свой вагон, прыгнул на подножку, тут у него калоша с ноги и слетела…
Варя. Он хороший, несчастный, непонятый человек.
Дуняша. Опять заживем, как было по-старому. Зима пройдет быстро, и даст Бог, наш сад снова расцветёт.
Варя. Всё своим порядком, как у людей… по-христиански. Благолепие!
Аня (остановив свой взгляд на шкафе). Какие чудные, сказочные птицы. Все же Семён удивительно тонкий, творческий человек. В маминой фиолетовой комнате на камине он изобразил двух целующихся голубков. Так мило…
Варя (сердито и насмешливо). Тоже мне – художник. Рембрандт. Взял и испортил старинный шкаф.
Аня. Епиходова просто не узнать. Говорит так ясно, так хорошо. Какое у него живое лицо! Так и светится весь счастьем.
Варя (с иронией). Здоров, сияет, блещет и пахнет! (Другим тоном.) Поселился в детской, заводит свои порядки. Деньгами сорит: на помин души Лопахина дворовым двести рублей жаловал! Так нельзя!
Дуняша. Говорят, Ермолай Алексеич, перед тем, как… переписал на имя Епиходова имение и два дома в Харькове, да ещё оставил солидный счёт в банке.
Аня (Дуняше). Помнится, он делал тебе предложение.
Дуняша (с досадой). Что было, то быльем поросло. С утра до ночи занят делом. Ему теперь не до меня.
Аня. Мне Семён как-то сказал: «Как важно пройти сквозь тёмную ночь души. Только тогда начинаешь видеть, понимать и ценить свет».
Варя. Как был чудаком, так чудаком и остался.

Пауза.

Взял повара из Полтавы, Никанора, и теперь мы каждый день вынуждены есть борщ и галушки. (Пауза.) Возмутительно.
Аня. Но вкусно.
Варя (хмуро). Этот Никанор меня пугает. Высокий, здоровый верзила в вышитой сорочке, с мохнатыми бровищами, с длинными усищами… чуб торчком... Ужас что такое!

Из соседней комнаты доносится голос Любови Андреевны: «Дитюся!»

Аня. Мама зовёт. (Убегает.)

За сценой слышен лай собак, затем звук бубенчиков и скрип снега под полозьями саней.

Дуняша. Едут! Что же это со мной… в жар бросило.
Варя. Едут, в самом деле. Пойдем встречать.
Дуняша (в сильном волнении). Я сейчас упаду… Ах, упаду!

Варя и Дуняша быстро уходят. Сцена пуста. За сценой шум, какой бывает, когда встречают приезжих. Голос Вари: «Заждались мы, уж так волновались…» Голос Дуняши: «В доме натоплено, скоро согреетесь…»
Через сцену проходит Гаев, ездивший забирать из больницы Фирса; на нём теплое пальто с башлыком; в правой руке у него покупки.

Гаев (бодро). Мы идём, мы идём, мы идём. (Напевает). «Запрягу ль я тройку борзых… Тёмно-карих лошадей…»
Аня (в дверях, умоляюще). Дядя!
Гаев (Ане, вполголоса). Pardon. Природа, обними меня! (Привлекает к себе Аню, целует лицо, руки). Дитя моё, ангел мой…
Аня (поправляет Гаеву галстук). Дядя, с каких это пор ты стал душиться духами?
Гаев (игриво). Тонкая натура с тонким ароматом духов.
Аня. Уж не в буфет ли вы заходили?
Гаев (с усмешкой). Зашел в буфет купить конфет. (Делает гримасу.) Ну, Снегурочка, встречай дедушку Мороза.

В гостиную, в окружении Епиходова, Дуняши и Вари, семеня входит Фирс; он в валенках, в серой тужурке; его седые бакены за несколько месяцев превратились в седовласую бороду. Епиходов в пиджаке и белой жилетке; в руках плед, на поясе вязка ключей.

Аня (радостно, сквозь слезы). Фирс, милый!
Фирс (целуя Аню в голову). Красавица, матушка…
Геав (стал в позу, снова запел). «И будешь ты царицей мира…»
Варя. Не замёрзли в дороге?
Епиходов (потирая озябшие руки). Руки закоченели. Пока доехали, кучер раз семь слезал с козел и танцевал гопак. А вот Фирса мы уберегли. Устлали сани подушками, одеялами и ковром…
Варя. Дуняша, чаю Фирсу, да поскорее.
Дуняша. Я мигом. (Бежит к самовару, который стоит в зале на праздничном столе).
Епиходов ( к Ане). Как Любовь Андреевна?
Аня (вздохнув и покачав головой). Надеюсь на чудо Рождества.
Гаев. Однако же, пойду разденусь. (Идет к себе через залу, останавливается, Ане.) Из Ярославля пришла телеграмма. Твоя бабушка-графиня очень больна. (Уходит).
Епиходов. Фирс.
Фирс. Чего изволите?
Епиходов. Не стой, родной, садись в кресло. (Усаживает Фирса в старинное кресло у окна, укутывает его в плед, кладёт под ноги подушечку.) Отныне у тебя в гостиной будет своё кресло. Приходи когда вздумается, сиди, отдыхай. Зиму будешь жить у Карпа, на печи отлёживаться…
Фирс. Да… Я, значит, буду баклуши бить, а без меня тут кто подаст, кто распорядится?
Епиходов. Не твоя забота. Теперь ты – вольный человек. Никаких «чего изволите?», забудь о своей ливрее, о высокой шляпе, о белых перчатках, хватит уж, наработался за долгую жизнь. Отныне ты будешь отдыхать, а мы будем все за тобой ухаживать.

Дуняша подает Фирсу чай. Аня садится на скамеечку рядом с Фирсом.

Аня (гладя Фирсу руку). Фирс, дорогой… Тебе будет хорошо здесь!
Варя. Семён Пантелеич –  наш благодетель, и мы обязаны за него Богу молить денно и нощно.
Фирс. Спасибо Семёну, не дал мне старику с белым светом распрощаться.
Аня. Семён, вы обещали рассказать, как всё было.
Епиходов. Собственно говоря, отчего же не рассказать? Никогда не забуду тот день, когда Ермолай Алексеич нанял меня присматривать за имением. Сколько всего пришлось мне в тот день пережить! (Дуняша все это время не отводит от него глаз.) Всё началось в саду… Когда я хватил топором по дереву, в тот же миг ощутил сильнейший удар по голове, будто невидимый страж сада вонзил свое огненное копьё мне в темя. Я снова ударил по дереву, и снова меня настиг удар. Такой головной боли я не испытывал ещё никогда. Отбросив топор, я пошел на кухню, чтоб выпить воды. Но и тут меня настигло несчастье. Очевидно, в кружке было нечто такое, отчего я осип, а после, когда все уехали, и вовсе стал задыхаться. И тут я вспомнил об аптечке, которая осталась в доме. Захожу в залу – и вижу, что на диване лежит Фирс.
Варя. Святые угодники!
Аня. Страсть!..
Епиходв. Уже не думая о себе, я перенёс его на подводу, и что есть духу в город, в больницу…

Пауза.

Фирс. Все же не дал мне Господь умереть. Казалось, силушки уж нет совсем. А вот нет. Жив курилка.
Епиходов (смотрит на часы). Пора принимать пилюли. (Подает Фирсу лекарства). Пора, пора…
Фирс (берёт пилюли и запивает чаем). А где же барыня?
Дуняша. Отдыхают.
Фирс (радостно). Барыня моя приехала! (Плачет от радости.) Дал Пан-Бог ещё раз свидеться. Славно…
Епиходов  (достает  из  кармана платок, подает Фирсу).  Чего же плакать? Ну и, слава Богу... Плакать не нужно. (Выбирает ключ, со звоном отпирает старинный шкаф, прячет в одном из ящиков револьвер.)
Варя. Зачем вы носите с собой оружие?
Епиходов. Волки, Варвара Михайловна, волки.

Входит Гаев, он всё также в прекрасном расположении духа.

Гаев. Удивительно, как наш Фирс стал похож на колдуна! У него такой вид, как будто он хранитель какой-то тайны.
Фирс. Я знаю только одно: в это мире есть сила, которая дарит и отбирает, маленькое делает большим,  большое маленьким…
Варя. Как я рада! Наш Фирс совсем не бормочет и хорошо слышит.
Фирс. Чего?
Варя. Сегодня поймала двух мышей.
Фирс. Мыши это ничего. (Бормочет.)
Гаев. Видимо Фирс и вправду постиг что-то очень важное. Я усиленно пытаюсь понять эту жизнь, но – увы! – каждый раз неудачно. Жизнь мне видится какими-то клочками, которые я никак не могу связать в одно целое.
Епиходов. Многоуважаемый Леонид Андреич, уверяю вас: жизнь не нужно понимать, жизнь нужно прожить. Жизнь абсолютно алогична. Она гораздо глубже, чем логика. Нас выучили дурным вещам – вот почему в мире люди ходят с вытянутыми постными лицами. Они – большие логики! Они и не догадываются, что жизнь – это грандиозный абсурд. Она гораздо глубже, чем логика.

Пауза.

Если вы пытаетесь цепляться за логику, то вы пропустите массу вещей, а эти вещи и есть самые драгоценные. Вы пропустите любовь, радость, Бога, свободу… Вы пропустите всё, что делает жизнь замечательной, что придает жизни красоту и великолепие. Логика является барьером, но не мостом. Понимание случается, но не через голову, оно случается через сердце – не через логику, а через любовь.
Гаев (напевает). «Не любить – погубить значит жизнь молодую».
Епиходов. Вот, вот! Я сидел в гнезде своих несчастий, боясь даже подумать, что человеку дано летать. Это длилось донедавна, пока, в один миг! – невидимая птица блаженства не вытащила меня из гнезда моих страданий... О, как это сладостно! Я вдруг почувствовал, что лечу!

Пауза.

Главное – не пропустить момент, когда жизнь открывает новые двери.
Гаев (присвистнув). Да вы мудрец, Семен Пантелеич! Вы мудры почти, как Соломон. Но мне кажется, что Соломон сделал большую ошибку, что попросил мудрости. (Делает гримасу.) Впрочем, я могу и ошибаться.   
Аня (живо). Это просто замечательно!
Варя. Что?
Епиходов. Да, конечно.
Гаев. За мудрость стоит выпить.
Варя (наставительно). Дядечка, попоститься бы нужно.
Гаев. Варенька, добрые дела надо делать, без добрых дел и пост не спасет. И не забывайте, мои дорогие, сегодня праздник, да ещё какой. Не грех, не грех… (Достает из своего просторного пиджака бутылку и две рюмки, ставит на стол; Епиходову.) Это коньяк. Номер ноль-ноль. Коньяк великолепный. Ну, за мудрость. (Пьют с Епиходовым.)
Аня. Дядя, дай леденец.
Гаев (целует Аню в щеку). Брильянт души моей, к леденцам я охладел. Теперь я – поглотитель мармелада. (Открывает коробочку с мармеладом. Аня и Дуняша угощаются; Епиходову.) Повторим? (Выпивают; закусывая лимоном.) Кстати сказать, мои дела в банке идут как нельзя лучше. Золотой жетон и триста наградных – вот как оценил мою работу директор банка. А с нового года мне станут платить не шесть, а семь тысяч в год! Вот такая моя философия: медленно, но уверенно – и только вперёд, к намеченной цели.
Епиходов. Прекрасная философия. Это напомнило мне историю об улитке и воробье. Спросил воробей улитку: «Зачем ты ползешь на вишню, там нет вишен» – «Когда я туда доберусь, они там будут», – сказала улитка.
Гаев (радостно). Прекрасная история. За это стоит выпить.
Епиходов. Не возражаю.

Выпивают.

