Записки путешественника

1
Мой милый ангел, недотрога! 
Давным-давно я у порога 
Твоей усадьбы родовой 
От счастья, право, сам не свой 
Тебя так с чувством называл 
И на прощанье целовал 
Пушок на щёчках нежный-нежный, 
А ты, как ученик прилежный, 
Краснея, тем же отвечала 
И после долго вслед махала 
Платочком белым, кружевным... 
Воспоминаний сладкий дым... 
Эх, разве знали мы тогда, 
Что уготовит нам судьба? 
Ведь жизнью правит провидение, 
Меняя всё в одно мгновение. 
Ты помнишь , выпал первый снег, 
И мы решились на побег, 
Не из расчёта, от отчаяния 
Хотел я тайного венчания. 
(Я накануне был у вас 
И мне последовал отказ.) 
Но посмеялся Бог над нами, 
Наслал метель, и та снегами 
Пути-дороги занесла, 
А тут и лошадь понесла 
И опрокинула возок 
С обрыва в речку, и ледок 
Под нами тонкий проломился, 
Я зверем раненым ломился 
Сквозь лёд с тобою на руках, 
А ты, с улыбкой на устах, 
Уже в иных мирах витала, 
Лишилась чувств и замерзала. 
Спасибо матушке твоей, 
Что разузнала у людей 
Дворовых, горничной Параши, 
Про замыслы лихие наши, 
И тут же выслала отряд 
Из мужиков на перехват. 
И вскоре эти мужики 
Нашли нас вместе у реки. 
Как долго мы с тобой болели... 
Не дни, а месяцы летели. 
Тебя, спасая от меня, 
Укрыла дальняя родня, 
А я жестоко был наказан 
Тем, что "maman" твоей заказан 
Был путь к тебе, друг, навсегда.   
А тут Кавказ, и там война... 
И потихоньку пелена 
На сердце рану затянула, 
Боль не прошла, а лишь заснула. 
Но это было всё давно, 
А ныне подо мной седло, 
А под седлом коняга чалый,   
Он спотыкается усталый 
О пни и корни в перелеске.   
А я в замурзанной черкеске, 
В папахе старой, жуткой бурке,   
Спасибо казачонку Шурке 
Что хоть в такое обрядил 
После того, как угодил 
Я в заболоченный овраг. 
Чему виною мой дурак   
Василий, кучер, видно с пьяну 
Он крюк срезая по бурьяну 
Овраг за ним не разглядел 
И на рысях в него влетел. 
От горя стал бы в миг плохим 
Каретный мастер Иохим, 
Когда бы видел сей творец,   
Каков кареты был конец. 
Мой Васька вдрызг её разбил,   
Вот лошадей, жаль, загубил,
Ну и, конечно, весь багаж, 
Ведь тут не город, экипаж,   
Хоть застрелись, а не найдёшь, 
И, сам себе сказав: "Ну что ж...",
Переоделся в то,что дали, 
Вот, на коня сесть помогали, 
В седле давно я не сидел, 
Всё из-за ран, и мой удел,   
Твердили все врачи - карета, 
Но неприятность снова эта 
Меня вернула в конный строй, 
И я, довольный сам собой, 
Вёрст, эдак, с сорок отмахал,
Покуда кучер мой вкушал 
С остатком багажа на дроге 
Все прелести лесной дороги. 
А ночью дождь как из ведра 
И раны вспомнились с утра. 
Нога разнылась, словно дура, 
Полезла вверх температура. 
Меня в кибитку уложили 
И чем-то мягким обложили. 
Дорогу в кашу развезло, 
Но нам с народом повезло, 
Пусть он наукам не учён,   
Зато смекалкой наделён,   
И чтоб обоз не вяз по уши, 
В миг смастерили волокуши.   
И мы по грязи и воде 
Ползли, как вошь по бороде. 
Прошу прощенья за фривольность, 
Но я услышал эту вольность 
От пожилого мужичка, 
Когда в районе мозжечка 
Он "репу" лысую чесал,   
Клянусь, и это он сказал. 
Не думай, я не опростился, 
Но раз в далёкий путь пустился, 
И, так сказать, ушёл в народ, 
Решил, что мне судьба даёт 
Пополнить слов моих запас, 
Но коль шокирую тем Вас, 
То извинить меня прошу 
И больше так не согрешу. 
А впрочем, что я про запас, 
Ведь не о том совсем рассказ. 

