Полёт стрекозы - поэма

рисунок автора

1988 г.

              «Поэты — вопреки,
              А не благодаря…»
                (Аалы Токомбаев)

I
БЕЗЫМЯННЫЙ ДЕНЬ

Что это?!.. Нитки светящийся дух
Вышить пытается трепетный воздух…
Кто это?!.. Зримо сгустившийся звук —
Выпавший шорох беседы межзвездной,
Стрекот столкнувшихся ночи и дня,
Козни лучами пронизанной тени, —
Будто бы сквозь, а не мимо меня
Мчит — насекомое? Птица? Растенье?..
Нечто, скользнувшая с неба роса…
Век ее — день, и пребудет он вечно!
Здравствуй,
Бесплотная жизнь, стрекоза,
Вдруг залетевшая в мир человечий,
Ставшая зримой на долгий денек,
В радужных всплесках родившись,
Как в пене,
Села, приняв за удобный пенек
Солнцу подставленные колени…
Вот он —
Цветок тишины! Но испуг
Бросит в полет безрассудную мудрость…
Зря ты страшишься протянутых рук!
Хрупкой судьбы не закончилось утро —
Детство и юность, и время любви…
Как он огромен, твой день безымянный!
Сколько в зрачках твоих солнца в глуби —
Столько, наверное, брызг в океане…
…К вечеру ближе — все ниже полет.
Все позади — и любовь, и разлука;
Нечто (Растенье? Зверек? Вертолет?..)
Вдоволь изведало радость и муку,
Счастье иллюзий, прозренья печаль, —
Скоро к закату, к пределу, к преданью…
Кончился век.
Но теперь по ночам
Слышу я в сердце тех крыл трепетанье,
Словно какой-то горит огонек,
Жизнь освещая неровным полетом;
Чей-то вопрос безымянно жесток:
«Кем для сует заведен ты, и что ты
В этом потоке, где радостен бег
Каждой частицы в своем направленье?..
Что же такое, скажи, — человек?
Робот? Животное? Птица? Растенье?..»
Вот почему, просыпаясь в ночи,
Вслух бормочу, — мне, увы, не до смеха:
«Кто ты, живущий во мне?.. Замолчи!..»
«Что ты?..» — в ответ отзывается эхо…
Так, от отчаянья, эти стихи
Вырвались вдруг из немого застоя.
Только на крыльях бесцельной строки
Вдруг ощутила я —
Кто я и что я…

II

БЕЗЫМЯННЫЙ ВЕК

…Кто я? Что я? Зачем?..
Вот вопрос, за которым смешок
Полетит из толпы,
Где бесцельных вопросов не любят.
Лишь какой-то один муравей,
Поднимая мешок,
Проворчит:
«Погоди, все узнаешь,
Лишь осень наступит…»
Сколько мечется нас
Над любой муравьиной толпой,
Что торопится жить без вопросов,
Но с хлебом насущным…
Только хлеба-то суть в том,
Что каждому надобен — свой,
Хоть рожденному с крыльями
Быть и не трудно ползущим…
Что же делать с собой,
Если мучат стихи не о том,
Что положено петь, чтоб за них воздавали хлебами?
Что мне делать с судьбой,
Коль она не сложилась, как дом,
Где легко переждать, пока время тепла не прибавит?

Кто я? Что я? Зачем?..
Отчего мое сердце болит,
Когда славят взахлеб урожаи сегодняшних буден,
И откуда мне знать,
Что для славы-поденки размыт
Плодородный запас,
Что теперь его больше не будет?..

Кто я? Что я? Зачем?..
Нынче надо пропеть в унисон…
Завтра надо пропеть то, что мучило душу до срока, —
Лишь бы вместе и в тон
Всем, кто с крыльями тоже рожден,
Но не любит летать
Без порядка, без смысла, без прока…

Я пыталась — увы! —
По тропе проползти муравьем.
Стало все на места,
Появилась и цель, и добыча.
Только кто-то изрек,
Что опять не туда мы идем…
Я взлетела — на миг, лишь взглянуть! И…
Поймалась с поличным.

— Что ты! Кто ты?.. Зачем?!..

И тогда мне сказали:
— Ужо,
Полетай, полетай! А как осень настанет —
Не сетуй…

Вот и осень пришла.
Ни копейки, увы, за душой,
Ни чинов и ни связей,
И даже профессии нету…

Кто я? Что я? Зачем?…
Что мне делать, не знаю, с собой.
Я люблю муравья —
Оттого, что он мне не указка.
Но как только опять
Закружит и завьюжит листвой,
Сколько юных стрекоз
В назиданье прослушают сказку!..