Гаев. Хочется напиться до райских видений.
Епиходов. Улитка в пути.
Варя. Дяденька, хватит.
Гаев (тихо напевает). «Поймешь ли ты души моей волненье…» (Пропускает еще одну рюмку.) Между прочим, мне доктор сказал: ежели, говорит, твоя натура выдерживает – пей в своё удовольствие.
Фирс. Фитюлька.

Варя, топнув ногой, уходит.

Гаев. Пойду к сестре и скажу ей, как я её люблю. Мои слова согреют Любу и помогут поскорее воспрянуть духом.
Аня. Мама спит, дядя. Вы лучше желтого в середнину… дуплетом. (Уходит.)
Гаев (с досадой). Я неисправим, это очевидно. (Подходит к шкафу; негромко, как бы декламируя.) Мировое Древо! Только слепой пройдёт мимо этого дерева, не восхитившись его силой и красотой. Своими корнями оно глубоко ушло в землю, а пышною кроною своею устремилось к небесам, чтобы связать всё и вся: день и ночь, тленное и вечное, песню и тишину… Уже тысячи веков оно дарит нам свои плоды – животворящий дух, связующий живые существа… (Отходит от шкафа…)

Пауза.

Я стараюсь не стареть, по силе возможности, но, откровенно говоря, я не боюсь ни старости, ни смерти, а жизнь люблю всеми силами души и во всех положениях: и в радости, и в горе, и здоровый, и больной… Стариком себя ещё не чувствую, но осенью попахивает всё сильнее и сильнее. (Пауза.) Вот вам и философия на закуску! Суета, мой друг, суета… (Хочет еще что-то сказать, но машет рукой и уходит влево).

Дуняша все время хлопочет около накрытого стола; теперь, когда Епиходов остался один, она подошла к нему.
Дуняша (нервно). Я все эти дни думала о вас.
Епиходов. Дуняша, после поговорим.
Дуняша. Я с таким волнением ожидала вас сегодня.
Епиходов. Здесь люди.
Дуняша. Фирс задремал. (Пауза.) Вы, Семён Пантелеич, не желаете меня видеть… (Вздыхает.) Вы же делали мне предложение. (Порывисто обнимает его.)
Епиходов. Авдотья Фёдоровна, надо себя помнить. Мои чувства к вам – братские.
Дуняша (отчаянно). Вы не умеете любить!

Пауза.

Епиходов. Может быть, я один из немногих, кто знает, что такое любовь.

Слышен лай собак, звон бубенчиков.

К нам, кажется, гости.

Шум за сценой. Входят: Варя, Симеонов-Пищик; он в поддевке из толстого сукна и шароварах; Шарлотта Ивановна, в брюках, в валенках, длинная мужская рубаха навыпуск, волосы с прямым пробором, зачёсаны за уши.

Пищик. Мир дому сему, и тому, кто в дому!
Шарлотта. А хозяевам здоровья и достатка!
Епиходов. Дуняша, чаю гостям. (Крепко жмёт руку Пищику.) с Новым годом, с Рождеством Христовым!
Пищик. Взаимно, мой друг! Взаимно! По такому случаю, полагаю, можно и поцеловаться!..

Целуются.

У вас так вкусно пахнет, что просто – ужас! И я знаю чем: жареной жирной индейкой.
Варя. Как добрались?
Шарлотта. Окоченела, как сосулька.
Пищик. Тройка лошадей несла нас быстро. Деревья шумели гулко, страшно, и не было видно ни зги. Точно неслись куда-то в пропасть. И вот приехали. (Замечает Фирса.) Жив старичок. Вы подумайте!
Епиходов. Простите, Шарлотта Ивановна, я не успел ещё поздороваться с вами. (Целует у нее руку.)
Шарлотта. Ты, Епиходов, очень умный и очень благородный; тебя должны безумно любить женщины. (Обнимает и целует его.)
Дуняша. Ой!..
Варя. Что такое?
Дуняша. Руку кипятком ошпарила… (Дует на руку.)
Варя. Пойди скорее, утиным жиром смажь.

Дуняша убегает.

Шарлотта (осматриваясь, напевает). «Виют витры, виют буйни…» (Смеется.) У хохлов тыквы называются кабаками, а кабаки шинками.
Епиходов (Пищику). Счастливая женщина – как красиво!
Пищик (Епиходову). Уверяю вас, это не женщина – петарда! (оглядывается.)  Давненько не был у вас… милейшие…
Варя (у окна). Снег пошел… белый, чудный…
Шарлотта (садится на диван, Пищику). Каплюша, присядь.
Гаев (входя, восторженно). «Год новый радостно встречаем в собранье искренних друзей!..»
Пищик (подавая ему руку). Здравствуйте, Леонид Андреич!

Трижды целуются.

Гаев. Борис Борисыч! Вот так сюрприз! (Целует у Шарлотты руку.) Весьма рад видеть вас в добром здоровье. (Открывает коробочку с мармеладом.) Мармелад. Угощайтесь.
Шарлотта. Благодарю за любезность.
Пищик. С пребольшим, так сказать, удовольствием.
Гаев. Ах, черт возьми! (Бьет себя по лбу.) Вот память-то!
Пищик. Что?
Гаев. А он и молчит. Женился и молчит! Я забыл, а они молчат.
Варя. И я забыла… С браком законным! Дай Бог!
Епиходов. Чтоб вам за любовью жить было некогда!
Гаев. Совет да любовь, милые мои! Чудо сотворил, Борис Борисыч! Я от вас такого важного и отважного поступка никак не ожидал! Как скоро и как быстро! Кто мог ожидать от вас такой ереси?
Пищик. Каков я? И скоро и быстро! (Хохочет.) Я сам не ожидал от себя такой ереси. Вмиг, батенька, склеилось дело. Влюбился и женился!
Гаев. И как? Как живёте-можете?
Пищик. Я Шарлотте из Евангелие: «Да убоится жена мужа своего». А она мне в ответ: «Да будут два в плоть едину». Так и живем.
Гаев. Недурственно. А я вот… живу архимандритом. Да-с.
Шарлотта. Мне Каплюша японский массаж делает.
Гаев (удивленно, явно передразнивая Пищика). «Вы подумайте!»
Пищик. Дочка моя, Дашенька… вам кланяется…
Гаев. Спасибо.
Пищик. Дашенька по билету двести тысяч выиграла!
Гаев. Что вы говорите!
Пищик. Потому нельзя никогда терять надежды. Вот думаю, уже все пропало, погиб, ан глядь, – железная дорога по моей земле прошла, и мне заплатили. Англичане глину нашли, – опять копейка. Там, глядишь, еще что-то привалит. (Садится рядом с Шарлоттой, берет её за руку.) Я теперь лишь у моей благоверной в долгу. Потому, как семейная жизнь есть долг, деньги нужно беречь, копейка рубль бережет. Быть бедным, ничего не копить легче, чем быть богатым.
Гаев. Деньги, как водка, делают человека чудаком.  Однако же… Пойдёмте-ка, да выпьем… Эх, братцы… (Обнимает их обоих вместе.) Да и выпьем же! Эх!
Шарлотта. Фи! Угостите-ка лучше даму мармеладом.

Пищик и Гаев переходят к столу.

Гаев. Пускай мы будем стары, но не будем отказываться от того, что утешает наши души. (Наливает по рюмке.) Семен Пантелеич, вы с нами? Ах, да. Улитка в пути. (Чокаются.) Ну, отвяжись худая жизнь, привяжись хорошая!
Фирс. Эх вы… фитюльки!
Шарлотта. Каплюша, много не кушай.
Гаев. Нашему брату-чудаку конец пришел, крышка. Идеализм теперь не в моде. Теперь царит рубль, и если хочешь, чтобы не спихнули с дороги, то распластайся перед рублем и благоговей. Но я не могу. Уж очень претит!
Пищик. Многоуважаемый, достойнейший, Леонид Андреич, вы такой же идеалист, как я индюк.
Гаев. О, как вы меня мало знаете!
Варя (Епиходову). На столе сахар серого цвета. Надо бы поменять.
Епиходов (протягивает Варе ключи). Варя, поменяйте, пожалуйста.
Варя. Сойдет и серый. (Отходит.)
Пищик. О Господи! Уф, Боже мой! Боже мой! Какой запах!

Входит Дуняша.

Варя. Как рука?
Дуняша. До свадьбы заживёт.
Епиходов (у ёлки). Ба! Кому это тут под ёлочкой дедушка Мороз подарок оставил?
Гаев. Кого?
Епиходов (руками и туловищем делает движение, как будто играет на бильярде). Кий. Уж не вам ли? Желтого в середину!

Гаев достает из-под ёлки бильярдный кий.

Гаев (повертев кий в руках). Я, Семен, не играю на бильярде… или когда-то играл, а теперь все позабыл. Да-с. (Кладет кий обратно под ёлку). Спасибо дедушке Морозу, но мне он ни к чему. Я теперь с Фирсом буду в шахматы играть. Правда, Фирс?
Фирс. Уже согрелся. Но от чая не откажусь.

Епиходов идет к самовару.

Епиходов. Шарлотта Ивановна, покажите фокус!
Шарлотта (берёт с колен Фирса плед, делает из него куклу похожую на младенца, которого запеленали; загадочно улыбаясь). Скоро я покажу мой самый лучший фокус! Мой ребёночек, бай, бай…

Слышится плач ребёнка: «Уа, уа!..»

Мой хороший, мой милый мальчик. А-а-а-а!.. А-а-а!..

«Уа!.. уа!..»

(Бережно кладёт куклу на диван). Спи, мой маленький сын!
Пищик. Моя Шарлотточка и гипнозом владеет! (Гаеву.) Вы верите в гипноз?
Гаев. Скорее нет. Но должен сознаться, что в природе есть много таинственного и непонятного.
Шарлотта. Сейчас я буду всех присыпать. Все садитесь.

С помощью «колдовских» пасов руками Шарлотте без труда удается поочередно усыпить Дуняшу, Варю, Фирса, Гаева и Пищика; при этом она повторяет как магическое заклинание: «Уснули – проснули!.. Уснули – проснули!..»

Все смеются.

Пищик (храпит, но тотчас же просыпается). Вы подумайте!
Шарлотта (командует). Скрестили пальцы рук! Ein, zwei, drei, liebe, sieben, mein! Расцепить не можем! Ein, zwei, drei!.. Расцепили!

Общий смех.

(Выводит Варю, Дуняшу и Гаева в круг). Я хлопать в ладоши, и вы запрыгать как зайчики! (Хлопает в ладоши).

Варя, Дуняша и Гаев прыгают подобно зайцам.

Очередным хлопком в ладоши Шарлотта приводит реципиентов в обычное состояние.
Все аплодируют.

Епиходов (аплодируя). Браво, Шарлотта!..
Гаев (аплодируя). Госпожа гипонотизёрша, браво!..
 
Увлеченные сеансом гипноза присутствующие не сразу замечают появление Любови Андреевны и Ани. Любовь Андреевна бледна, с помятой прической; одета в видное серое платье с высокими рукавами, сильно стянутая в талии.

Гаев (растерянно). Сестра…
Варя (растерянно). Мама…
Любовь Андреевна (утомлённым голосом). J’ai casse;e mon vienne, ridicule, blue lamp, e parceque je suis desolez. Je me la rapelle depuis quatre anns. { Я разбила свою старинную смешную голубую лампу, и мне жаль ее. С четырехлетнего возраста я ее помню. (франц.) }
Аня. Мама очень сожалеет, что разбила свою старинную голубую лампу.

Аня отходит немного в сторону, чтобы не помешать встрече.