2 
Так мы тащились суток двое, 
Покуда счастье наше злое
Не привело нас в город "N", 
И тут понятно стало всем 
Что мы застрянем здесь надолго, 
Всё потому, что словно Волга, 
Разлилась местная река, 
На бродах стала глубока 
И, хлябь небесную вобрав, 
Свой проявила гневный нрав.   
Паромы, лодки и мосты -   
Всё разметала на щепЫ. 
К тому же, чтобы из толпы 
Нам снова вид былой принять, 
Всё починить, всё залатать, 
Здесь до зимы решили встать. 
А город "N" задержке рад, 
И добрых горожан отряд, 
И предводитель их седой, 
Зовут с поклоном на постой. 
Я болен был и не чинился, 
И благодарно согласился, 
Чтоб отнесли меня домой 
К Агафье Тихоновне Злой. 
Не смейся, друг, она не злая, 
То лишь фамилия такая. 
Их род идёт от казаков 
С днепровских дальних берегов. 
Хохлов тут много обрусевших,   
В России-матушке осевших. 
Она пять лет, как овдовела, 
Муж утонул, такое дело. 
Она держала траур год, 
Потом же круг иных забот 
Печаль Агафьину размыл, 
То боров хлев с угла подрыл, 
То куры лезут в огород, 
То град с дождём и недород, 
То лошадей пора ковать, 
То что-то строить, то ломать, 
И, чтоб без лжи и без прикрас,   
Везде хозяйский нужен глаз. 
Летят года, дочь подрастает, 
Но не беда, Агафья знает, 
Кто будет Лизочкин жених. 
Красив, силён, но нравом тих,   
Андрей Остапыч Синебок,   
Соседа ближнего сынок. 
Сосед с покойным муженьком 
Отнюдь не шапочно знаком, 
Они не просто рядом жили, 
Они с младых ногтей дружили, 
И в день, когда детей крестили, 
Тогда же всё обговорили. 
Всё это выложил мне мой 
Василий, кучер, чёрт шальной, 
Что и карету, и меня, 
Тому назад три долгих дня 
В овраг с разгону закатил, 
Он так дорогу сократил. 
Сей казус так на мне сказался, 
Я не на шутку расхворался, 
И от того в конце пути, 
Чтоб встать, до комнаты дойти, 
Я сам, увы, мой друг, не смог, 
И Васька, кучер, мне помог.
Он от усердья спотыкался 
И поминутно чертыхался. 
Кровать придвинули к окну, 
Чтоб мог ночами на луну 
Я не вставая любоваться, 
А днём округой восхищаться. 
Дом у Агафьи крепкий, с садом, 
Стоит на горке за посадом, 
Вдали сияют купола   
Церквушки древней "Покрова..." , 
Где сберегают чьи-то мощи, 
А рядом две большие рощи 
Родных до боли и до слёз 
Уже желтеющих берёз.
На ниве убраны хлеба, 
Там грызунам теперь гульба, 
Они запасы пополняют 
Тем, что обсыпки подбирают, 
Чтобы холодною зимой 
Согреть себя простой едой. 
Но не зевай, народ мышиный, 
За вами смотрит соколиный,   
Из поднебесья зоркий глаз, 
Чуть зазеваетесь, и в раз 
К вам с неба сокол упадёт 
И дань кровавую возьмёт. 
Ещё есть лисы и собаки,   
Что позабыв о вечной драке, 
До мяса вашего охочи. 
И так весь день до самой ночи, 
Но, и когда взойдёт луна, 
Мышей обманет тишина. 
Ночь - день охоты для совы, 
И не сносить им головы. 

3 
Так, рассуждая ни о чём, 
Пристроясь раненным плечом 
На взбитой Ваською подушке, 
Ему напомнив о просушке 
Моих вещей из багажа, 
Вздохнул глубоко, как свежа 
И пахнет травами постель, 
Зевнул... Под пение петель 
Калитки старой во дворе 
Заснул... И тут же на горе 
Крутой кавказкой очутился,   
И снова там нещадно бился 
Со мною горец Ас-Сабур, 
Он называл меня гяур
И, презирая, ухмылялся. 
Он с саблей лихо обращался, 
И кровь алела на клинке 
Из раны на моей руке. 
Но он и сам был в ногу ранен 
И потому совсем не странен   
Был неудавшийся отскок - 
Он оступился и не смог 
На горной круче устоять. 
Ему бы мёртвому лежать 
На дне ущелья среди скал, 
Но в миг последний я поймал 
Его простёртую десницу 
И жизнь чужую, как синицу, 
Я повелителем держал. 
Другой рукой я вбил кинжал 
В щель небольшую меж камней, 
Но тот не выдержал, сильней 
Булата вес наш оказался,   
У рукоятки он сломался. 
Я неуклонно вниз скользил,
Но горца, всё ж, не отпустил, 
Мысль отогнав: "Он враг, не свой!", 
Второй израненной рукой   
Покрепче горца ухватил 
И потянул, что было сил. 
Что это было, может шалость, 
Безумство, глупость или жалость? 
Но в то мгновенье, что осталось,
Я видел, как перемешалась 
В пожатье смертном наша кровь. 
Вот так Всевышнего любовь 
Вражду меж нами прекратила, 
Нас в побратимов обратила. 
А тут и помощь подоспела, 
И лишь тогда, оставив тело, 
Моя душа вдруг отлетела, 
Должно быть, в райские сады. 
О, сколько раз на все лады 
Поэты наш уход воспели! 
У них там ангелы слетели, 
И птицы сладко свиристели, 
Но я же кроме пустоты, 
Да беспросветной темноты 
Не помню, право, ничего, 
Не знаю, в том винить кого. 
И только через две недели 
Я в Пятигорске, на постели, 
Пришёл в себя и начал жить 
С обычной просьбы: "Дайте пить". 
Я на поправку быстро шёл, 
Ещё и месяц не прошёл, 
А я гулял уже в саду, 
И тут, как видно на беду, 
Средь ив плакучих у пруда, 
Где неподвижная вода 
Цвела, покрывшись плёнкой ряски, 
Узрел я пару, без опаски 
Они в тени ив целовались 
И очень сильно испугались,
Когда увидели меня. 
Себя в неловкости кляня, 
Я тут же быстро удалился, 
Когда б не так, я торопился, 
То непременно б увидал, 
Там, где кустился краснотал, 
Стоял Гордецкий, некий граф,
Источник здешних злых забав, 
Но я не видел, размечтался, 
Когда поспешно удалялся 
От пары юной и умильной 
И сцены, право, водевильной.
Я шёл и мыслям улыбался,   
Я ими в юность возвращался,   
В родные милые места, 
Где лист крыжовенный, с куста 
Сорвав, на нос ты прилепила, 
Чтоб жар полуденный светила 
Его загаром не спалил, 
А я от счастья млел и стыл, 
Твоей любуясь красотой, 
Тугою длинною косой, 
Пушком над верхнею губой, 
И тем, как ты смешно рукой 
Над ушком локон теребила.   
И ты не шла, ты в пене плЫла 
Кустов цветущих, Афродита! 
И бабочек прекрасных свита 
Вокруг тебя, мой друг, порхала, 
И крылья их, как опахала, 
Тебе дарили в зной прохладу, 
"Кузнец" незримый серенаду 
Из трав душистых стрекотал. 
О, как же я тогда желал, 
Чтоб этот миг казался вечным. 
Таким мечтающим, беспечным, 
Меня и встретил Ас-Сабур   
Гортанным окриком: "Гяур".
Он оборвал мечты-услады 
У старой кованной ограды. 
На крик я резко обернулся,   
И страх невольно шевельнулся
В мечтой ослабленной душе. 
Я думал в прошлом всё уже.   
Заныли раны, я скривился, 
Но мстить Сабур не торопился,   
Стоял немой и горделивый, 
Ведь, Ас-Сабур - есть "терпеливый", 
Коли по-русски его звать. 
К тому ж, он воин, а не тать, 
Чтоб безоружных убивать. 
И тут весь мир перевернулся, 
То Ас-Сабур мне улыбнулся 
И руку дружбы протянул, 
И я пожатие замкнул 
Своей не раненой рукой, 
И снизошёл на нас покой.          
Так, по-мужски, без причитания 
Мы завершили акт братания,   
Что начал Бог тогда в горах, 
Когда смешал кровь на руках 
Детей своих, столь непохожих, 
Не только верою не схожих, 
Но и обычаем, укладом, 
И чтоб закончить дело ладом, 
Мне подарил Сабур кинжал, 
А я конём, что обожал, 
Сабура-брата отдарил, 
И брат, прощаясь, говорил, 
Что видел графа у пруда, 
А там где граф, всегда беда. 
И чтоб, как мог, я остерёгся -   
Граф мстить за басню мне зарёкся, 
В которой я так точно, смачно, 
И оттого весьма прозрачно
Шакалом выставил его, 
И он в ответ замыслил зло. 