***
Осень праздно летит,
Рассыпая листву кое-как,
Словно ворох стихов,
Не дошедших до папок издательств…
Я теперь понимаю,
Какой это, в общем, пустяк —
Слыть поэтом
И жить переписчиком всех обстоятельств:
Перегибов судьбы,
Злободневных и злостных сует,
Мнимой яркости чувств,
То страданий, то радостей лживых…
Понимаю, что тот —
Пусть непризнанный миром —
Поэт,
Кто в записанных строчках
Не чует возможной наживы.
Понимаю —
Не след под строкой о любви и тепле
Ставить имя и дату,
И ждать поощренья за это.
Понимаю —
Поэт для того и рожден на земле,
Чтоб за лучшую песнь
Награждали совсем не поэтов…
Эта осень — поэт.
Рассыпая листву
И  губя
Свою память утех
Сквозняком, омывающим душу,
Так беспечна она
И настолько не ценит себя,
Что сиянье ее
Сожаленьем ничьим не нарушить!
Вот об этом молчу,
Уходя по дорожке в рассвет,
По-школярски гоняя листву запыленною туфлей…
Как некролог —
В статье о себе я читаю: «Поэт…»
Ненавижу стихи в моем девичьем сборничке пухлом!
Это все — не мое.
Это было когда-то моим:
Что пьянило, влекло, безымянной загадкою муча…
Но как только легло
На столе под вниманьем чужим
И свою обрело немудреную книжную участь, —
Стало чем-то иным:
Так, какая-то мертвая жизнь,
Мыслей с чувствами фарс,
Лицедейство смесительных звуков…

О родные слова!
Я над каждым колдую: держись
На спасительной грани
Прозренья, бесцельности, муки!..

Вот в опавшем листке отпечатаны летние дни:
Чьи-то встречи,
Улыбки, дожди, соловьиные вздоры…
Так и в строчках всегда —
Если только правдивы они, —
Бродит в прошлом душа
Или будущим грезит простором…
Так зачем же природа в Сегодня искомым сорит,
Удобряя минувшим свое нерожденное Завтра?..
На одну лишь полоску
Еще не рожденной зари
Можно ставить судьбу,
Всем рискуя в мгновенном азарте!..
Это все — о стихах.
Не о книгах, Господь упаси!
Чьи-то жирные пальцы листают их после обеда…
Вот поэтому осень,
По лужам листву загасив,
Не дается нам в руки
И в зиму уходит бесследно…

***
Я опять — о любви…
Хоть и розог за то прописать
Мне грозится давно
Злободневно настроенный критик.
(Он всегда — муравей,
Он трудяга, а я стрекоза,
Залетевшая в осень
На легоньких крыльях наитий…)

Здравствуй, осень!
Сквози изо всех обнаженных щелей,
Размети по углам
Всех стихов нераздаренных листья,
Из запасов своих
Неучтенную брагу налей
В кубок ждущей души,
Чтоб беспечно завьюжили мысли…
Подожди, муравей,
На довольствие ставить не смей,
Не по правилам то,
И не только ведь выжить мне важно…
Ах, какая метель!
Погоди, помолчи, муравей…
Знай:
Однажды солгавший теперь уж солжет не однажды…
Дисциплина стиха —
Это что-нибудь вроде греха
Под прикрытьем чадры
И какой-то священной цитаты…
И еще:
Потому эта строчка так льется, легка,
Что не мне лишь одной
Можно ставить здесь время и дату…

Все мы — кто мы и что?
Наше время сквозь Время течет.
«Перестройка!» — гремит и с трибун,
И в рифмовках дневальных.
Полуверя словам,
То надеждой воспрянет народ,
То притихнет опять, как огонь под сырыми дровами.
Рвется чьих-то карьер хитроумно сплетенная сеть,
Льются чьих-то речей,
Засоренных отходами,  реки…
Но все так же закон,
Как двухвостая дедова плеть,
Больше долгом, чем правом,
В сознанье живет, в человеке…
Это все — обо мне,
Ну, а значит, увы, — о любви,
О стихах и об осени нашего умного века…
Улетает листва!
Если хочешь — пускайся, лови:
Каждый лист — это год
Вот такого, как ты, человека;
Каждый год — это жизнь, пусть лишь часть,
Но отрезок пути…
Сколько было развилок и всяких глухих перекрестков!
Если б звездам, и тем,
Диктовали: мол, эдак свети! —
То, быть может, не все,
Но погасли бы многие звезды.

(НЕЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ: О ГЛАСНОСТИ

Ах,  эта правда — не по совести,
По дрязгам временных властей…
Так — торопливо, в скором поезде
На перепаде  скоростей, —
Роман нетрезвый, смутный, с похотью,
Врасплох застигнет, понесет:
Успеть бы!.. Хоть обманом, походя
Все чувства выплеснуть в расход…
Потом наступит отрезвление.
На полустанке, сам не свой,
Как обворованный — осмеянный,
С больной угарной головой,
С пустой мошной, почти без прошлого,
В помаде всех заздравных шлюх…
«Ах, дорогие, ах, хорошие…»
Погас колесный перестук.
И только пыль. И тропка узкая.
Изба — в навозе по стреху…
Как, в рабстве ставленная, русская
Душа — у века на слуху…)

***
Моей бабушке — век
Без каких-то пятнадцати лет.
Две войны, две судьбы,
И репрессии, и перестройки…
Нет, она не звезда,
Человек — и, быть может, поэт,
Но она предпочла никому не рассказывать строки.
Лишь ворчит иногда,
Выключая бессонный «Маяк»:
«Ну, заладили вновь…»
Да и то — уж которую осень
Мы трезвоним на мир,
Что у нас получалось не так
Что б ни делали мы,
Что порой и не делали вовсе…
Как люблю мою бабушку!
Вдруг, задремав над носком,
Еле внятно бубнит: «Тут не штопку,
А надо бы — новый…»
Вся-то легкость моя —
Лишь судьбы ее горестной скол:
Я стихи разорву — коль одно не получится слово!

Словеса, словеса…
Облетает листва на ветру.
Мне вот бабушку жаль:
Век свой долгий трудилась на славу,
И страдала как все,
Что листвой трепетали в миру,
Над которыми веянья ветром чинили расправу.
А теперь, мол, скажи —
Отчего молчалива была,
Когда время трепало, безвинную, слева и справа?
Выключает «Маяк» моя бабушка вовсе без зла,
Нет, — спокойно заснуть ей сегодня законное право.
Это счастье ее.
Пусть бессонница мучит других:
Тех, кто лет ее прошлых
Без спроса обнищили листья,
Или тех, кто сейчас,
Пока мир полусонно притих,
Третье в бабушкин век
Мировое готовит убийство…
Что же это? — опять
Просто в осень впадает Земля?
Или в большем масштабе —
Вселенной идет перестройка?
Или вдруг муравьи,
Под себя подгребая поля,
Всех беспечных стрекоз
Порешили прикончить до срока?..

***
Знаю только — зачем
В этой гиблой метельной поре
Вновь родится любовь
И летит на трепещущих крыльях:
Чтоб сказать муравьям,
Окопавшимся в теплой норе,
Что из них единицы — царицы! —
Вот так же парили…
Это все — о стихах,
О забытых почти что уже,
Но заботливо вдруг возвращенных
В салонные склоки;
Нафталином и тленьем,
И затхлостью грязных вещей
Так и пахнут порой
Возрожденные к почестям строки…
Ах, поэты, ау!
Ваши души, как соки земли,
Так давно испарились с листвы,
Многократно опавшей;
Вас вернули со звезд
И в давнишнюю плоть облекли,
Для того, чтоб назвать и виною, и совестью нашей…
Ваших чадных ночей
Полуздешний цыганский надрыв
И поручиков удаль, убитых за веру под Ковно,
Как гнилая вода
Поднялись вдруг из недр, затопив
Мутью души зевак, пожирателей пищи духовной…

Это все — о словах,
И еще о любви, и еще —
Гимн былым муравьям, что стрекоз предпочли не поющих…
Облетает листва.
Мы себе же представили счет:
Сколько съедено нас,
Сколько съедено будет в грядущем…

Осень века пришла.
Для кого же он гибельный, век?
И кому же листва, умирая, дает представленье:
Вспыхнуть, к солнцу взлететь —
И покорно улечься под снег,
Чтобы новых ростков, веток, листьев
Кормить поколенья?..