Гаев (подходит к сестре). Пустяки какие! (Обнимает.)
Варя (подходит). Это к счастью, мамочка! (Обнимает.)
Любовь Андреевна (целует брата, Варю, потом опять брата). Хорошие мои…

Какое-то время стоят обнявшись.

Гаев (смущенно). Полно, полно, Люба.
Фирс (плачет от радости). Барыня моя приехала!..
Любовь Андреевна (идет к Фирсу, как человек в лесу на призывный голос). Фирс! Родной… (Становится перед Фирсом на колени и кладёт голову на его руки.)

Пауза.

Будто ангелы поют.
Фирс (вытирает ей платком слёзы). Бедная, хорошая, чистая душа… Настрадались… (Пауза.) Ничего… отдохнем…
Любовь Андреевна (идёт к окну, смотрит на сад). Ах, этот нетленный вишнёвый сад!
Епиходов (подходит к Раневской, горячо целует ей руку). Он – ваш, он снова ваш! А это… (Достаёт из бокового кармана конверт.) Здесь золотой ключик и письмо, которое я клятвенно обещал вам передать.

Любовь Андреевна берет конверт, обнимает Епиходова и тихо плачет.

Гаев. Сад возвращен, как ни странно. Ни одной вишни не срубили.
Варя. Господь помог.
Любовь Андреевна (окидывает взглядом гостиную). Как у нас великолепно! Как просторно, сколько воздуха!
Аня. Всё вернулось на круги своя, мама. Я тебе говорила – помнишь? – что ты вернёшься скоро, скоро…
Гаев (весело). В самом деле, теперь всё хорошо. Сколько же мы перестрадали! Уже, казалось, потеряли навсегда и этот дом, и наш дивный сад… и вот…

Пауза.

Епиходов (протягивает Варе конверт). Варвара Михайловна, у меня есть письмо и для вас. А ещё вот это… крестик, освященный в Иерусалиме.
Варя (трепетно берет из его рук конверт и крестик). Спасибо.

Пауза.

Пищик. Отвяжись худая жизнь, привяжись хорошая!

Любовь Андреевна смотрит на него с недоумением.

Здравствуйте, многоуважаемая! (Подходит к Раневской, целует у неё одну руку и потом другую.) Вы всё такая же великолепная.
Шарлотта (делает реверанс). Даже похорошели…
Любовь Андреевна. Merci. Я посижу… (Садится.) Устала.
Шарлотта. Мы с мужем очень рады… очень…
Пищик. Доченька моя, Дашенька… вам кланяется… (Бьет себя ладонью по лбу.) Дашенька по билету двести тысяч выиграла! Вы подумайте!..
Любовь Андреевна. Счастливая.
Пищик (ощупывает карманы, встревожено). Билет пропал! Потерял билет! (Сквозь слезы.) Где билет?
Шарлотта. Alt genug und doch nicht klug. {Много прожил, а ума не нажил (Немец.)}  Каплюша, ты отдал его мне. Забыл?
Пищик (радостно). Что же это со мной? Совсем забыл. Фуф… Даже в пот ударило.
Любовь Андреевна. Вы счастливый человек. Я даже завидую вам.
Пищик. Отчего же, милейшая?
Любовь Андреевна. Несмотря ни на что, вы не разучились удивляться. Вы как ребёнок…
Пищик (тяжело дышит). Я телом неуклюж, а вот душой…
Гаев. Ты знаешь, Люба, наша тётушка-графиня очень больна.
Аня. Мама, может, примешь сейчас пилюли?
Любовь Андреевна (отрицательно покачав головой). Аничка, dites que l'on nous donne du the. {Скажи, чтобы дали нам чаю (франц.).}
Аня. Дуняша, мама просит чаю.
Фирс. Может кофе? Вот я заварю… (Хочет подняться.)
Любовь Андреевна. Славный старичок. Добрый старичок. Никакого кофе, только чай. (Целует Фирса.)  Ты пойди на кухню да попроси, чтобы тебя покормили.
Епиходов (берет плед, прикрывает Фирсу ноги). Не нужно на кухню. Скоро все сядем за праздничный стол.

Дуняша подает Любови Андреевне чай.

Любовь Андреевна. Спасибо, Дуняша. Отчего у тебя такое лицо? Ты нездорова?

Дуняша, ничего не ответив, отходит.

(Варе.) Ты стала сутулиться, Варя.
Варя. Труды наши тяжкие.
Любовь Андреевна. Ты ушла от Рагулиных?
Варя. Как видишь, мамочка.
Любовь Андреевна. Как они?
Варя. Лучше не спрашивай. Хозяин груб. Хозяйка мелочна… (Машет рукой.) Ну их…
Любовь Андреевна (Ане). Радость моя! Славная моя! Иди, я тебя поцелую. (Целует горячо дочь.) Я беспокоюсь о твоем образовании.
Аня. Ничего, мама. Время есть. Подготовлюсь, а осенью снова пойду учиться.
Гаев (Ане). Ангел мой, как я хотел бы видеть тебя врачом.
Аня. Ты же знаешь, дядя, что для этого нужно держать экзамен по латинскому языку. И к тому же у меня непобедимое отвращение к трупам.
Пищик. Я вам больше скажу. Снилось мне на Николая, будто я побывал на Цейлоне, и будто их местный раджа подарил мне слона, даже двух слонов. Ну, надо же!
Шарлотта. Мой муж ревнив, как Отелло.

Пауза.

Варя (увидев на голове Фирса платок с завязанными на углах узлами; так делают, когда хотят уберечь голову от палящего солнца). Что с тобой, Фирс?
Фирс (с усмешкой). А что?
Варя. Зачем ты навязал узлов на платке?
Фирс. Это не узлы.
Варя. А что же?
Фирс. Это фитюльки.

Слышен звон церковных колоколов.

Варя. В церкви звонят колокола. Начинается метель. Снова завоет в камине. Дома занесёт снегом.

Пауза.

Любовь Андреевна (закуривает папиросу). Расскажите мне о нём…
Варя. Мамочка, не время…
Любовь Андреевна (строго). Я желаю слушать.

Пауза.

Пищик. Как я слышал… Ермолай Алексеич… в гостиничном номере… потребовал себе самовар, и неожиданно для всех… в своей белой жилетке и желтых башмаках… прыгнул с крыши…
Гаев (вздохнув и покачав головой). Несчастный молодой человек. Сколько надо прежде передумать, выстрадать, чтобы наконец решиться отнять у себя жизнь… молодую жизнь.
Варя. Жребий людей различен. Все в Божьей воле.
Любовь Андреевна (нервно гасит папиросу). Но почему, почему?!..
Епиходов. Умирать нужно с ответом. А он умер с вопросом. (Пауза.) Всё это время, вплоть до рокового дня, я тесно общался с Ермолай Алексеичем, и как мне кажется… он не насытился тем, что скопил; не обрел того, на что надеялся; не запасся необходимым для того пути, что открывался перед ним.
Пищик. Помяни, Господи, душу раба твоего Ермолая, вечная память.
Варя (крестится). Помяни, Господи!
Гаев (подходит к сестре). Не плачь. Не нужно плакать. (Плачет.) Не надо.
Любовь Андреевна. Меня охватывает ужас, когда я смотрю назад, – чем я жила, и как я могла так жить. Я забыла, что значит покой, радость и тому подобные приятные вещи. С первого дня в Париже начались муки, ложь, скрыванье… Я была в таком состоянии, что, не шутя, думала покончить с собой. Все последнее время я думала, что сойду с ума.

Пауза.

Как же хотелось мне снова вернуться домой! Глупая, ехала в который раз туда и думала, что всё пойдет как-то по-новому, что он… (Пауза.) В Париже, кажется, я не жила, а погружалась в сон или всё удалялась, удалялась куда-то без остановки, безвозвратно, как воздушный шар. 
Аня (обнимает мать). Мама! Милая, добрая, хорошая моя мама, моя прекрасная, не плачь. Все мы любим тебя, и все желаем тебе добра и счастья. В лучах нашей любви твое сердце оттает, а в твоей душе навсегда поселится радость. Наш сад обязательно расцветёт. Ты мне веришь, мама?

Епиходов и Дуняша уходят.

Пищик. Добрейшая, прекраснейшая Любовь Андреевна, каждый из нас проходит через ошибки, несправедливость… Несчастья закаляют душу…
Гаев. Во-от. Мы, кажется, заулыбались.  Помнишь, у Лермонтова: «Я схоронил навек былое, и нет о будущем забот…»  Давай с тобою в этот дивный новогодний вечер, как на свежевспаханной меже между был и буду, забудем прошлое, не станем думать о грядущем. Явилась звезда Иисуса и свет любви осиял нас!

Епиходов и Дуняша вкатывают на передвижном столике праздничный семиэтажный пирог.

Шарлотта. Какая прелесть!
Пищик. Настоящая Вавилонская башня! Вы подумайте!
Гаев. Шумим, братец, шумим!
Епиходов. Друзья мои, милости просим! (Вместе с Дуняшей.) Праздничный пирог!
Гаев. Надо бы, господа, по этому случаю… Э! Давайте выпьем, господа!

Все идут к столу.

Пищик. Икра, балык, сёмга… Вы подумайте!
Гаев. По стаканчику, за праздничек. (Разливает шампанское по стаканам.) Пожалуйте, покорнейше прошу!

Фирсу подают стакан с шампанским.

Фирс. Давно не пил шампанского. Эх, молодо-зелено!
Гаев. А ведь как приятно – не правда ли? – выпить шампанского и под кураж обозревать самого себя?
Любовь Андреевна. Мой муж умер от шампанского. И второй мой мужчина умер от шампанского. Для меня шампанское стало символом смерти. А я хочу жить, жить!
Епиходов. Тогда позвольте, дорогая Любовь Андреевна, предложить вам сладкой вишнёвой наливки.
Любовь Андреевна. От наливки не откажусь.
Епиходов. Я купил её у одной хохлушки на вокзале. Кстати, она живёт в соседнем селе, Пан-Ивановке. Только сойдёт снег, обязательно поеду к ней. Она обещала мне рассказать, как надо правильно вишню сушить, мочить, мариновать, как делать душистое вишнёвое варенье… Будьте уверены, ваш вишнёвый сад станет счастливым, богатым, роскошным.
Пищик. Пью за здоровье хозяйки!
Гаев. Сестра! Дай же Бог, чтобы тебе всегда было тепло и светло на душе, пусть никогда тебе не будет ни страшно, ни больно, ни грустно!
Любовь Андреевна. Дивная наливка.
Аня. Мама, когда ты улыбаешься, ты вся сияешь и кажешься необыкновенно красивой. Твое здоровье, мама!
Варя. Благолепие!
Любовь Андреевна. Семён, скажите тост.
Епиходов. Собственно говоря, отчего бы и не сказать. Эти стихи, как песня моей души. Весь мир – мой сад, птицы поют мои песни, ветер – мое дыхание. Я люблю каждый цветок, возвещающий весну, и каждый лист, раскрашенный осенью. Да пребудут вовеки счастливые превращенья, и пусть сухие листья опадут!
Пищик. Как сказал. Вы подумайте!
Шарлотта. Прекрасный тост!
Гаев. Прекрасно!

Раневская обнимает и целует Епиходова.
В это время за окном слышатся звуки бубенчиков, треск трещоток, детские голоса, смех.

Епиходов. Это колядники.

Голос за окном: «Благословить колядуваты!»

Епиходов (у окна). Колядуйтэ.

Голос за окном: «Кому колядуваты: господарю чы господыни?»

Епиходов. Господыни.

Слышно как хор детских голосов поёт украинскую колядку:

«Коляд, коляд, колядныця,
Добра з мэдом паляныця,
А бэз мэду нэ така,
Дайте, титко, пятака.
А пятак нэ такый,
Дайте, титко, золотый!..»