4
Ах, как наивны мы бываем, 
Когда на время забываем 
Советы добрые друзей, 
И от того, быть может, злей 
Людская подлость нас кусает. 
Подлец расчётлив, он-то знает, 
Как нас ударить побольней. 
И вот, в один из летних дней 
Июля, третьего числа, 
Змеёю сплетня поползла, 
Что некий воин и гордец, 
Поборник правды и не льстец, 
Пером изрядно потрудился 
И новой басней разродился 
Про весьма резвого козла,   
Что от природы, не со зла,   
И повинуясь глада чувству,
Погрыз хозяйскую капусту. 
Мораль у басни такова, 
Чего за зря бранить козла, 
Когда хозяйка виновата - 
Сама козлу открыла врата. 
Теперь с невинностью не густо, 
Порушена, как та капуста. 
По свету столько бродит бед, 
Что до иных мне дела нет, 
Но здесь вот, басенку свою 
АнОним выдал за мою. 
И грязью той меня облил, 
И честь девицы загубил, 
За то, что дерзкого нахала 
Пощёчиной та наказала. 
И думает, не узнанным остался, 
Нет, тут он явно просчитался. 
Мне Ас-Сабур в беде помог, 
С утра переступив порог, 
Он мне известие принёс, 
Что знает он, кто сей понос 
Состряпал лично - Граф Гордецкий, 
О том сболтнул его дворецкий 
Своей жене в лихом задоре, 
Как аргумент в семейном споре, 
А та подруге, та другой -   
И вот, уж, тайны никакой. 
О том, что автор басни - граф, 
Я понял сам, текст прочитав, 
Но это всё слова, слова, 
Но тут на счастие всплыла 
Улика верная - тетрадь, 
В которой граф привык писать 
Свои записки черновые, 
И то - не сплетенки пустые, 
И не базарных бабок вздор, 
А стопроцентный приговор. 
Его никто не поломает, 
Ведь почерк графа всякий знает. 
Мне ту тетрадь продал писец, 
Пропойца горький и подлец, 
Он графа басню размножал 
И почерк мой изображал. 
Так, в свете обстоятельств новых 
Я отбыл к дому Воронцовых, 
Чем вызвал там переполох. 
Князь Воронцов сказался "плох", 
Княжна Мария "заболела, 
Её мигрень вдруг одолела". 
И только матушка княгиня, 
Едва услышав моё имя, 
В негодование пришла, 
Но до приёма снизошла. 
Как гневны женщины бывают, 
Глаза презрением  пылают, 
И оскорбленья льют уста, 
Но вдруг смутится простота, 
Когда интриги все раскрыты, 
Стыдом тогда горят ланиты, 
И слёзы счастья градом льются, 
А следом всхлипы раздаются. 
И вот семейство снова в сборе, 
Недужный князь с слезой во взоре, 
Княгиня - радости полна, 
Пришла и юная княжна. 
Моим словам они внимают 
И благодарно мне кивают, 
И вот, уж, снова слышен смех,   
Но рано праздновать успех,   
Ещё злодей во всю гуляет 
И своей участи не знает. 
И местью праведной влеком, 
Спешу от них в известный дом, 
Известный тем, что там играют, 
Там карты над сукном летают, 
И душу страстью выжигают. 
Сполна я страсти той воздал 
И, хоть в игре я побеждал, 
Но к картам быстро охладел -   
Ломберный стол не мой удел.   
Вошёл. Веселие в разгаре,
То граф Гордецкий был в ударе,   
Он заходился от речей, 
Под светом плачущих свечей. 
И по возникшей тишине 
Я понял, это обо мне 
Он соловьём тут заливался, 
Рассказ его как раз прервался, 
На басне грязной, анонимной, 
А я с улыбкою невинной 
Неловкость эту разрядил, 
Тем, что сыграть всем предложил. 
Расселись, карты на столе, 
Глотнув младого Божоле, 
Я лошадей вперёд не гнал, 
Неспешно ставки повышал, 
Но вот настал расплаты час, 
Где разрешит судьба за нас -   
Кому фурор, кому отчаянье. 
Я ставлю на кон состояние. 
Бледнеет граф, но отвечает 
И карты молча открывает. 
Тут кто-то выдохнул: "Каре" - 
Тузы лежали на столе. 
Граф торжествует и встаёт, 
Но тут приходит мой черёд,   
И бьют тузов семёрки в покер,   
Когда к семёркам  выпал джокер, 
Немая сцена, тишина. 
И, насладившись ей сполна, 
Я говорю, достав тетрадь:   
"В дальнейшем, граф, прошу писать 
Стихи и басни от себя, 
Как образец, вот вам моя: 

