Господа каскадеры. ч. 6

                Объездчик

Я прибыл в Курск рано утром, небритый, исхудавший, но в бежевых брюках, светлой рубашке, с романтической хромотой и пышной шевелюрой. Добравшись на такси до «мотеля» на краю необычайно длинной улицы, поднялся в номер к режиссеру Бибарцеву и с криком: - «Саша, я вернул¬ся!» - Устроил ему подъем. Это не было фамильярностью — к тому времени мы стали почти друзьями, и он действитель¬но волновался, как бы я не «сломался» на трюковой работе кинофильма «Потомок Белого Барса».
Заметив сильную мою хромоту, Бибарцев необычайно рас¬строился, так как киногруппа и без того неделю ожидала «героя», а тут становилось очевидным, что десять дней вдо¬гонку улетят на его реабилитацию!
Конечно, мы за¬нимались костюмом, гримом Объездчика, сняли несколько общих пла¬нов, но до настоящей работы дело пока не доходило...
Первое, что сделал Александр Бибарцев, превратил ге¬роя в полууголовника со стрижкой «под горшок» и запре¬тил бриться. Серовато-грязноватый костюм дополнял об¬лик, а кирзовые сапоги завершали его полностью.
Второе: - он не отходил от меня. Сопровождал на речку, в поликлинику, в ресторан, постоянно беседуя о персонаже, которого предстояло сыграть.
Дело в том, что Игнат (объездчик) возвращался с войны, пройдя ее ужасы до самого Берлина. В тридцатиминутное время короткометражки надлежало снять его историю с браком, работой и гибелью. Психика персонажа, несомнен¬но, пострадала: - необходимость убивать, быть все время «на¬чеку» сделала его жестоким и, конечно же, несчастным. Например, он насиловал полюбившуюся девушку, а на дру¬гой день вел под венец. Устроился работать объездчиком, чтобы охранять заповедную степь, и за мешок травы насмерть забил пойманного ночью соседа... И т.п...
Да простится мне это «т.п.», так как все, что бы я ни на¬писал об Игнате, было бы неполным, ибо сценарий жил по рассказу хорошего писателя Евгения Ивановича Носова, а я, то есть киноперсонаж, по тактичным и талантливым со¬ветам кинорежиссера.
Ну и наконец, третье. Пусть и моя личная история как-то дополнит воспоминание о фильме и портрет Бибарцева.
...Шел предпоследний день кинопроб, а у режиссера не было героя. Я уехал в Питер по звонку товарища, который убедил выехать в ночь, чтобы утром попробоваться на «роль всей жизни!».
Шуток по этому поводу он не принял, и, пожалуй, имен¬но подобный серьез, категоричность заставили меня сесть в «Красную стрелу» и в семь утра прибыть в город на Неве.
Товарищ позволил доспать часок, «чтоб быть в форме», а проснулся я от того, что надо мной склонился невысоко¬го роста тридцатилетний человек, улыбчивый, с очень вни¬мательными и серьезными глазами. Затем я умылся и сно¬ва поймал «киновзгляд» — а как это будет в кадре? Потом прочитал сценарий и возрадовался необычайно! Да, очень хотелось бы попробовать сыграть подобного героя!
Дело в том, что за неделю до поездки мне посчастливи¬лось увидеть французский фильм «Запретные игры», в ко¬тором дети войны весь свой досуг посвящали похоронам птичек и прочей живности, похищая в итоге кресты из церк¬ви. Почему?! Потому что на глазах некоторых из них были убиты родители...
Сказав Бибарцеву о «созвучии» двух драматических ис¬торий, я обрел в нем соучастника и, несомненно, режиссе¬ра, которому тоже хотелось, чтоб я попробовался и сыграл эту роль.
...Киностудия, грим, костюм, медали. И снова странность, на этот раз полукриминального характера. В холле первого этажа мы дожидались оператора. Вдруг к Бибарцеву подо¬шел поздороваться толстый человек, увидев которого я за¬был обо всем: где я, что будет...