Епиходов (вынимает из кармана бумажник и даёт его Варе). Варя, дайте детям по рублю.
Варя. Хватит и по двугривенному.
Епиходов. Я вас прошу. Так надо.

Варя берёт бумажник, уходит.
За окном слышен её голос: «Нате вам, дети, по рублю!»
Детские голоса:
«Спасыби!»
«Бувайтэ здорови, з Исусом Хрыстом, з Исусом Хрыстом, та святым Риздвом!»
Голос Вари: «Дай, Боже!..»

Шарлотта (Раневской). Все называют меня «мадам Пищик», и я все никак не могу привыкнуть.
Любовь Андреевна. Это же так чудесно, моя милая. (Привлекает к себе и целует Аню.) Сокровище моё, ты смеешься, твои глазки играют, как два алмаза. Ты довольна? Очень?
Аня. Несказанно, мама!
Фирс. Чудо барыня!

Входит Варя, возвращает Епиходову бумажник.

Гаев (Пищику). Как мне вдруг захотелось в Москву: пойти в «Славянский базар», съесть стерлядь и выпить бутылку вина. Когда-то я выпивал бутылку шампанского и не пьянел, потом пил коньяк и тоже не пьянел.
Пищик (берет под руку Гаева, вполголоса). Брат и друже! Я вам больше скажу. Уже месяц, как я ношу в кармане чернильный орех. Первое средство от геморроя, уверяю вас.
Гаев. Ну, надо же!
Любовь Андреевна (подходит к рампе; после некоторого раздумья). Неужели я вернулась домой? Не верю!..

Занавес

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Декорация та же, что и в первом действии, лишь убраны новогодние атрибуты. Аня сидит в кресле у окна и читает книгу; она в новом розовом платье, в волосах пунцовая лента.
Епиходов входит справа; одет в длинный черный сюртук и ситцевые брюки, в высоких ярких сапогах.

Епиходов. Как я люблю растапливать печи, слушать, как дрова трещат и стреляют. (Пауза.) Градус мороза, дует ветерок, сыро, промозгло… но все-таки весна недалеко.
Аня. Ещё вчера бушевала буря. Сад ревел дико, жутко…

Через гостиную семенит Фирс.

Фирс. Последний день Масляной. Все по-праздничному разодеты, веселятся, поют песни и просят друг у друга прощенья. «Прости меня!» – «Бог простит!» Эх, молодо-зелено!
Аня. Фирс, родной, скажи Дуняше, пусть сварит для меня кофе.
Фирс. Отчего не сказать, скажу.
Епиходов. Уехал доктор?
Фирс. Уехали-с. Чудак-человек! Даю денег, а он не берёт. Говорю: «Антон Палыч, милый, что же ты делаешь? Чем жить будешь?» Смеётся и больше ничего. (Уходит.)
Аня (задумчиво). Мама полночи простояла у окна. Что-то отстранённое было в ее взгляде, точно она не слышит. (Пауза.) Потом пожаловалась на боль в сердце и попросила ландышевые капли… (Пауза.) Я боюсь за неё. Надо бы показать её доктору.
Епиходов. Любовь Андреевну не отпускают страхи. Вернее, она никак не желает с ними расстаться.

Пауза.

Как я её понимаю. Ведь ещё совсем недавно и я сидел в карусели собственных страхов, печали и постоянно сетовал на судьбу. Я даже помню день, когда начались все мои несчастья. В детстве был у меня в саду угол, где я сам, своими руками, насадил цветы. И они хорошо росли там. Но однажды пришел я поливать их, и вижу – клумба разрыта, цветы уничтожены и лежит на их смятых стеблях наша свинья, – большая свинья Ада. А день был ясный, и безжалостное солнце, позволю себе так выразиться, с особенным усердием и равнодушием освещало гибель и развалины части моего сердца.

Пауза.

Так я рос, а вместе со мной росли и крепли мои страданья. Но меня никогда не покидало чувство, что я смогу сбросить с души ненавистную тяжесть, и слиться в танце с существованьем. И вот, на Воздвиженье, в одно мгновение со мной вдруг произошло удивительное изменение, будто огромная волна света влилась в меня! Я будто бы проснулся! И первое, что я увидел – это мир без скуки. И теперь радость не покидает моего сердца.
Аня. Удивительно!
Епиходов. Отец мой был дьяконом, дед – священником, прадед дьяконом. И весь род Епиходовых, быть может, со времён принятия на Руси христианства, принадлежали к духовенству. Вот только я нет. Но я никогда и не думал, что приду к осознанию духовного пути не иначе, как через веру в счастливую жизнь.
Аня. Как хорошо вы говорите!
Епиходов. Петя Трофимов как-то размышлял о гордом человеке и ставил его на высшую ступень пьедестала человечества. Без сомнений, Петя и себя соотносит с гордым человеком. Но есть ли от этого польза душе? Он весь пропитан догмами, иллюзорными суждениями. Гордый человек – как гранит, как гиппопотам! В нем мало настоящей жизни, он не гибок, не текуч… слишком серьезен. Единственное, в чем я могу согласиться с Петей, это в том, что нам необходимо всеми силами помогать тем, кто ищет истину…
Аня. Меня волнует один вопрос. Петя как-то сказал, что для того, чтобы начать жить в настоящем, надо сначала искупить прошлое, покончить с ним, а искупить его можно только страданием. Вы с ним согласны?
Епиходов. Абсолютно не согласен! Прошлое не может довлеть и нарушать наш покой. Прошлое… Мы должны жить в свете, нести свет, вот и все. Для этого человеку нужно одно – выскользнуть из зависимости прошлого подобно змее, выскальзывающей из своей старой кожи. И для этого у каждого из нас есть всё необходимое. Важно лишь быть готовым, решиться и сказать себе: счастье – это добро, а страдание – грех.
Аня. Семён, вы добрый, благородный, умный человек! Отчего мне иногда хотелось вам сказать много, много, и я почему-то молчала. Я вам так обязана! Вы не можете даже представить себе, как много вы сделали для меня, для нас… Мой хороший Семён! В сущности, для меня вы теперь самый близкий, самый родной человек.

Пауза; слышны далекие звуки веселья; хор женских голосов:

Котылыся возы з горы, кататыся будуть,
Любылыся чорни очи, любитися будуть!

Аня. На кухне женщины задают себе бал.
Епиходов. Масленицу празднуют.

Входит Дуняша с кофейником и варит кофе; за ней в гостиную входит Фирс.

Дуняша (хлопоча у кофейника). Мать Яши опять пришла… сидит в людской.
Епиходов. Пойду, скажу Никанору, чтобы он и её гречаниками угостил. (Уходит.)
Фирс (пьет сельтерскую воду). Хорошо как, неужто я в царстве небесном?
Дуняша. Кофе готов.
Аня. Спасибо тебе, Дуняша. А это что?
Дуняша. Телеграмма. Тебе, светик. (Пауза.) Сегодня, по случаю праздника, хотела прицепить брошку в виде пчелки, ну, помнишь, которую ты мне подарила…
Аня. И что же?
Дуняша. Сломалась булавка.
Аня. Не огорчайся, Дуняша. Возьми что-нибудь другое… в моей шкатулке.
Дуняша. Милая моя!  (Смеется и целует её.)

За дверью слышен недовольный голос Вари: «Это возмутительно!»

Варя (входя в гостиную). Не имение, а заезжий двор!
Епиходов (идя за нею). Что же вы сердитесь, Варя?
Варя. А вы, Семён, как будто не понимаете?
Епиходов. Не понимаю.
Варя. Во что вы превратили старую людскую?
Епиходов. Во что?
Варя. Там постоянно какие-то странные люди: ветхие старики, нищенки, странники… Всё идут и идут! А вы им – держи карман шире! – деньги, хлеб, старую одежду…
Епиходов. Отчего не помочь страждущему, если есть чем?
Варя (иронично). Явили божескую милость благодетели наши! (Другим тоном.) Запомните: это не тот дом, где раздают даровые хлеба.
Епиходов. Вот те на! (Смеется.) Уж очень вы усердная, Варя.
Варя. Ведете себя, как мальчишка: рисуетесь, театральничаете, хвастаетесь… Кто вам разрешил раздарить детям прислуги наши игрушки? Я хотела сказать… те, которыми мы с Аней игрались в детстве.
Епиходов. Варвара Михайловна… Варя, ведь у вас любящее, нежное сердце, зачем вы хотите казаться грубее?
Варя. Какой же вы, право, неуважительный человек! Невыносимый человек! Вы вообще любите делать то, чего я не люблю. Двадцать два несчастья!

Неловкое молчание.

Епиходов. Всё, что вы сказали, не оскорбляет меня. Я готов быть неуважаемым целым миром, но я не готов быть неуважительным к самому себе. (Пауза.) Вы, Варя, хотите, чтобы все были такими тихонькими, благоугодненькими, приличненькими. Но так не бывает! (Пауза.) Вы хозяйка в этом доме. Пускай будет все, как вы желаете. Хотите, я отдам вам ключи?
Варя. Отдайте. (Еще решительнее.) Давайте, давайте!

Епиходов снимает с пояса ключи, отдает ей.

Варя. Будь у вас хоть немножечко веры…
Аня. Варя, так нельзя.
Епиходов. Я знаю свою фортуну. Вера… (Берет гитару.) Вот моя вера. Моя гитара.
Дуняша (насмешливо). Это мандолина, а не гитара. (Глядится в зеркальце и пудрится.)
Епиходов. Для человека, который поёт о любви, это гитара. (Играет на гитаре и задорно поёт.)

«Что мне до шумного света,
Что мне друзья и враги.
Было бы сердце согрето
Жаром взаимной любви!»

Варя. Комедиант! (Уходит.)
Дуняша. Такое ощущение, что мое сердце бьётся по всему телу. (В сильном волнении уходит.)

Пауза.

Аня. Ярославская бабушка при смерти. Надо ехать. Но как не хочется… И всё же, пойду собираться. (Обнимает порывисто Епиходова и убегает в соседнюю дверь.)

Фирс (подмигнув глазом и покачав головой). Попал в «ореховую отделку».
Епиходов. Попал.
Фирс. «Прости!» – «Бог простит!» (Пауза.) Я тебя, Семён, считал самым что ни на есть фитюлькой, а, видишь, как ошибался.
Епиходов. Кстати, Фирс, все хотел тебя спросить. Раньше ты частенько говаривал «недотёпа», а сейчас – «фитюлька».
Фирс. Какая разница?
Епиходов. В принципе, никакой.
Фирс. Вот-вот.

Слышно, как к дому подъехала тройка с бубенчиками.

Фирс. Хозяева приехали. Барыня…

Входят Любовь Андреевна и Гаев.