"Однажды лев с младою львицей 
По парку вечером гулял. 
Осёл, поссорившись с ослицей, 
За ними тайно наблюдал. 

Тут и пришла на ум ослу 
Задумка, подлая и злая, 
Коль не везёт в любви ему, 
То пусть и львам судьба такая. 

Подумал так и в миг за стол 
К перу, чернилам и бумаге,   
Состряпал басенку осёл, 
Придав вранью обличье саги. 

А чтобы праведная месть 
Его за подлость не достала, 
И чтобы эту месть отвЕсть, 
Он пригласил писца - шакала. 

Тот каллиграфом знатным слыл, 
Любую руку мог подделать, 
Вот жалко подлинник стащил, 
Гешефт решив на этом сделать. 

Так уши вылезли осла, 
Не удалось за маской скрыться. 
Мораль же басни такова -
Ослу Эзопом не родиться. 

Не может басня у осла, 
Высоким слогом в мир излиться, 
Ему дано кричать: "И-а", 
И в том ему не измениться". 

Едва закончил басни чтение, 
Как граф, кипя от возмущения, 
В меня каре своё метнул, 
И сник, поняв, что перегнул. 
А я, в молчаньи полном встав,
Напомнил графу про устав 
Дуэльный - он ведь не игра... 
Жду секундантов до утра,   
Но прежде чем дуэли быть, 
Граф долг обязан погасить. 
Никто не скрестит с ним клинка, 
Пока он в роли должника. 
И, устраняя все сомнения 
И очевидцев измышления,
Швырнул в ответ ему перчатку, 
А так же с баснями тетрадку. 
Теперь назад дороги нет, 
И остаётся ждать рассвет. 

5               
И я очнулся на рассвете, 
И углядел в неярком свете 
Свечи, горящей на столе, 
Узор мороза на стекле 
Подслеповатого оконца. 
Им забавлялся лучик солнца, 
В светёлку робко проникая, 
И Лиза, счастливо вздыхая,
Ко мне поспешно наклонилась, 
Шепнув: "Очнулся", прослезилась, 
Но тут же шёлковый платок 
Остановил тех слёз поток. 
Тут Васька с Шуркой подоспели, 
Наперебой они запели 
О том, как долго я хворал, 
И что почти что умирал, 
Но местный лекарь Карл Гроссней, 
Быть может, немец иль еврей, 
Науки правила поправ, 
Меня спасал настоем трав, 
И ежедневным обтиранием, 
И мазью, с тщательным втиранием 
В ему лишь ведомые точки. 
Да плюс, как две наседки-квочки, 
Агафья с Лизой надо мной 
Всё хлопотали день-деньской,
Покуда я в бреду метался 
И всё по прошлому скитался. 
А жизнь сегодняшняя шла, 
И экспедиция ушла 
В свои неведомые дали, 
Но на прощанье все желали 
Мне поправляться поскорей 
И жизни долгих-долгих дней. 
Агафья Тихоновна тоже, 
Решив, что более негоже 
Сиделкой ей моею быть, 
Спешила к ярмарке отбыть 
С обозом в дальний городок, 
И так просрочила чуток. 
И потянулись дни лечения...
Увы, тоска, но облегчение 
Дарили мне дежурства Лизы, 
Что раздраженье и капризы 
Мои, как ангел, усмиряла, 
И в жизнь усердно претворяла 
Все предписания Гросснея, 
При этом робко, чуть краснея, 
Делилась тем, о чём мечтала, 
Или о том, что прочитала. 
Так, под неспешный разговор, 
Мне открывался кругозор   
Моей прелестной визави, 
И тихо зёрнышко любви 
Ростком меж нами проростало.   
Я понимал, что не пристало
В мои столь зрелые лета 
Так ум терять, и что не та 
Для Лизы писана судьба.   
Но, Боже мой! Я человек, 
И мне один отмерен век,   
И не унять мне жар в крови, 
И я хотел, желал любви... 
И вскоре, как с собой не бился, 
Я Лизе в чувствах объяснился. 
Она от слов моих сомлела 
И, словно роза, заалела. 
Себя не в силах был сдержать я               
И заключил её в объятья. 
Ах, эти сладкие мгновения! 
А утром в душу яд сомнения 
С лучами вместе просочился -
Ужели, вправду, я влюбился
Но вот же, Лиза, вот она, 
Спит рядом, нежности полна, 
Она от ласк моих устала, 
А я, откинув покрывало, 
Любуюсь девою нагой, 
Её распущенной косой 
И белоснежной нежной кожей, 
На бархат шёлковый похожей. 
И вновь, не в силах удержаться, 
Я лезу к Лизе целоваться. 
Она спросонок шепчет: "Милый, 
Я так хочу тебя, любимый"... 
Ах эта чудная пора, 
Когда с утра и до утра 
Мы с Лизою не расставались, 
На санках мы с горы катались,   
К реке ходили по тропинке 
Или в возке, прижавшись к спинке,   
В  меха укутывая нос, 
Чтоб не достал его мороз, 
По тракту в тройке пролетали 
В зарёй окрашенные дали. 
Но вот к исходу января 
Я понял, Лиза понесла. 
Душа от счастья встрепенулась!
А тут и мать её вернулась. 
И лишь сошла она с саней, 
Мы на колени перед ней - 
"Благослови на брак", - метнулись. 
И как от вести не сомкнулись 
Агафьи Тихоновны очи?! 
От вести, что у милой дочи 
Без свадьбы плод уж созревает...   
Но, поразмыслив - всё бывает, 
К тому же, сердце не скала, 
На брак согласие дала. 
Нас обвенчали в местном храме, 
Так мать и дочь решили сами. 
Священник в храме, Серафим, 
Для их семьи был не чужим, 
Он и обряд венчанья справит, 
И день рождения подправит 
Для сына нашего, иль дочки, 
Чтоб не возникли заморочки 
С моим наследством у ребёнка, 
Когда чиновничья гребёнка 
По завещанию пройдётся - 
Вдруг, отщипнуть чего найдётся?   
Три дня гулял весь город N. 
Гостям мы рады были всем,
И лишь Андрюша Синебок 
Не осчастливил наш порог. 
Внутри его бурлила злость, 
Сушила душу, словно кость, 
Его съедала, как проказа, 
Обида горького отказа. 
Андрей решил - задета честь, 
И смыть позор поможет месть. 
Отец его о том прознал 
И с глаз сыночка отослал 
К родне, в деревню Нижне-Сыть, 
Чтобы сынок там мог остыть. 