***
Кто я? Что я? Зачем?..
Ни религий, ни точных наук
Не ответят тома,
Потому что писали их с целью:
Как народ удержать
В рабстве страхов и праведных мук,
Как весь мир удержать
На оптическом хищном прицеле…
Будда, Яхве, Христос, Магомет
И десятки других
Многословных богов, что похожи в своем недеянье,
Кто вы, что вы, зачем?…
Из-за вас ли невнятен язык
Одного человека другому, хоть оба — земляне?
Кто в ответе за то, что все та же горячая кровь
Нашей первой праматери, древней дикарки,
На свете
В поколеньях струится,
Но сеет раздор, не любовь,
Между семьями правнуков, что разбрелись по планете?
Каждый сам по себе…
След праматери стерся давно.
Делят землю сородичи —
Братья по крови и млеку…
Я никто, я поэт,
Оттого, что я верю в одно:
Лишь любовь, и без слов, человеку делить с человеком!

Оттого-то сегодня, паря над теченьем толпы,
Вижу наций не корни —
А мощные ветви, соцветья,
Что растут из ствола, из одной человечьей судьбы,
Уходящей корнями в глубокие недра столетий…
Это просто увидеть,
Взлетев из тенет бытия,
Что, конечно, без листьев —
И ветви на корни похожи…
Кто я? Что я?.. Поэт.
Только верят всегда муравьям:
Мол, реально лишь то, что годится как пища и ноша…
Это все о любви,
За которую тоже клеймить
Не устанут меня муравьи отстоявшейся масти:
Мы ведь с разных ветвей —
С тем, кто к сердцу звенящую нить
Словно ловчий аркан
Метко бросил, чтоб стать моим счастьем.
Я сложила о нем многоцветную замять стихов
И развеяла все,
Раздарила то плачу, то смеху,
В гриву ветра вплела первородную радугу слов,
Чтоб на всех языках
Их твердило немолчное эхо…

Но наступит тот миг, —
Я-то знаю, —
Потупив глаза,
Друг поведает мне, что на свете не кормятся лаской,
Что придет и зима…
«Что ты знаешь о ней, стрекоза!?»
Все я знаю о ней.
Даже знаю, чем кончится сказка.

Ах, любимый, ау!
Я исчезну, уйду, растворюсь
В неоглядной глуши, притворяясь то светом, то звуком.
Но — моим сыновьям с молоком безотчетную грусть
Передать я сумела,
А, значит, наверное, внукам…

Сколько троп на земле потекло не вперед, а назад
Из-за мнимых преград
Да мешков, что полны под завязку…
Скоро грянет зима.
Здесь природу поправить нельзя.
Только можно и нужно
Поправить привычную сказку.

Если в жажде хватать,
Целый мир уместить под пятой,
Сам свой род муравей
Приведет к неминуемой смерти, —
Кто-то вспомнит о крыльях,
А если не вспомнит никто,
То расскажут о них
И в полет позовут мои дети.

III

КОНЕЦ СКАЗКИ

…Я здесь! Ты только верь всегда:
В твоей печали я — сиянье,
В молчанье горестном — вниманье,
А в заблужденье — покаянье…
В колодце черном так звезда
И днем, и ночью светит, блещет,
Мерцает, рыбкою трепещет,
И оттого вкусна вода…
Я здесь!
В клубке неясных снов
Веду тропинкой потаенной
В цветущий мир, на луг зеленый
Где маки алые по склонам
Беззвучно празднуют любовь,
Где пчел бесчисленные рои
Слагают оды о здоровье
Твоем — о чем молюсь без слов…
Я здесь! — я стук в груди твоей…
Я здесь! — ладонь на лбу горячем,
Твой острый взор в толпе незрячей,
Я твой гонец,
Твой шут бродячий,
Души немолчный соловей, —
Всегда в тебе,
Как солнце в небе, —
И сон, и явь, и быль, и небыль, —
Я здесь! —
Не верить и не смей!

АПОКАЛИПСИС. ПОСТСКРИПТУМ

И пройдут над землею года.
И взойдет над полынью звезда.
Но не будет знать и тогда
Левая — правой руки деянья:
Это —
Чтоб сердце вместить — расстоянье,
Эхо находки и подаянья,
Темная тайна,
Светлая тайна…
Расставанье песков и рек,
Расставанье цветов и рос…
Если вправду ты — человек,
Значит, встретимся между звезд
На соломенном том пути,
Там, где светится пыль светил,
Где ромашками в ночь глядит
Россыпь солнц по обочинам…
Я обучена — ждать года.
Я измучена — ждать всегда.
Я изучена — как звезда.
Я излучина — ты вода:
Левая рука — жалость.
Правая рука — урок.
А между ними малость —
Жизни земной срок.