Гаев (напевает). «Эх, жить будем, гулять будем, а смерть придет – помирать будем!..»
Любовь Андреевна (напевает лезгинку; Фирсу). Здравствуй, мой старичок! Как чувствуешь себя?
Фирс. Здоровье моё поправляется, входит пудами, а не золотниками.
Гаев (тяжело вздохнув). Уф! У меня немного голова кружится. (Садится.) Устал. (Вынимает из кармана коробку с мармеладом, жует.) Жизнь нужно смаковать, чтобы барская струна звенела.
Любовь Андреевна (садится). Я всю эту неделю утомляюсь жутко, все хочется лежать и не двигаться. (Пауза.) Мне в розовой комнате плохо спится.
Епиходов. Хотите, я освобожу для вас детскую?
Любовь Андреевна. А где будете жить вы?
Епиходов. Да хоть в бане. А наступит тепло – перейду жить в сад. Шалаш, свежий воздух… (Пауза.) Любовь Андреевна, дорогая, я хотел бы поговорить о деле.
Гаев (зевая). Кого?
Епиходов. Я должен исполнить волю покойного и перевести имение на ваше имя. Вам нужно лишь соблюсти формальность и войти во владение.
Любовь Андреевна (с укором). Не сегодня же, Семён.
Епиходов. Но когда? Я уже третий месяц напоминаю вам об этом.
Любовь Андреевна. Вы будто сердитесь?
Епиходов. Совсем нет.
Любовь Андреевна. Сядьте возле меня. (Епиходов садится.) Скажите, а это правда, что Ермолай Алексеич сказал: «Я её должник до Страшного суда!»?
Епиходов. Так и сказал. Ещё он сказал: «Верни Любови Андреевне сад. Я люблю её больше, чем родную. Береги её. Живите мирно». – слово в слово.
Любовь Андреевна (закуривает). Вы курите?
Епиходов. Нет.
Любовь Андреевна. Когда начнёте, я научу вас делать «собачью ножку».
Гаев (со вздохом). У меня страшно лезут волосы, так лезут, что, гляди, чего доброго, через неделю буду лысым дедом… Постарел, заработался, испошлился, притупились все чувства. Каша у меня в душе и в голове.
Любовь Андреевна (нервно гасит папиросу). Надо меньше пить, Лёня! И вообще, что это у тебя за дурацкая привычка – сначала закусывать, а уж затем пить?
Гаев (немного сконфуженный). Сестра, прости, Христа ради, сам не рад. Да, я дуранда-с! (Смеется.) Уж больно икра была вкусная… и блины. Прелесть. (Смеется.)
Любовь Андреевна. Я тоже хороша. Ни с того, ни с сего стала вдруг рассказывать официанту о Париже. (Пауза.) Скажи, зачем вы меня засадили играть «в тётки»? Я в картах смыслю, как свинья в апельсинах, и надо мной трунили. Вообще надо мной трунят. (Пауза.) Может быть, я очень легкомысленная, фривольная?
Епиходов. Позволю себе так выразиться, вам не стоит беспокоиться о фривольности, Любовь Андреевна. И даже иногда прекрасно быть фривольным. Даже во фривольности, легкомысленности есть своя красота и великолепие. Я принимаю жизнь во всех её оттенках, во всех красках, во всей её радуге: от фривольности до искренности.
Любовь Андреевна. Семён, я всегда знала, что вы добрый, благородный, умный человек. До того вы всё хорошо и до тонкости понимаете и чувствуете, точно вот насквозь видите. Вы молоды, как лето в июне. Ваша жизнь впереди. Вам нужно жениться на умной, достойной девушке, которая была бы хорошей хозяйкой, помощницей.  (Пауза.) Моя Аня очаровательная, умная и порядочная девушка… И если бы между вами возникла взаимность… я охотно бы отдала за вас Аню, клянусь вам. Словно где-то музыка. (Прислушивается.)

За окнами слышится милозвучная песня:

«Куплю тоби хатку та щэ й синожатку,
И ставок, и млынок, и вышневенькый садок».

Где это поют?
Гаев. В саду, должно быть.
Любовь Андреевна. Какие звонкие, сердечные голоса!
Гаев. Я вдруг подумал, Люба, зачем нам столько земли? Оставить себе участок вдоль реки, часть сада, – остальное продать, а деньги положить в банк под проценты.
Любовь Андреевна (резко). Лёня, твоё дело – молчать, думать, но молчать! (Со вздохом.) Laide comme une chenille!* (*французская плосовица: «Скверен, как гусеница».)
Гаев Полно, полно, Люба. (Поглядев на часы.) Сейчас приму касторки, умоюсь холодной водой – и буду как огурчик. Дашь мне, Фирс, переодеться?
Фирс (укоризненно). Леонид Андреич, Бога вы не боитесь! Шли бы лучше спать.
Гаев. Надоел ты, брат. Вот возьму и выкуплю у пристава Петруху Косого обратно, а тебя в желтый дом свезу. (Уходит к себе через залу, напевает.) «Голова ты моя удалая, долго ль буду тебя я носить…»
Фирс (идёт за ним). И что мне с вами делать!

Из передней доносится грохот, будто кто-то упал.

Любовь Андреевна (испуганно). Что там такое?

Вбегает Дуняша.

Дуняша (смеясь). Леонид Андреич зацепились ногой за половицу и упали! Ужасно смешно. (Убегает.)
Любовь Андреевна. Какой чудак этот Лёня... (Садится.) Дайте воды.

Епиходов дает ей напиться, садится рядом.

Какой я слабый человек! Как много жизнь дает, и как мы мимо всего проходим! (Судорожно жмет Епиходову руку.) Вы умный человек, поймете. Ночью долго не засыпала, всё мрачные мысли лезли в голову. Так, в сутолоке, живешь, и как будто всё как следует – и вдруг всё с необыкновенной ясностью вырисовывается, вся нелепица жизни. Жизнь! Отчего мы живём не так, как могли бы?! (Подносит к глазам платок и плачет.) Где же настоящая жизнь, Семён? Живёшь так, что ни себе ни людям. Никакого удовлетворения ни в чем. Счастливы люди, которые делают свое маленькое дело и довольны, и верят в него. Я себя чувствую такой ничтожной, такой слабой и бессильной в жизни. И вечное ощущение, что я ещё ничего не сделала в жизни, не жила. Это оттого, что в молодости я прозябала – не видела, не понимала и не чувствовала жизни. И теперь я растерялась. Я вот совсем не знаю, что мне надо делать. (Утирает слезы.) Мне в Париже было сыро, холодно, чуждо! Без моих девочек я совсем чувствовала себя забытой и отвергнутой! Казалось, отдала бы полжизни за то, чтобы очутиться здесь, хоть часочек посидеть в саду, в уголочке на скамеечке, совсем тихо, и отдохнуть хорошенько, и вообще представить себе, что этой поездки в Париж не существовало, что я никогда не уезжала из России и что вообще всё и все остались по-старому. (Вскакивает и ходит в сильном волнении.) А сегодня… сегодня меня тянет куда-то, в Москву, в Петербург – всё равно куда, на простор, в свет, подышать столичным воздухом и посмотреть на себя настоящими глазами. Очевидно: я оторвана от почвы, я люблю шум и не слышу его, одним словом – я переживаю теперь состояние пересаженного дерева, которое находится в колебании: приняться ему или начать сохнуть? (Смеётся, закрыв лицо.) Смейтесь надо мной, я глупая… Во мне идет сумятица, борьба. Мне хочется выйти из всего этого человеком.
Епиходов. Великолепная, чудная женщина! Вам нелегко, я знаю. Вам тяжело от того, что вы несёте в себе бремя прошлого! С таким грузом, где бы вы ни были, вы не найдёте отдохновения для души.
Любовь Андреевна. Спасите меня, подскажите, как мне забыть всё прошлое?! Верьте, верьте мне, умоляю вас! Я люблю честную, чистую жизнь, а грех мне гадок. (После   паузы.) Но судьба без конца подталкивает меня к нему…
Епиходов. Любовь Андреевна, поймите, не судьба подталкивает вас к греху, а приобретённые вами привычки!  Судьба здесь нипричём. Собственно говоря, у человека нет судьбы – хотя в течение тысяч лет нам твердят о том, что у нас есть судьба. У человека нет судьбы. У собак есть, у коров есть, у ослов есть. Они движутся по определенным рельсам. Каждый осел на протяжении миллионов лет жил одной и той же шаблонной жизнью – но не человек. Девяносто девять процентов наших проблем создано в результате того, что нас отклоняют от правильного пути, что нас направляют на пути, которые не предназначены для нас. Это прекрасный и таинственный путь, который есть в жизни, – он не делает нас похожими на железнодорожный поезд, идущий по рельсам. Железная дорога не имеет выбора, она не может направляться туда, куда ей нравиться. Рельсы закреплены; кто-то другой определяет их направление. Эти рельсы – судьба; поезд просто движется согласно чьему-то указанию. (Пауза.) Человек души состоит из свободы. Она, только она может выбирать, чего бы я ни хотел. Я могу выбрать страдание, я могу выбрать блаженство.
Любовь Андреевна. Вы добрый, добрый… тысячу раз! Я даже покраснела.
Епиходов. Главное – довериться Существованию и знать, что Оно дало тебе жизнь, и значит, ты здесь не лишний. (Пауза.) Три четверти жизни своей я, русский человек, провел как среди японцев и китайцев. Всё плачет, рыдает  во мне, а надо мной смеются, сам я смеюсь от души, а на меня смотрят хмуро и говорят с убеждением, как городничий: «Чему смеёшься? Над собой смеёшься!», и я постоянно бывал то озлоблен, то совершенно сбит с толку, с того душевного толку, без которого жить нельзя. Уж я не знаю почему, но часто вместо рыбы совали мне в руку холодную змею и вместо хлеба – камень. Изверился я до конца! Был счастлив, был несчастен, бывал богат трудовым богатством, бывал нищим в труде, обижали меня, оскорбляли тяжко, порой страдал я невыносимо… верили, не верили и не понимали, и,  как мне казалось, – явись мне сама истина, заговори со мной, – так я и в той бы усомнился… Словом, совершенно я был сбит с толку. И вдруг, среди японцев и китайцев – вспышка света, а затем океан радости наполнил мою душу – точно в живой воде выкупался!
Любовь Андреевна. Спасибо вам, милый вы, хороший, чудный человек! Вы – как ангел, посланный нам с Небес.
Епиходов. Я люблю вас добрую, умную, милосердную...  и всё я делаю для вас, для ваших дочерей, для Фирса, вашего брата…
Любовь Андреевна. Господи, сделай так, чтобы мне было здесь хорошо!

Входит Гаев; он в бухарском халате и в феске с кисточкой; под мышкой держит шахматную доску. За ним семенит Фирс. Они садятся за столом в зале, раскладывают на доске фигуры. Тишина. Слышно только, как тихо напевает Гаев. Вдруг раздался звук – тревожный и протяжный, точно из-под земли, звук чем-то напоминающий вздох облегчения.

Гаев. Что это?
Любовь Андреевна (встревожено). Что это было?

Пауза.

Фирс. Гудит в печи.
Любовь Андреевна (вздрагивает). Страшно почему-то.

Пауза.

Фирс. Чего боятся? Гудит, да так, словно там живое существо и говорит оно: «А-ах, бо-о-о-же-мой!». Так огонь сердится.
Гаев. Мои белые.  (Напевает.) «Тирли-тирли-солдатирли…». Сейчас мы вам связочек да ловушечек понаставим, слониками потопчем. Будьте добры, соблаговолите сделать ход.  (Серьезно.) Какую  я  интересную вещицу   прочитал в "Русском курьере", господа! Оказывается, Адам был первым садовником на земле. Каково! (Пауза.) Если бы я умел писать,  то непременно писал бы в газеты. Во-первых, деньги за это дают, а во-вторых,  у нас почему-то принято пишущих считать очень умными  людьми.

Входит Варя; она в сером пальто и черном платке, через плечо сума.

Варя (кладет на стол связку ключей, Епиходову). Ваши ключи. (Подходит к Фирсу, целует его.)
Гаев. Куда ты собралась, Варя?
Варя. Мир большой, еще не знаю. (Идёт в комнату Ани.)
Любовь Андреевна. Что с ней?
Епиходов. Варвара Михайловна, очевидно, решила уйти.
Любовь Андреевна (с недоумением). Почему? Зачем? Куда?

Варя возвращается, за ней в гостиную входит Аня.