6               
Мой милый друг, к чему лукавить? 
Я навсегда решил оставить 
Всей прежней жизни суету 
И променять её на ту, 
Что с Лизой я обрёл в глуши. 
И разве можно для души 
Ещё чего нибудь желать, 
Как ежедневно наблюдать 
Любимой женщины улыбку, 
То, как глядит она на зыбку, 
Из трёх предложенных на выбор, 
Что смастерил ей плотник Сидор, 
Как косы, уложив в корону, 
Она из девушки в матрону 
Вдруг превращается с утра. 
А ночью так была щедра 
На поцелуи, ласки, стоны, 
Теперь смиренно бьёт поклоны 
Перед иконой и в ставце 
Квас подаёт мне, а в лице 
Нет даже тени от греха. 
А до чего ж она лиха, 
Когда горячей тройкой правит! 
А снег кружит и валит, валит, 
И заметает санный след, 
И, кажется, возврата нет,
Но Лиза смехом лишь зальётся, 
Привстанет, свистнет, кнут взметнётся, 
И тройка, сделав разворот, 
Домой нас весело несёт. 
А там, то песенки поёт, 
То загрустив, вдруг слёзы льёт, 
А то, к груди моей прижмётся 
И слушает, как сердце бъётся. 
Так вот зима и миновала,   
И, сдёрнув белы покрывала, 
В округу вторгнулась весна.
Ах, до чего ж она красна 
На вольной-волюшке полей! 
Но Лизе стало тяжелей 
В простор от дома удаляться, 
Ей приглянулось забавляться 
С ребёнком в лоне разговором, 
А я, укрывшись, нежным взором 
За сценой этой наблюдал, 
Конечно, плод внутри молчал, 
Но Лиза за двоих играла
И за ребёнка отвечала 
На ей же заданный вопрос,
При этом, мило вздёрнув нос 
И скорчив рожицу смешную, 
Вдруг чепуху несла такую, 
Что я от этого мгновения 
В улыбке плыл от умиления. 
Я так тогда её любил! 
Я на руках её носил, 
Читал из книжек про курьёзы 
И вытирал ей нежно слёзы, 
Кода она, внимая сказкам, 
Вдруг слабину давала глазкам. 
Но вот и лето пролетело, 
И за окошком, то и дело, 
Дожди осенние шумели, 
И птицы к югу улетели. 
Но осень тоже отошла 
Пора предзимняя пришла. 
А Лизонька, уставши ждать, 
Дни торопила, чтоб рожать. 
В тот день, как видно на беду, 
Она на лавочке в саду 
Одна за книгою сидела, 
Прислуга же не доглядела, 
И некто влез через забор. 
То был Андрей, он, словно вор,
К невесте бывшей подобрался, 
Тут и любой бы испугался. 
А много ль надо было ей, 
Голубке, Лизоньке моей?! 
От страха воды отошли, 
И схватки первые пошли. 
Агафья вовремя поспела, 
Распорядилась всем умело, 
Велела доктора позвать, 
Перенести дочь на кровать, 
В родную, милую светёлку, 
И чтобы было больше толку, 
Всех мужиков погнала прочь. 
Ну, чем бы мы могли помочь?! 
И в день последний октября, 
Когда вечерняя заря 
Полнеба светом заливала, 
Нам криком первым знак подала 
Светлана, доченька моя -   
"Я в мир явилась, всех любя"! 

