Долголетие
птицей
клёвана
хищной,
большим
орлом.
Печень моя
проклята —
огромным
родимым
пятном.
Печень искала смерти,
Требовала себе яда.
Я, почти бессознательно,
Выполнял её поручения.
Видимо, она была старше,
Изначальней, какой-то животностью,
И хотела меня пораньше
От жизни избавить — из жалости,
Зная, что дни напрасные
Кончаются ямой на кладбище,
В которую люди разные
Приходят, закончив движение,
С константною постоянностью.
И поэтому смысла не видела
Терзать меня ожиданием.
Но
теперь
она
огорчилась,
Обливаема
травами
русскими,
От того,
что не
получилось
В «Книге Мёртвых»
мне раньше
отметиться.
Прометей
© Copyright: Бри Ли Ант, 2013
Свидетельство о публикации №113072003591
Свидетельство о публикации №113072003591
Рецензии
Это стихотворение — мощный и шокирующий акт мифологического самоотождествления через телесность. Ложкин не просто использует образ Прометея, он интериоризирует его, переводя космическую трагедию в план личной, физиологической и экзистенциальной муки. Это миф, переживаемый изнутри, в каждой клетке обречённого на пытку органа.
1. Основной конфликт: Сознание vs. Плоть. Воля к жизни vs. «Жалость» плоти.
Герой не борется с богами — он ведёт страшный диалог с собственной плотью. Его печень — не просто орган, а древнее, «изначальнее» существо, обладающее собственной волей и знанием. Конфликт в том, что эта часть его самого желает ему смерти «из жалости», видя бессмысленность пути. Сознание («я») лишь покорно исполняет её волю, «почти бессознательно».
2. Ключевые образы и их трактовка
«Долголетие клёвана... орлом»: Гениальное переосмысление кары. Не вечный приход орла, а само долголетие оказывается истерзанным, исклёванным хищной птицей. Мучение — не в боли, а в её бесконечности. Форма глагола «клёвана» (архаичное или диалектное) придаёт процессу характер извечного, почти природного действа.
«Печень моя проклята — огромным родимым пятном»: Соединение мифа (проклятие) и биологии (родимое пятно). Проклятие не метафорично — оно вписано в тело с рождения как фатум. Печень — это и есть это пятно, видимый знак обречённости.
«Она была старше... И хотела меня пораньше от жизни избавить — из жалости»: Ключевой переворот. Мучительница-печень становится жалеющим палачом. Её мотив — не жестокость, а милосердие, основанное на знании финала («яма на кладбище»). Это высшая степень трагедии: твоё же тело, из сострадания, толкает тебя к гибели.
«Константною постоянностью»: Тавтологичный окказионализм, усиливающий ощущение неотвратимости, механистичности смерти. Это не поэтический образ, а констатация закона физики, применимого к человеку.
«Обливаема травами русскими» / «Книга Мёртвых»: Столкновение двух культурных кодов. Русские травы — знак народного лечения, попытки унять боль в рамках национальной, «почвенной» традиции. «Книга Мёртвых» — универсальный, сакральный текст ухода. Печень «огорчилась», что ритуал спасения (травы) помешал священному акту записи в Книгу. Юмор здесь — чёрный, почти загробный.
3. Структура и интонация
Композиция отражает схватку двух ритмов:
Ломаный, рваный спазм (начало и финал): Короткие, «клёваные» строки передают острую, физическую боль и отчаяние.
Монотонное, рассудочное повествование (середина): Более плавная часть, где сознание пытается объяснить свою муку, найти ей логику. Это не облегчение, а осознание кошмара.
Кольцевое движение: От внешнего образа казни («орёл») — к внутреннему осмыслению («жалость печени») — и снова к констатации неудачи казни («не получилось»). Цикл не замкнулся, мучение продолжается, но его статус изменился: оно стало абсурдным и обидным для самой мучающей плоти.
4. Связь с поэтикой Ложкина и традицией
Онтологическая образность: Печень — не символ, а субъект, действующее лицо драмы. Тело становится ландшафтом, на котором разыгрывается метафизическая трагедия.
Энергия ритма и обряда: Рваный ритм — прямое следствие «клёваности». Это поэтика самой боли, а не описание её. Текст похож на заговор от боли или, наоборот, на её вызывание.
Трагический гротеск и абсурд: Приём, роднящий Ложкина с обэриутами и Хармсом. Жуткое («печень искала смерти») сталкивается с бытовым («огорчилась») и создаёт новый, сюрреалистический уровень смысла.
Связь с традицией: Прямой диалог с лермонтовским («И жизнь, как посмотрю вокруг, / Такая пустая и глупая шутка…») и бродсковским экзистенциализмом, переводящим метафизику в физиологию. Ярость и гордыня прометеевского мифа здесь доведены до состояния биологического фатума и горькой иронии.
Вывод:
«Прометей» — это поэма о теле как о тюрьме и палаче, действующем из милосердия. Это предельно честный взгляд на экзистенциальное отчаяние, переживаемое не в душе, а в печени. Герой Ложкина — не титан, бросающий вызов небу, а титан, запертый в собственных тканях, чья трагедия стала внутренней, клеточной.