Любовь Андреевна (вскакивая и дрожа всем телом). Варенька, что с тобой, милая? Перекрестись!
Варя. Мамочка, не нужно всего этого. Умоляю! Если бы ты знала, что со мной делается! Мне тяжело здесь… с вами! Я здесь никому не нужна. Ни любви, ни ласки вокруг меня, я так жить не могу.
Любовь Андреевна (нервно, порывисто). Это все вздор! Милая, добрая моя, ты ведь умная, подумай сама: как тебе может быть плохо с теми, кто любит тебя?
Варя. Мамочка, выслушай меня! Умоляю тебя, вдумайся и пойми! Ты только пойми, до какой степени мелка и унизительна наша жизнь. (После паузы.) Я чувствую, будто меня перепиливают тупой пилой. Ходят зубы её прямо по сердцу, и сердце сжимается, стонет, рвется.

Варя идет к выходу, но вдруг останавливается, переходит к окну.
Любовь Андреевна опустилась на стул, сжалась вся и горько плачет.

Любовь Андреевна. Боль моя… печаль моя…

Аня подходит к матери и становится перед ней на колени.

Аня (гладит матери руку). Родная моя… хорошая моя…
Фирс. Сохрани тебя Царица Небесная!

В гостиную вбегает Дуняша, побледневшая, испуганная.

Дуняша. Там… мать Яши… у ворот…

Занавес


ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Солнечное майское утро. Вишневый сад в имении Раневской утопает в цвету. Садовые скамейки, стулья, столики. Слышен отдалённый радостный звон церковных колоколов, возвещающий о наступлении Пасхи.
На одной из скамеечек сидят Любовь Андреевна и Аня; обе они в белых платьях и белых шляпах. Неподалеку от их скамеечки стоят качели.
За столиком сидит Гаев, тихо бормочет и сосредоточено рассматривает фигуры на шахматной доске. Он в теплом пальто с приподнятым воротником, в калошах; за ним, на спинке стула висит большой дождевой зонтик.

Любовь Андреевна. Вот и наступило святое Христово воскресение.
Аня. Я глазам своим не верю. Недавно был снег и холод, а теперь не смолкая поют птицы… солнце ярко светит. Как чудно цветут вишни! Как все бело и свежо! Здесь я испытываю неизъяснимое блаженство. Я снова люблю наш сад.
Гаев. А мы вам – вариант дракона в дебюте.
Любовь Андреевна. Здесь хорошо, дела обстоят благополучно, только… чувствую: нужно что-то менять. Что хочешь делай со мной, но не могу я без городской суеты, не могу! В Ярославль хочу. (Оглядываясь, вполголоса.) Продадим усадьбу Леонида и к осени все вместе переедем на Волгу.
Гаев. Предлагаю размен.
Аня. Вчера в поезде мне было очень скверно, что-то странное: боль в животе, тошнота, сердцебиение и почти бессознательное состояние. Со мной этого не было никогда. Я очень испугалась, начала рвать на себе кофту, вообще не знала что делать, свалилась и не в силах была подняться, ноги и руки не слушались, вся в холодном поту и вообще непонятно.
Любовь Андреевна. Гриша, сынок… (Смеётся от радости.) Это он.
Аня. Господь с вами, мама.
Любовь Андреевна. Никого нет, мне показалось. Гардину качнул ветерок.
Гаев (досадливо). Запоздалая рокировка. Король под шахом!
Любовь Андреевна (тоном упрёка). Старый Шут Иваныч Балалайкин!
Гаев. Кого?
Любовь Андреевна. Говорю: весна на дворе, Лёня. А ты вырядился, как в зиму.
Гаев. Озяб, сестра. По всему по мне мороз, по всем косточкам.
Любовь Андреевна. Голова и борода у тебя взлохмачены. Надо бы побриться, что ли.
Гаев. Боже мой, отчего мне так тяжело! В голове у меня звенят тридцать шесть колоколов, а грудь хрипит, как немазаная телега. Аппетит – отвратительный. Пью мышьяк. Недавно в соседней усадьбе повесился извозчик. Ходил я смотреть на него. Висит и показывает публике язык, дескать – что? Я вот улизнул от вас, а вы нуте-ка! Поживите-ка!

Пауза.

(Вздохнув.) Нелегко жить на этом свете. Человеку постоянно угрожает какая-нибудь потеря. То хотят отнять у тебя имение, то заболеет кто-нибудь из близких и боишься, как бы он не умер, – и так изо дня в день.

Пауза.

Я понимаю, человек не может быть всю жизнь здоров и весел, его всегда ожидают потери, он не может уберечься от смерти. Хотя был бы Александр Македонский – и надо быть ко всему готовым и ко всему относиться как к неизбежному необходимому, как это ни грустно.
Любовь Андреевна (иронично). Зачем ты не муха? Между мухами с своим умом ты был бы самой умной мухой!
Гаев. Я с ужасом чувствую, как сужается моя жизнь. Куда ни ткнусь – всё стены.

Далеко в саду пастух играет на свирели.

Любовь Андреевна. Лёня, ты неисправим! На дворе весна, Пасха, а ты… Хватит хандрить, ныть и петь Лазаря.
Гаев. Ах, старый хрен, старый хрен!
Любовь Андреевна. Все, что ты говоришь – сущая белиберда. Поставь себе клизму мужества и стань выше этих мелочей. Я уже давно прекратила заниматься кисляйством. И у меня правило: не высматривать приходящее. Я запретила себе думать о старости и смерти. Чему быть, того не миновать.
Гаев. Я так стар, что от меня даже, кажется, псиной пахнет, а ты, сестра, всё ещё молода.
Любовь Андреевна (Ане). У тебя на глазах слезы… Что ты, девочка? (Обнимает ее.)
Аня. Это так, мама. Ничего.
Любовь Андреевна (смотрит в лорнетку на дочь). Меня не обманешь. Я же вижу, что ты горишь, как в лихорадке. Ты влюблена… Хочешь – выходи за Семёна, в нем сама свежесть, изысканность, человечность. Он тебя любит, боготворит!
Аня. Ах, Господи, но почем я знаю! Если он молчит.
Любовь Андреевна. Он стесняется, думает, что ты откажешь ему. Ведь ты, как-никак, графиня.
Аня. Он ничего не сказал мне. Душа и сердце его всё ещё скрыты от меня, но отчего же я чувствую себя такой счастливой?

Опираясь на трость, входит Фирс; он в белых брюках, в белом фраке, при бабочке.

Аня (бежит ему навстречу, обнимает, целует). Фирс, дорогой, поздравляю!
Любовь Андреевна (обнимает и целует Фирса). С днем рождения, мой старичок!
Гаев. Фирс, молодцом!
Любовь Андреевна. Сколько же тебе лет?
Фирс (садится, с усмешкой). Акурат, два кренделя.
Любовь Андреевна. Это как?
Фирс. Восемьдесят восемь годков.
Аня. Как твоё здоровье?
Фирс. Здоровье моё хорошее. Пью по утрам по два стакана молока. Доктор посоветовал. Ещё поживу, даст Бог. Мне на Николая сон был: будто я помер и попал на небо. А там седобородый старик с ключами спрашивает меня: «Как звать-величать?» «Фирс Николаевич» – отвечаю. Он посмотрел в какую-то цидулку с сургучевой печатью, да и говорит: «Тебе, Фирс Николаевич, ещё рано. Поживи-ка ещё меж людей». Тут я и проснулся.

Голос Епиходова весело, возбуждённо: «Ау!..»

Любовь Андреевна (задумчиво). Епиходов идет…
Аня (задумчиво). Епиходов идет…

Входит Епиходов; в одной руке у него удочка, в другой ведро. Он в белой манишке, при белом галстуке, во фраке, в цилиндре и в белых перчатках.

Епиходов (Фирсу). Фирс, родной, я тебе раков наловил. А вечером – жди сюрприз.
Любовь Андреевна (с удивлением). Вы были на рыбалке в таком виде?
Епиходов (говорит весело, задорно). Для меня рыбалка – священнодействие. Тем более – сегодня праздник. Два праздника. (Обнимает Фирса.) Душа радуется. Всё живёт, всё движется… Кругом жизнь! Мы так долго и мучительно держались за свои несчастья, но если есть выбор, зачем выбирать тяжелое? Почему не выбрать танец, песню, и идти через сады, в которых цветут цветы? Нет никакой необходимости идти через пустыню, в которой ничего не растет. Вы со мной согласны, Аня?
Аня (в восторге). Да, да!
Епиходов. Недавно посадил несколько кустов сирени. Карп называет это растение рай-дерево. И я без раздумий готов сказать: если на земле существует рай, то это непременно – наш сад!
Гаев. Он жив и «гарцует».
Епиходов. Дайте время. Если все пойдет, так как надо, то уже к осени наше имение даст тысячу, а то и две тысячи рублей прибыли. (Раневской.) Любовь Андреевна, помните я вам рассказывал о женщине из Пан-Ивановки?
Любовь Андреевна. Что-то припоминаю.
Епиходов. Я был в Пан-Ивановке и переписал из её уст способы обработки вишни. Даст Бог, повезем продавать нашу вишню в Харьков и даже в Москву.
Фирс. В народе говорят: «Купи сад, вернёшь деньги назад».
Епиходов. В этом селе мне показали могилу философа Григория Сковороды. Он прожил долгую, счастливую жизнь, а на могильном камне велел высечь слова: «Мир ловил меня, но не поймал». Потрясающе! И я сказал себе: буду стараться жить так, чтобы никому даже в голову не пришла мысль меня ловить. (После паузы.) Моя святая святых – это человеческое тело, здоровье, ум, талант, вдохновение, любовь и абсолютная свобода, свобода от силы и лжи, в чем бы последние не выражались.
 
Откуда-то издали доносится песня:

«Ой вышенька, чэрэшэнька, вэрхом кучэрява,
Дивчынонька козачэнька та й прычаровала.
Росты, росты, вышэнька, бо ты зэлэнэнька,
Гуляй, гуляй, дивчынонько, покы молодэнька.»

Любовь Андреевна. Слышите, поют? (Прислушивается.) Как хорошо! (Епиходову.) Я вас люблю, как родного. (Обнимает Семена, целует его в лоб.) Вы наши двадцать два счастья! (Поцеловав дочь.) Пойду прогуляюсь.
Гаев. Давай, Фирс, сыграем партейку.

Епиходов и Аня присаживаются на скамейку.

Аня. Я не видела вас целых две недели, я не слышала вас так долго. В Ярославле я все время думала только о вас, я жила мыслями о вас.
Епиходов. Целых две недели я не слышал вашего милого голоса, не видел ваших чарующих бархатных глаз.
Аня (краснея от волнения). Нежности в вас сколько! Говорите же, говорите!
Епиходов. Во флигеле, где я сплю, между окном и ставней, соловей свил себе гнездо, и при мне вывелись из яиц маленькие соловейчики.
Гаев. Поправляю.
Аня (смеётся от счастья). Как странно. Петя Трофимов предчувствовал приближение счастья, но сам делал всё, чтобы его отдалить. А я счастлива как никогда. Я счастлива потому, что люблю вас. Я счастлива потому, что цветёт наш сад.

Епиходов привлекает к себе Аню. Продолжительный поцелуй.

Гаев. Что же ты делаешь, Махамот! Эх! Ладью прозевал!
Епиходов. Аня, душа моя…
Аня. Уйдёмте, уйдёмте отсюда!
Епиходов. На прошлой неделе я чистил от мусора сад и нашел родник превосходной воды. Пойдемте, я напою вас дивной водой!

Епиходов и Аня уходят.

Гаев. Детский мат. Усахарил ты меня, брат, усахарил.

Слышен звук скрипнувших рессор и бубенчиков.
Входят Пищик и Шарлотта Ивановна. На Шарлотте коричневое платье с белыми кружевами свободного кроя, которое, однако же, не скрывает её округлившийся живот.