7
И вот теперь, мой милый друг, 
Пишу о грустном - тот испуг   
Для Лизы даром не прошёл, 
Гроссней горячку в ней нашёл. 
Он за леченье взялся смело, 
И так лечил её умело, 
Что хворь, с трудом, но отступала. 
Она и вовсе бы пропала, 
Когда б не глупый Синебок, 
Ему моё ученье в прок 
В саду в тот вечер не пошло, 
И самодурство в нём дошло 
До той черты, где даже хмель 
Не валит с ног, и лишь дуэль 
Его, безумного, пьянила, 
И к чёрту ум, когда есть сила. 
Андрей, обдумав акт заранее, 
Зимой в дворянское собрание, 
Где шли о деле важном споры, 
Пришёл искать со мною ссоры. 
Ему сопутствовал успех -   
Он оскорбил меня при всех. 
Такого я не мог простить 
И объявил - "Дуэли быть!"...
Перед дуэлью я не спал 
И отчего-то вспоминал 
Дуэль ту давнюю, былую, 
Когда свою жизнь и чужую 
Я, чести ради, её правил, 
В игре со смертью на кон ставил. 
А граф Гордецкий, хоть "сучок", 
Не из последних был стрелок. 
Он явно трусил, но держался, 
На секундантов озирался, 
А те, как будто бы уснули, 
И время попусту тянули, 
Но жребий бросили, и вот... 
Ну, почему ему везёт?! 
Стреляет первым граф Гордецкий, 
А я, приняв вид молодецкий, 
Закрыв висок свой пистолетом, 
Стою, прощаюсь с белым светом. 
И, словно в жутком детском сне, 
Я вижу выстрел, и ко мне 
Свинцовой пулей, не спеша, 
Да так, что ёжится душа, 
Смерть равнодушная летит. 
Я слышу, как она свистит 
Над ухом тоненько - "Живи
И понапрасну не зови 
Меня, искатель приключений,
Иначе, помни, без сомнений
В минуту, точно же такую,
Тебя до смерти поцелую".
И жизнь опять в меня ворвалась -
Мне солнце снова улыбалось, 
И ветер ноздри щекотал, 
Я ощутил, как краснотал 
Безумно пахнет у ручья, 
И где-то там вдали, ничья, 
Грозою туча набухает,
А здесь вот бабочка порхает, 
На мушку, глупая, садится - 
То жизнь мешает совершиться 
Пусть справедливому, но злу. 
И я Гордецкому, "ослу",
Не в лоб стреляю, а в плечо, 
Чтоб жил и помнил горячо, 
Что шутки разными бывают, 
Что за иные убивают, 
Что лучше жить, других любя,
Чтобы любили все тебя.            

8
Светает... Утро... День дуэли... 
Стою у Лизиной постели 
И усмиряю сердца прыть, 
Не дай, Бог, Лизу разбудить. 
Я нежно в лоб её целую, 
Потом я доченьку малую 
Тихонько в зыбке покачал. 
Петух, уж, зорю прокричал, 
А, значит, мне идти пора. 
Всю ночь писал, и скрип пера 
Ещё в ушах моих стоит, 
Зато на столике лежит 
Моё прощальное письмо...
Не то чтоб смерти ждал я, но... 
Под Богом ходим, всё бывает, 
Порой и заяц убивает 
Орла ударом задних лап. 
Как хорошо, что эскулап, 
Карл Иоганович Гроссней, 
В дни наших с Лизой первых дней, 
Не веря в клятвы, обещания, 
Меня заставил завещание 
Подробно, чётко написать, 
Чтобы случись что, мог я знать -
Не будет бедствовать семья, 
На это воля есть моя. 
Из дома вышел на крыльцо, 
Василий свежее сенцо 
На сани густо положил. 
Он много видел, долго жил,   
Знал про дуэли и ранения, 
Имел на это свои мнения, 
Но нынче что-то заскучал 
И болтовнёй не докучал. 
Я лёг на сено, на доху, 
И весь, укутанный в меху, 
Смотрел на хмурый небосвод. 
И моих мыслей хоровод 
Вокруг тебя, мой друг, кружился, 
Хоть год последний и божился 
Я о тебе не вспоминать, 
Но смерть грозит мне, и опять 
Я погружаюсь, как в туман, 
В мир, так похожий на обман.   
Ты помнишь, милая моя, 
То лето давнее, где я 
Такой наивный, молодой, 
Стелился тенью за тобой. 
Неловок был, краснел, дрожал, 
Короче сильно раздражал 
Тебя, прелестная богиня, 
И ты, в сердцах, дала мне имя, 
Вернее прозвище - Зануда, 
Но тут явило небо чудо, 
И ливень в поле нас застал, 
И он, проказник-зубоскал, 
Ценитель истинной натуры, 
До селе скрытые фигуры 
На наших платьях рисовал. 
Так, он груди твоей овал, 
Прижав к ней ситцевый покров, 
Подробно вывел до сосков. 
Я онемел от удивления 
И взором полным изумления 
По наготе твоей гулял. 
О, как тебя я возжелал! 
И устоять уже не мог, 
Пал на колени и лобок, 
Что между ног твоих пылал, 
Безумно, страстно целовал. 
Нас захлестнул огонь любви. 
Нет, друг мой нежный, не зови 
Меня вульгарным за подробность,
Ведь оба мы, забыв про скромность, 
Тогда такое вытворяли,
Что написать о том, едва ли 
Решусь, хоть схлынет сотня лет, 
Пусть это будет наш секрет. 
Ну, вот и нужная поляна, 
Левей, у зарослей бурьяна, 
Пролётки, сани, кони, люди 
А на поляне, как на блюде, 
Мои с Андреем секунданты. 
А я представил, как куранты 
В Москве далёкой звонко бьют, 
Там люди уж давно снуют 
По улицам и переулкам, 
И на базарах в шуме гулком 
Слышны зазывы продавцов. 
Тут секундант, майор Гривцов, 
Теченье мысли перебил,
Он ход дуэли уточнил. 
Я на исходную прошёл. 
Опять везеньем обошёл 
Меня Фортуны родичь - жребий, 
В который раз в среду отребий 
На колесе он укатил,
За что я так ему не мил? 
И вновь стою, как на расстреле, 
Метёт позёмка, быть метели. 
А красота вокруг какая?!
Рекой, друг-друга окликая, 
Ползут в обозе мужики, 
Скрипят полозья, и в рожки 
Они дудят, видать, для смеха. 
Вот то-то будет им потеха, 
Дуэль случайно увидать. 
Что хорошо, не долго ждать. 
Вон, с ели снег сошёл лавиной, 
Освободив от гривы львиной 
Попутно старую рябину, 
И та расправив плечи, спину,
Главой промёрзшею трясёт, 
Со сна, наверно, не поймёт, 
Что это было? Где она? 
Эх, увидала б всё жена... 
Удар пришёлся в пистолет, 
А говорил, что счастья нет.
Спасибо вам, мёсье Лепаж, 
Мне жизнь спас подарок ваш. 
Лоб покорёжил рикошет,
Кровь так и лъёт, но смерти нет. 
Тут подошёл руководитель, 
В дуэлях дока и воитель, 
Взгляд на меня, на пистолет, 
И дал добро на мой ответ. 
Я встал шатаясь, знать контужен, 
Мне  только миг покоя нужен, 
Чтоб сердце выцелить его, 
Тогда спущу курок легко. 
И тут раздался женский крик, 
Среди мужчин, он был так дик -
"Не смей! Прошу тебя, не смей! 
Любимый, милый, пожалей!", 
И враз иссякла моя воля,
Такая, значит, моя доля, 
Оставить жизнь для дурака, 
И дрогнула моя рука, 
И выстрел грянул в молоко. 
Ко мне, одетая легко, 
По снегу Лизонька бежала, 
Она промёрзла и дрожала. 
Тут секунданты подоспели, 
Её, меня тепло одели,   
Перевезали рану мне 
И дали рому мне, жене, 
На сено в сани уложили,
И Ваську матом обложили, 
Кнутом ожгли коня - "Гони-и!"... 
О, как заботливы они!   
Как передать тебе, мой друг, 
Тот миг, когда любимых рук 
Из рук своих не выпускал 
И целовал их, и ласкал. 
Я всё забыл - про рану, сани, 
Про то, что был уже на грани,
Жизнь отделяющей от смерти, 
И про письмо своё в конверте.   
Я видел лишь её глаза, 
Как по щеке бежит слеза, 
Я видел пар её дыхания, 
И с губ моих лились признания 
Ей, милой Лизоньке, в любви. 
Платок, испачканный в крови,
Она вдруг снова увидала, 
По-бабьи в голос зарыдала, 
Лицом уткнулась в грудь мою, 
А я шептал - "Люблю! Люблю!" 