Забыл про форму советского солдата с наградами «За взятие Кенигсберга» и «Храбрость», забыл про ответствен¬ность... Все мое существо налилось такой яростью, обидой, воспоминания столь больно ударили по сердцу, самолюбию
и достоинству, что я прямо там же ударил толстого головой в лицо, а затем кулаком в челюсть, правда, уже понимая со¬деянное и тормозя кулак в сгустившиеся доли секунды, осознавая всю дикость происходящего...
Мой давний обидчик вцепился в косяк, я обернулся к ре¬жиссеру, уже думая, что мне надо перед ним извиниться и, более того, закончить конфликт без милиции, как неожи¬данно услышал: «Утвержден!»
Потом я успокоил присутствующих в холле, шепотом пригрозил противнику, и он скрылся. Проследовав во двор студии, я даже сыграл перед камерой небольшую сцену, но вопрос был действительно решен, и Бибарцев утвердил ме¬ня на роль Игната, увидев вспышку безрассудной ярости, что, видимо, убедило его в моем соответствии образу «Объ¬ездчика».
Надобно объяснить... Дело в том, что человек, на которо¬го я напал, приезжал зимой 1974 года в театральный инсти¬тут для сатисфакции. Мы ранее дрались из-за того, что он обобрал моего молодого однокурсника, отняв последнюю десятку. Приезжал толстяк в момент, когда я вернулся из Волгограда после ножевого ранения. Мне не удалось тогда толком постоять за себя, так как прооперированный живот еще стягивал корсет, и необычайная слабость качала во все стороны. Друг-осетин пару раз дал за меня подлецу по шее. Толстяк успел нанести мне удар ногой в голень и живот, и эта жестокость и несправедливость, видимо, и спровоциро¬вали потом вспышку ярости.
Вот так началась работа на фильме.
Один мудрый человек сказал: «Не смотри в зеркало пос¬ле случившегося, смотри в детство!» Конечно, это так. Во всем, что со мной происходило, не обошлось без спартанско¬го детства, без грозной генетики одноногого бандита-папки.
Нога чуточку зажила. Усилием воли и после каждоднев¬ного плавания в речушке я уже мог заставлять себя не хро¬мать, и скоро съемки пошли полным ходом.
Еще при прочтении сценария я порадовался всей душою, что весь фильм одиночество Игната скрашивала любовь к лошадям, в частности, к серому в яблоках жеребцу, на ко¬тором он охранял степь. Конечно же, когда наступил мо¬мент выбора коня на курском ипподроме, мною овладел настоящий цыганский азарт. Но! Тренер выводил лошадей, и мы осмотрели голов двадцать — подходящего не было... Что делать? И тут ветеринар посоветовал взглянуть на пле¬менного Карагёза, который вроде бы походил по описанию на персонажную лошадь.
Как в сказке! Из дальней конюшни привели грязного, нечесаного и беспокойного рысака.
—  Орловский?
—  Орловский!
Тренер гордо выпрямился, а я отчаялся. Где же искать... По колхозам?
Ветеринар заметил мою расстроенность и распорядился привести жеребца в порядок — помыть, убрать годичный «маникюр» с копыт, оседлать.
Через час во двор влетел серый в яблоках красавец, сле¬дом — хохочущий кузнец: «Ей-богу, он хочет у вас сни¬маться!»
Я залюбовался. Карагёз галопировал вокруг нас, и действительно создавалось впечатление, что конек понял, зачем мы явились, и старался показать себя повыгоднее.
Но ведь рысак, ведь полгода не ходил под седлом, а до этого бегал несколько лет в коляске! Как быть? Попробовать?
—  Попробуй! — попросил Бибарцев.
Перебинтовав туго ногу, я сел в седло. Конники замерли — они ждали родео и заранее веселились, предвидя падение ар¬тиста!