Гаев (идет им навстречу). Здравствуйте, пожалуйста! Вот так явление!
Пищик. На дворе Святая, в церквях звон. Христос воскрес!
Гаев. Воистину воскрес! (Целуется с Пищиком три раза, целует руку у Шарлотты.)
Пищик. Сколько же у вас перемен, однако! Но на кухне пахнет по-прежнему до головокружения.

Дуняша вносит на подносе кувшин с квасом и стаканами, ставит на стол. На ней красная кофточка и брошка в виде мотылька.

Дуняша. Пейте квас – крепкий и сладкий-пресладкий! (Уходит.)

Пищик (подает руку Фирсу). Вы подумайте! (Пьет квас.) Хорошо. (Гаеву.)  Как же вы поживаете?
Гаев. Болею и хандрю, как курицын сын. А ещё ворчу, как старый хрыч.
Пищик. Какая к черту старость! Никакой старости нет, дружище, всё вздор, чепуха! Я на велосипеде так глубоко и смачно дышу, как никогда не дышал на водах. Роскошный инструмент. (Ещё пригубив квасу.) Я вам больше скажу. С тех пор, как я стал ездить на велосипеде, бодрое, здоровое настроение овладело мной. Такое ощущение, что я могу перевернуть землю.
Шарлотта. А какая сегодня хорошая погода!
Пищик (увидев ведро). Что это?
Гаев. Раки. Епиходов наловил.
Шарлотта. Мой муж большой любовник ходить на рыбалку.
Пищик (отводит в сторону Гаева, вполголоса). Я люблю эту женщину, несмотря на то, что она курит, скупа и когда пьет чай в прикуску, то держит сахар между губами и зубами – и при этом говорит.
Гаев. Вот те раз!
Шарлотта (Фирсу). У тебя страдальческие глаза, Фирс. Тебе нездоровится?
Фирс. Утомился…

Шарлотта берёт со стола жестяную коробочку, угощается мармеладом.
Входит Епиходов, Аня, чуть позже – Дуняша.

Епиходов. Какие гости!
Аня. Здравствуйте, Борис Борисыч! Здравствуй, Шарлотта!
Шарлотта (целует Аню). Ты стала такой элегантной.

Епиходов целуется с Пищиком и Шарлоттой.

Шарлотта (проводит рукой по волосам Епиходова). Ты стал ещё красивее, Семён.
Аня (Шарлотте). Как ты, Шарлотта?
Шарлотта (поглаживая живот). Растем не по дням, а по часам.
Пищик. Вот только стала курить. Надо её пожурить.
Шарлотта (рассердившись, но сдержано). Каплюша!
Пищик. Молчу, молчу.
Аня. Где мама?
Дуняша. Я видела, как Любовь Андреевна шла к реке.
Аня. Пойду, поищу её. (Уходит.)
Гаев (подмигивает Пищику). Может, разменяемся пешками?
Пищик (потирая руки). Охотно.

Гаев и Пищик переходят к столу. Гаев достает из кармана флягу и две мензурки, разливает содержимое фляги по мензуркам.

Гаев (Пищику). Эндшпиль?
Пищик (Гаеву). Эндшпиль!
Шарлотта (раскачиваясь на качелях). Всю ночь каталась на извозчике. Ночь светла, как день, луна, как большой фонарь, воздух, как вино.
Епиходов (Дуняше). У тебя красивая брошка, Дуняша.
Дуняша (играя веером). Аня подарила. (Пауза.) Мне Кардамонов предложение сделал.
Епиходов. Очень хорошо. И что ты ему ответила?
Дуняша. Я подумала – хуже не будет, и дала согласие.
Епиходов. Благословляю.
Пищик. А земля тут – прямо золотое дно! Решился. Продаю заводчику Семашко часть земли под строительство кожевенной фабрики.
Епиходов. Позвольте вам выразиться, Борис Борисыч, ваша земля находится выше по течению.
Пищик. Ну…
Епиходов. И это значит, что все фабричные отходы станут сбрасывать в реку.
Пищик. Откуда мне знать, милейший.
Епиходов. Они отравят нашу реку.
Пищик (утирая вспотевшее лицо). Голубчик мой, не делайте из мухи слона.

Входит Любовь Андреевна и Аня. Пищик идет им навстречу.

Пищик (целует у Любови Андреевны одну руку, затем другую). Душа моя, добрейшая, прекраснейшая, Любовь Андреевна! Несказанно рад вас видеть.
Любовь Андреевна (весело улыбаясь). На душе так легко и светло.

К Любови Андреевне подходит Шарлотта, обнимает её.

Пищик. Маркс… философ… умище… сказал: «Человек живёт природой».
Аня (Епиходову). Семён, я потрясена!
Епиходов. Чем?
Аня. Я нашла маму на кладбище, у могилы Гриши. (Пауза.) Ни слёз… ни страха…
Епиходов. Друзья мои, мы забыли, что среди нас именинник. Фирс, в твою честь – салют! (Делает взмах рукой, давая знак невидимому факельщику.) Зажигай! (Кричит.) Берегись!

Фейерверк.
Пока длится фейерверк, Дуняша выходит и тут же возвращается; она держит в руках поднос со стаканчиками, налитыми шампанским.

Епиходов. Будь здоров, Фирс! (Пьет.)
Пищик. Многая лета! (Пьет.)
Шарлотта. Живи сто лет! (Пьет.)
Аня. С днем твоего ангела, Фирс! (Пьет.)
Гаев (пьет, браво напевая). «Во мне горит любовь, как лунный луч в бокале!»
Епиходов (радостно). Маленькое слово «любовь». Любовь – великое чувство!
Гаев. За любовь! (Пьет.)
Любовь Андреевна. Кто-то выше любви, кто-то ниже. А я так хочу жить в любви!
Пищик. Был такой лучник, стрелял без промаха и был счастлив. Но вся штука, как он попадал в яблочко. Пустит, значит, стрелу, она воткнется в дерево, он подойдет и нарисует вокруг стрелы окружность!

Все смеются.
Входит Варя.

Варя. Христос воскрес!
Гаев. Глазам не верю! Варя – ты?!
Варя (кланяется всем). Дай Бог вам здоровья, Царица Небесная! Бог милости прислал!
Аня. Варя, милая! (Целует сестру).
Любовь Андреевна (сквозь слезы). Доченька…
Варя. Здравствуй, мама! (Целует её.)
Любовь Андреевна (разглядывая Варю в лорнетку). Похудела, побледнела… А улыбка у тебя, как в детстве – милая, светлая.
Пищик. Блажен муж, иже не идет на совет нечестивых.
Любовь Андреевна (уже не плача). Ты присядь, Варя.

Варя садится на скамейку, Любовь Андреевна садится рядом.

Рассказывай, где была, что видела?
Варя. Была в Киеве, в Москве, из Москвы в Троицкую Лавру, из Троицкой Лавры в Новый Иерусалим». Поклонилась «святым» местам. Благолепие!

Входит фотограф; он в белой жилетке, в клетчатых панталонах и желтых башмаках. У него в руках древняя фотографическая камера.

Фотограф. Господа, фотография на память!

На скамейку, по обе стороны от Фирса, садятся Любовь Андреевна и Гаев, Аня и Варя. За скамейкой становятся Епиходов, Дуняша, Шарлотта и Пищик.

Господа, внимание!

Дым от вспышки.
Фирс выпускает из рук трость, его голова склоняется на плечо Любови Андреевны.

Фотограф. Стойте… еще в последний раз…
Любовь Андреевна. Фирс, возьми трость… (Дрогнувшим голосом). Фирс, голубчик, что с тобой, отвечай? (Кричит.) Фирс!

Слышен радостный звон церковных колоколов.

Занавес


ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Комната, которая до сих пор называется детскою. У окна стол с приходно-расходными книгами и бумагами всякого рода, конторка, шкафы, весы. Около входной двери и в глубине сцены сложены чемоданы, дорожные узлы и т.п. Налево дверь открыта, слышен голос Ани: «Подали лошадей?»; ей отвечают: «Подали!..»
В комнате Гаев и Любовь Андреевна. Гаев одет как и в третьем действии. Любовь Андреевна в сером платье.

Любовь Андреевна. На дворе октябрь, накрапывает дождик, но, к счастью, тепло.
Гаев (уныло). У Мокея было четыре лакея, а теперь Мокей сам лакей…

Пауза.

Я очень ревностно забочусь, чтобы мне не сосало сердца – а сосет. Бог знает отчего, не пойму.
Любовь Андреевна (тоном добродушной укоризны). Опять Хандринского заводишь, Лёня! Ни к чему всё это, ни к чему. Дорога требует веры и оптимизма.
Гаев (серьезно). Послушаюсь, пожалуй, того хохла, который сказал: «Колы б я був царэм, то украв бы сто рублив и втик».
Любовь Андреевна (сурово и быстро). Глупишь, брат! Совсем мозги набекрень. Ну скажи: куда тебе «утикать», зачем? Тебя попросили из банка – и будь рад. (Всё больше раздражаясь.) И прекрати, пожалуйста, жалеть о своей усадьбе. Прошу! После смерти Фирса у меня было несколько случаев ясновидения, и это произвело в моей душе переворот, и теперь я знаю, что ничто не случайно и всё, что происходит в нашей жизни – необходимо. (Другим тоном.) В Ярославле у тебя будет своя большая комната с книжным шкафом и турецким диваном. (Мечтает.) Боже, как я хочу в Ярославль! Лёня, ты помнишь какая там роскошная набережная? Мы с тобой будем гулять вдоль набережной, по золотым осенним аллеям, и мокрые листья будут шуршать у нас под ногами. По-моему, в детской жарко…
Гаев. Семён дров не жалеет.

Торопливо входит Аня.

Аня. Где Семён?
Гаев (пожав плечами). Вышел с доктором, а куда он пошел – не знаю.
Аня (осматривает вещи). Где моя шкатулка? Сама уложила и не помню. У вас, надеюсь, всё уже уложено?
Любовь Андреевна. Кажется, всё.
Гаев (Ане). Боже милосердный! Как ты похожа на свою мать!
Аня. Через полчаса на станцию ехать. Нужно поторапливаться.

Голос в дверь со двора: «Анна Михална!..»

Иду!.. (Уходит).
Любовь Андреевна (в волнении ходит по сцене). Семён и Аня обвенчались, не сказав никому. И я благословила их выбор. Я думала: моя дочь встретила достойного, любящего человека. Я знаю, как нежно и преданно любит она его. Я была уверена, что им по-праву дано счастье в любви, что они будут жить по-божески, вместе. Но не прошло и двух месяцев, а между ними будто черная кошка пробежала.
Гаев (кладет в рот мармелад). Милые бранятся – только тешатся.
Любовь Андреевна. Если бы бранились. Они демонстрируют покой и взаимность, но что-то ушло, чувствую, что ушло. (Помолчав.) И потом, скажи мне, пожалуйста, когда им браниться? Семён каждый божий день занят хозяйством. Часа в четыре утра встанет, выпьет кофе – и в сад; днем сядет на своего скакуна – и айда вокруг имения порядки наводить; вечером возьмет лопату – и ну яму под пруд копать. Такой вот у нас молодожен! (Пауза.) Теперь выясняется, что он не хочет ехать за Аней в Ярославль. Имение для него важнее…
Гаев. Оставь их в покое, сестра. Они сами во всём разберутся.
Любовь Андреевна. О, как это ужасно!
Гаев. Что?
Любовь Андреевна. Почему-то вспомнила Петю Трофимова… (Пауза.) Какая нелепая, жуткая смерть…
Гаев. Наш вечный студент искал счастья, но, в конце концов, сгорел, как пух от брошенной спички.
Любовь Андреевна (в горьком раздумье). Сжечь себя в тюрьме… во имя чего? Не понимаю… не понимаю… (Принюхивается.) Чем это пахнет?
Гаев (принюхивается). Пачулями, должно быть…
Любовь Андреевна. Нет, нет. Я чувствую запах горячих вишен, как при варке варенья. Когда покойная мать по обыкновению варила варенье, от жаровни всегда шел именно этот запах.