9
Под завывание метели 
В санях мы к дому подлетели, 
И два здоровых молодца 
К нам подбежали от крыльца, 
Меня под руки подхватили 
И в один миг переместили 
На кресло к жаркому камину, 
Чтобы согрел я жаром спину, 
А Лизу, мягко и умело, 
Как им Агафья повелела, 
Перенесли в её кровать, 
Где девки бросились втирать 
Гросснеем сваренное зелье, 
Но на чужом пиру похмелье 
Настигло Лизу всё равно. 
Гроссней корпел над нею, но... 
Она смертельно простудилась, 
И хоть за жизнь нещадно билась, 
Но всё слабела и слабела 
И в три дня свечкою сгорела. 
Я эти дни с ней рядом был, 
И ни на шаг не отходил. 
Она всё бредила, металась, 
Опять спасать меня кидалась. 
Вот так из бреда я узнал, 
Кто о дуэли ей сказал. 
То - Шурка, верный казачок, 
Меня жалея, дурачок, 
Лишь я отъехал от крыльца, 
С безумным выражением лица 
В светёлку к Лизе заскочил 
И ей письмо моё вручил. 
Она в мгновенье подхватилась 
И в след за мной бегом пустилась. 
Сквозь лес бежала, так короче,
А тот ветвями лез ей в очи, 
Сорвал и шубку, и платок. 
Успела. Хоть бы на чуток 
Она замешкайся в пути, 
И мне бы душу не спасти. 
Андрей дурак, он молод, глуп, 
А я бы стался - душегуб. 
На третий день ей полегчало, 
Я понял, это означало, 
Что жизни капелька осталась. 
Она со всеми попрощалась, 
Со Светой, с мамой и со мной. 
Тут Серафим вошёл в покой 
Соборование провести 
И попросил нас отойти, 
А мне почудилось, мой друг, 
Что я в стекло услышал стук,
Я подошёл к окну, взглянул, 
А там, презрев метели гул, 
Сидела белая голубка, 
Подумав, это чья то шутка, 
Я ставни тихо распахнул 
И птицу глупую шугнул.   
Вспорхнула птица, ввысь пошла,
А сзади слышу - "Отошла"... 
Мы Лизу в чистое одели, 
В гроб положили, ночью бдели, 
Всё честь по чести, как могли, 
Затем в часовню отнесли, 
Потом мы Лизоньку отпели, 
На церковь денег не жалели, 
И в третий день похоронили. 
О, как протяжно бабы выли! 
Агафья люто убивалась - 
" Да, на кого же я осталась..."   
Но разом сбился плача слог - 
Пришёл проститься Синебок. 
Он за неделю постарел, 
И чуб смолёный поседел, 
Глаза ввалились, вкруг них тени, 
Он пал пред нами на колени, 
И о прощеньи умолял. 
И я тогда ему сказал -   
"Ну понял ты кого убил? 
И чьи ты жизни загубил? 
Её, Светланки и мою. 
Ну что, потешил месть свою? 
Теперь убийцей жить невмочь? 
А ты верни Агафье дочь. 
Светланке маму, мне жену. 
Езжай-ка, братец, на войну, 
Пролей в боях дурную кровь, 
А вот когда вернёшься, вновь 
К могиле этой приходи, 
Сейчас же с миром уходи. 
Не я, она тебя простила, 
И умирая всё молила, 
Чтоб я тебе, Андрей, не мстил. 
Всё, уходи, нет больше сил, 
Твоё присутствие терпеть   
И на тебя, Андрей, смотреть". 