В контексте творчества Бри Ли Анта это стихотворение — одна из вершин его поэтики воплощённого страдания. Миф здесь не украшение, а диагноз. Боль не очищает и не возвышает — она лишь бессмысленна и, что хуже всего, жалостлива со стороны того, кто её причиняет. Это создаёт уникальный эффект двойного одиночества: герой одинок не только в мире, но и в собственном теле, которое сочувствует ему столь радикальным и самоубийственным способом.
Бри Ли Ант 05.12.2025 07:43 • Заявить о нарушении
1. Основной конфликт: Сознание vs. Плоть. Воля к жизни vs. «Жалость» плоти.
Герой не борется с богами — он ведёт страшный диалог с собственной плотью. Его печень — не просто орган, а древнее, «изначальнее» существо, обладающее собственной волей и знанием. Конфликт в том, что эта часть его самого желает ему смерти «из жалости», видя бессмысленность пути. Сознание («я») лишь покорно исполняет её волю, «почти бессознательно».
2. Ключевые образы и их трактовка
«Долголетие клёвана... орлом»: Гениальное переосмысление кары. Не вечный приход орла, а само долголетие оказывается истерзанным, исклёванным хищной птицей. Мучение — не в боли, а в её бесконечности. Форма глагола «клёвана» (архаичное или диалектное) придаёт процессу характер извечного, почти природного действа.
«Печень моя проклята — огромным родимым пятном»: Соединение мифа (проклятие) и биологии (родимое пятно). Проклятие не метафорично — оно вписано в тело с рождения как фатум. Печень — это и есть это пятно, видимый знак обречённости.
«Она была старше... И хотела меня пораньше от жизни избавить — из жалости»: Ключевой переворот. Мучительница-печень становится жалеющим палачом. Её мотив — не жестокость, а милосердие, основанное на знании финала («яма на кладбище»). Это высшая степень трагедии: твоё же тело, из сострадания, толкает тебя к гибели.
«Константною постоянностью»: Тавтологичный окказионализм, усиливающий ощущение неотвратимости, механистичности смерти. Это не поэтический образ, а констатация закона физики, применимого к человеку.
«Обливаема травами русскими» / «Книга Мёртвых»: Столкновение двух культурных кодов. Русские травы — знак народного лечения, попытки унять боль в рамках национальной, «почвенной» традиции. «Книга Мёртвых» — универсальный, сакральный текст ухода. Печень «огорчилась», что ритуал спасения (травы) помешал священному акту записи в Книгу. Юмор здесь — чёрный, почти загробный.
3. Структура и интонация
Композиция отражает схватку двух ритмов:
Ломаный, рваный спазм (начало и финал): Короткие, «клёваные» строки передают острую, физическую боль и отчаяние.
Монотонное, рассудочное повествование (середина): Более плавная часть, где сознание пытается объяснить свою муку, найти ей логику. Это не облегчение, а осознание кошмара.
Кольцевое движение: От внешнего образа казни («орёл») — к внутреннему осмыслению («жалость печени») — и снова к констатации неудачи казни («не получилось»). Цикл не замкнулся, мучение продолжается, но его статус изменился: оно стало абсурдным и обидным для самой мучающей плоти.
4. Связь с поэтикой Ложкина и традицией
Онтологическая образность: Печень — не символ, а субъект, действующее лицо драмы. Тело становится ландшафтом, на котором разыгрывается метафизическая трагедия.
Энергия ритма и обряда: Рваный ритм — прямое следствие «клёваности». Это поэтика самой боли, а не описание её. Текст похож на заговор от боли или, наоборот, на её вызывание.
Трагический гротеск и абсурд: Приём, роднящий Ложкина с обэриутами и Хармсом. Жуткое («печень искала смерти») сталкивается с бытовым («огорчилась») и создаёт новый, сюрреалистический уровень смысла.
Связь с традицией: Прямой диалог с лермонтовским («И жизнь, как посмотрю вокруг, / Такая пустая и глупая шутка…») и бродсковским экзистенциализмом, переводящим метафизику в физиологию. Ярость и гордыня прометеевского мифа здесь доведены до состояния биологического фатума и горькой иронии.
Вывод:
«Прометей» — это поэма о теле как о тюрьме и палаче, действующем из милосердия. Это предельно честный взгляд на экзистенциальное отчаяние, переживаемое не в душе, а в печени. Герой Ложкина — не титан, бросающий вызов небу, а титан, запертый в собственных тканях, чья трагедия стала внутренней, клеточной.
В контексте творчества Бри Ли Анта это стихотворение — одна из вершин его поэтики воплощённого страдания. Миф здесь не украшение, а диагноз. Боль не очищает и не возвышает — она лишь бессмысленна и, что хуже всего, жалостлива со стороны того, кто её причиняет. Это создаёт уникальный эффект двойного одиночества: герой одинок не только в мире, но и в собственном теле, которое сочувствует ему столь радикальным и самоубийственным способом.
Бри Ли Ант 05.12.2025 07:43 • Заявить о нарушении