Входит Варя.

Любовь Андреевна (сквозь слезы). Девочка моя… (Обнимает дочь).
Варя. Какие вы глупые, радости мои! Ну, что плакать-то! Мы должны радоваться.
Гаев. «Возлюбив небесное паче земного…». Что-то не так. 
Варя. Послушание, дядюшка, – превыше всего, превыше поста и молитвы. Только ради Христа делаемое доброе дело приносит нам плоды Святого Духа.
Гаев. Молода, красива, вышла бы замуж, рожала бы детей  – вот тебе и добрые дела, и плоды…
Варя. Что это вы, дядюшка! Господь с вами! Ни за что не пойду замуж, я не могу, дала обещание Царице Небесной идти в монастырь.
Любовь Андреевна (уже не плача, вытерла глаза). Куда пойдешь?
Варя. В Дивеевский женский монастырь. Старец Серафим как сказал? – «Кто в Дивееве у меня живёт, не для чего ему никуда ходить: ни в Иерусалим, ни в Киев». А на Покрову мне сон был. Явился мне во сне Старец, да и говорит: «Иди, – говорит, – Варвара, к Святой Канавке! Там твоя вода исцеления и душевного отдохновения. Там настоятельница мать Мария тебя приобщит». (Трижды осеняет себя крестным знамением, кланяется матери в ноги). Мне пора.
Любовь Андреевна. А почему не с нами? Мы бы тебя хоть до станции подвезли.
Варя. В добрый час! Да хранит вас Царица Небесная! Прощайте!

Варя окидывает взглядом комнату и не спеша уходит. Любовь Андреевна крестит уходящую дочь, садится на стул, как садится провинившийся ребенок, робко и с оглядкой.

Любовь Андреевна (взволнованно). Я чувствую себя так, словно у меня два тела: одно больное, а другое совершенно здоровое. А иногда мне кажется, что я просто исчезаю. Мир есть, а меня в нём нет, будто я абсолютно прозрачна. Отчего так, Лёня?
Гаев (садится рядом). Когда-то мы с тобой, сестра, спали в этой самой комнате, а теперь мне уже пятьдесят два года, как это ни странно… да… А помнишь, Люба? Как-то я катался на качелях в саду (мне было тогда лет шесть) и меня укусила за губу пчела. Рожу мою разнесло необыкновенно, вот, как тыква, не меньше! А ты посмотрела на меня и сказала: «Пышный пончик!». Помнишь?
Любовь Андреевна (спокойное настроение вернулось к ней, она счастлива). Все это пустяки. Мы люди взрослые. А значит, должны мыслить по-взрослому.

Направо за сценой выстрел; Гаев и Раневская вздрагивают.

Любовь Андреевна (испуганно). Что это?
Гаев. Должно быть, охотники.
Любовь Андреевна. Даже в глазах потемнело.

Входит Аня.

Аня (встревожено). Вы слышали выстрел? Услышала выстрел – и такой вдруг ужас в душе…

Входит Епиходов; он в красной кумачовой рубахе и высоких сапогах.

Аня (волнуясь). Семён… что там случилось? Кто стрелял?
Епиходов (улыбаясь). Я подстрелил лису.
Аня. Зачем?
Епиходов. Она подкрадывалась к чайке, запутавшейся в рыбацких сетях. (Подкашливает.)
Гаев. Герой. Браво.
Любовь Андреевна. Леонид, пойдем простимся с народом. (Шепчет ему что-то на ухо, тот кивает головой, и оба уходят.)

Епиходов и Аня одни.

Аня (подходит к нему, прикладывает ладонь ко лбу). Ты болен, тебе нездоровится?
Епиходов (обнимает её). Как же ты хороша!
Аня (смотря ему в лицо). Я чувствую, что ты что-то от меня скрываешь. Прошу тебя, не скрывай от меня ничего, такое отношение будем меня оскорблять.
Епиходов. Вам пора выезжать, боюсь, как бы вы не опоздали на поезд.
Аня. Ты будто за что-то коришь меня. Я рассказывала тебе… в Ярославле у меня много дел, мне надо учиться…
Епиходов. Полно, милая, полно!
Аня. Почему ты не хочешь поехать со мной?
Епиходов. Сад… Я не могу бросить сад. Сад существует, пока жив садовник.
Аня. Когда ты так говоришь, мне почему-то становится страшно.
Епиходов. Любовь не знает, что такое страх.
Аня. Я знаю, что должна жить около тебя, помогать тебе, развлекать тебя… (Мечтает). Но ведь я же буду к тебе приезжать, и мы будем проводить дни полные блаженства и есть огромные вареники с вишнями, которые нам приготовит Никанор!
Епиходов. А еще мы будем гулять по зарослям нашего сада, и ловить крокодилов.
Аня. Ты, Семён, настоящий человек, ты любишь и понимаешь жизнь настоящую, а не выдуманную. И смешной ты бываешь ужасно. Ты такой один среди всех. Я тебя люблю. (Обнимает его, сквозь слёзы.) А тебе идёт быть садовником – таким тонким, поэтичным.
Епиходов. А тебе идет быть светлой, понимающей, проникновенной. (Целует ее). Возьмём себе одну только любовь...

Аня уходит через переднюю. Епиходов кашляет, прикрывая рот платком.
Входит Дуняша и Кардамонов, который одет в почтовую униформу.

Дуняша. Мы на минутку, Семен Пантелеич! Знакомьтесь. Мой муж – Кардамонов Богдан Иванович.
Епиходов (жмет Кардамонову руку). Очень приятно.
Кардамонов. Мне жена моя, Авдотья Федоровна, очень много о вас рассказывала.
Епиходов. И что?
Кардамонов. Очень рад познакомиться с добрым, умным и, так сказать, благородным человеком. В наше время, знаете ли, это очень… очень… Простите, волнуюсь. Я и жена моя убедительно просим вас принять от нас этот скромный подарок: запонки и портсигар. Преубедительнейше прошу не отказать.
Епиходов (принимает дары). Благодарю.
Дуняша. Семен Пантелеевич, можно мы будем хоть изредка навещать вас? Вы знаете как дорог мне и этот дом, и этот сад.
Епиходов (подкашливает). В любое время.
Дуняша. Спасибо!
Кардамонов. Вот и отлично. (Бросив взгляд на чемоданы.) Я понимаю… (Кланяется.) Моё почтение. Очень рад… рад очень… Всего хорошего!
Епиходов. Всего хорошего!

Дуняша и Кардамонов уходят. Епиходов берет пару чемоданов и выходит следом за ними.
Входят Гаев и Любовь Андреевна.

Гаев. И правильно. Дала рубль на троих – и хватит. Баловать-то зачем?
Любовь Андреевна. Как я выгляжу, Леонид?
Гаев. Лучше, намного лучше, моя королева! (Взглянув на часы.) Еще минут десять можно…

Входит Пищик.

Пищик (запыхавшись). Ой, дайте отдышаться… Мои почтеннейшие… Воды дайте… Давненько не был у вас… прекраснейшая… Жарко… Воды! (Пьет воду.) Желаю здравствовать.
Любовь Андреевна. Мы сейчас переезжаем в город, а вечером в Ярославль…
Пищик. Как? Почему в город? То-то я гляжу на чемоданы… Ну, ничего… (Целует руку Любови Андреевне.) Драгоценная, великолепная…
Гаев. Вы, собственно, к нас с чем, Борис Борисыч?
Пищик. Мне сказывали, к вам доктор поехал. Ищу его… (Садится.) У Шарлотты приступ удушья… всю ночь не спала… на террасе просидела… (Храпит и тотчас же просыпается.) Плачет по нескольку раз в день – оттого что беременна. И совы по ночам кричат, и кажется ей, что она умрёт во время родов.
Любовь Андреевна. Бедная Шарлотта!
Пищик. Сердце стучит, точно лопнуть хочет. (Пьет воду, сквозь слезы.) Опять же… Попал я в тут-а-фе – отчаянное положение. На все деньги, данные мне за землю заводчиком Семашко, накупил акций Дряжско-Пряжского банка, которые упали на бирже. Каковы порядки?!.. (Хмуро усмехаясь.) Соломон… царь Иудейский… величайший… знаменитейший… громадного ума человек сказал, будто бы все проходит. Ничего… (Встаёт.) Ох, подагра моя!..

Входит Епиходов.

Епиходов. Здравствуйте, Борис Борисыч!
Пищик. Рад тебя видеть… громаднейшей души человек… Скажи на милость, доктор куда уехал?
Епиходов. В Богдановку.
Пищик. Ну, спасибо. Поскачу дальше… Ничего… Будьте счастливы… Бог поможет вам… Ничего… (Уходит в сильном смущении, но тотчас же возвращается и говорит в дверях.) Кланяются вам Шарлотта и Дашенька! (Уходит.)

Епиходов берёт очередную часть поклажи, уходит.

Гаев (с досадой). Странное существо – русский человек! В нём, как в решете, ничего не задерживается. В юности он жадно наполняет душу всем, что под руку попало, а после тридцати лет в нём остается какой-то старый хлам. Чтобы хорошо жить, по-человечески – надо же работать! Работать с любовью, с верой. А у нас не умеют этого. Вся Россия – страна каких-то жадных и ленивых людей: они ужасно много едят, пьют, любят спать днем и во сне храпят. Психология у них – собачья; бьют их – они тихонько повизгивают и прячутся по своим конурам, ласкают – они ложатся на спину, лапки кверху и виляют хвостиками… Мы привыкли жить надеждами на хорошую погоду, урожай, на приятный роман, надеждами разбогатеть или получить доходное место, а вот надежды поумнеть я не замечаю у людей. Думаем: при новом царе будет лучше, а через двести лет – еще лучше, и никому не приходит в голову простой вопрос: да кто же сделает ее хорошей, если мы будем только мечтать и надеяться? Одни только идеи, а серьезного мало.
Любовь Андреевна (мечтает). Со временем, если Аня позволит, переедем с тобой в Москву. Будем ходить в рестораны, в музеи, в театры… А сюда будем приезжать летом, отдохнуть. (Пауза.) Надо ехать. (В дверь.) Аня, одевайся! (Гаеву.) Посидим минутку, как годится.
Гаев (сильно смущен, боится заплакать). Поезд… станция… Вечный шах…
Любовь Андреевна. Идем!

Входит Аня и Епиходов. Епиходов подает Любови Андреевне шляпу и пальто.

(Обнимает, целует Епиходова.) Спасибо тебе за всё, Семён! (Оглядывает комнату.) Adieu, мой старичок! Даст Бог, свидимся! Теперь можно ехать. (Аdieu! – Прощайте! – франц.)
Аня. Бог в помощь!

Уходят.
Какое-то время сцена пуста. Слышно как отъезжает экипаж. Становится тихо.
Входит Епиходов, садится на диван.

Епиходов (громко, с надрывом, кашляет). Улитка в пути… (Ложится.)

В открытую входную дверь входит мальчик в белой полотняной сорочке.

Мальчик. Дядьку Сэмэнэ, дядьку Сэмэнэ, вам дидусь Пэтро мэду пэрэдав! (Ставит на конторку горшочек с медом, уходит.)

Слышится отдаленный звук, доносящийся откуда-то сверху, похожий на смех ребенка. Наступает тишина. Затем, то нарастая, то стихая, льется чудная, красивая, полная неги музыка, будто весенний ветерок играет листьями в саду.

Занавес

Июнь–август 2007 года, Запорожье – Москва.