10
С того нерадостного дня 
Опять болезни на меня 
Толпою дружно навалились, 
Гроссней с Агафьей с ними бились, 
Но вреден холод для  меня 
И вот, брелочками звеня, 
Достав "недремлющий брегет", 
Гроссней сказал мне твёрдо - "Нет, 
Не можно боле здесь остаться, 
С Россией должно вам расстаться, 
Вам нужно ехать на моря, 
Туда где южная заря 
С утра теплом вас обогреет, 
Где только тёплый ветер веет".   
Видать, судьба моя такая, 
Бродить пристанища не зная.
Агафья Тихоновна Злая 
В слезах, в рыданиях забилась 
И предо мной она взмолилась, 
Оставить ей Светлану, дочь, 
Чтоб я не вздумал поволочь 
Дитя грудное на чужбину. 
И я, от боли сгорбив спину, 
На это ей согласье дал. 
Вот так, в неделю потерял 
Любовь, надежды, дочь, жену, 
И даже к дому своему 
В родном именьи не вернулся. 
Вот как жестоко обернулся 
Поход научный в Гималаи. 
Я милой тётушке Аглае 
О всём, что было, написал, 
О Свете помнить наказал, 
И переслал ей завещание. 
С Агафьи взял же обещание, 
Лишь дочь до школы подрастёт, 
Она без слова отвезёт 
Её к Аглае в Петербург, 
Где архитектор Ван де Бург 
Построил дом ей на Фонтанке, 
Где ночью слышно как бьют склянки 
На кораблях, стоящих в доках,
Где, захлебнувшись в водостоках, 
Дождь рвётся с пеной на простор, 
Залить пытаясь тёткин двор, 
Где липы пахнут по весне, 
Где отражаются в окне 
Ночами звёзды и луна, 
А днём, веселия полна, 
Улыбка солнышка сияет. 
Пусть там ей всё напоминает 
О папе, то есть обо мне, 
Покуда в дальней стороне 
Я хворь свою не одолею. 
Я так, мой друг, теперь жалею, 
Что дядю с тётей слушал мало, 
Быть может многого б не стало 
Дурного, что я натворил, 
Не даром дядя говорил - 
"Когда б не твой упрямый нрав, 
И осознав, что сам не прав, 
Ты мог бы большего добиться, 
Чем лбом об стену с дуру биться". 
Но вот настал отъезда час, 
И слёзы брызнули из глаз, 
Когда сквозь снежную пыльцу 
Увидел, подают к крыльцу 
Давно погибшую карету.   
То мой Василий, по совету 
Агафьи Тихоновны Злой, 
С командой местной, удалой, 
Овраг злосчастный навестил 
И, что осталось, прикатил. 
Он год молчал о том, хитрец, 
И год наш плотник и кузнец 
Премудрость немца постигали -   
Ковали, клеили, строгали, 
И немца в деле превзошли. 
В карете слабости нашли, 
Всё изменили на свой лад, 
Не тронув лишь резной оклад. 
Так что, не сразу разберёшь, 
Что только внешностью похож 
На прежний новый экипаж. 
На передке мой верный страж,
Сидит Василий, в тёплой шубе 
И шлёт дворовой девке Любе 
Три откровенных поцелуя. 
Та шепчет слово аллилуйя, 
Знаменье крестное кладёт. 
Вот мне Агафья дочь несёт, 
Под бабий плач и причитание 
Целую их я на прощание. 
Гросснея с Серафимом обнимаю 
И шапку, кланяясь, снимаю. 
Сажусь в карету, рядом Шурка, 
На мне бекеша, на нём бурка.
Карета тронулась, пошла, 
А на меня печаль нашла. 
В ногах печурочка пыхтит,
Древесный уголь в ней горит, 
Дым и угар летят в трубу, 
А я в отчаяньи губу, 
Чтоб не расплакаться, кусаю 
И всё бросаю и бросаю 
Взгляд затуманенный назад, 
Где у крыльца застыли в ряд 
Гроссней, мой лекарь, рядом с ним
Агафья с внучкой, Серафим, 
А вот одетые, как франты, 
С моей дуэли секунданты. 
Пришли и те, кто год назад, 
Был той оказии так рад, 
Что до зимы здесь встал обоз. 
Пусть без салюта и без роз, 
Но от души его встречали 
И с сожалением провожали. 
Пусть от обоза я отстал, 
Зато своим тут за год стал. 
И вот теперь по мне вздыхают 
И со слезами провожают. 
Да, жизнь у них, не как в раю, 
Но ни в каком другом краю 
Меня, мой друг, так не встречали, 
А расставаясь не кричали - 
"Не забывай! Не забывай! 
И если сможешь, приезжай!"

Юрий Антонов 
05 октября 2012 г - 05 июля 2013 г