Честно говоря, я тоже опасался «веселой езды», к тому же нога едва держалась в стремени, и любое движение Ка¬рагёза вызывало боль. Мы все ошиблись! Жеребец, конеч¬но же, поносил меня по двору, но был управляем. Легко поднимался в галоп, и было ясно, что ранее он находился в хороших руках и прекрасно выезжен. Ура!
Несколько дней (до и после съемок) мы с ним плодот¬ворно трудились, конек все вспомнил и даже удивил готовностью прыгать через небольшие барьеры. Мне не удалось только научить его «завалу» (это, как и прыжок через из¬городь, предполагалось сюжетом). Возможно, Карагёз не¬удачно падал во время своей спортивной карьеры, быть может, испытал шок, но при любой попытке дрессуры ока¬зывал сопротивление, граничащее с паникой. Я отказался от затеи. Не помогли ни купания с приготовленным песоч¬ком (обычно лошади с удовольствием валяются), ни саха¬рок, ни тем более попытки завалить коня силой при помо¬щи сыромятной петли на ногу. К счастью, «завал» орга¬нично выпал из сценария, и мое трюковое самолюбие не пострадало.
Все трудности, связанные с травмой или дрессурой, ока¬зались сущей ерундой по сравнению с тем, что начал испы¬тывать режиссер в процессе съемок.
Фильм был запущен объединением «Дебют». Киносту¬дию «Мосфильм» и дирекцию этого предприятия кто-то постоянно дезинформировал о состоянии дел на картине. До Бибарцева доходили слухи, что он не снял ни метра (?!), что актер — уголовник и садист (имелись в виду кинопробы и попытки обучить коня ложиться на бок по команде), а также упорно предупреждались высокие моралисты «Лен-фильма» и Москвы о договоренности режиссера с актером насчет натурального изнасилования юной актрисы в кадре. Полный комплект!
Александр все посмеивался и успокаивал меня, что ско¬ро все кончится: инкогнито устанет слать телеграммы, а мы снимем интересный фильм. Очень хотелось в это верить, но вдруг нечаянно я сам чуть не завалил все дело!
При выгрузке Карагёза из грузовика не нашлось брев¬нышка закрыть бортовую щель (это только моя вина!), и конь ободрал скакательный сустав (заднюю ногу) так, будто снял кожаный чулок. Весь день кровавило, зеленка почти не помогала, а других медикаментов в степи не оказалось...
И начались ладушки-нескладушки! Табунщикам не за¬платили (снимался эпизод с гоном косяка лошадей на бой¬ню), жеребец бросался на всех кобылиц по очереди, уходило солнце и ассистент заткнул меня грубо и несправедли¬во, когда я пытался перестроить табун, загоняя кобылок по другую сторону моего проезда на Карагёзе.
Ну что мог поделать артист-уголовник?! Ранее бы боль¬но стукнул, но в связи со всем происшедшим и дикими «те¬леграммами в центр» сдержался, так как это бы означало «стукнуть» Бибарцева. Но и это было не все!.. При погруз¬ке жеребца после съемки я нашел бревнышко, но мой чет¬вероногий друг угодил другой ногой в щель! Я заказнил се¬бя! Трухлявый кузов колхозного грузовика просто проло¬мился, и любимец мой ободрал второй скакательный сустав так же сильно, как и первый. Гримерша и костюмерша пус¬тили слезу, и я, наверное, тоже... Смотреть на лошадь, ког¬да ей больно, невозможно! Она прядет ушами, гоняет вол¬ну дрожи по шее и молчит...
В общем, мы с ним домолчались в этот день. Ночью (не¬вероятный случай) меня посетила такая аллергия, что по всему телу пошли волдыри. Зуд стоял такой, будто я пре¬вращался в ежика, и из меня вот-вот покажутся первые ве¬селые иголки.
По звонку приехал маленький очкарик «скорой помощи» и вколол поистине «лошадиную дозу» димедрола. Качнуло, но «ежик» не убежал. Тогда я сказал очкарику, что не вы¬пущу его из номера. Умный человек понял, как больному тяжело, и вколол еще... Безрезультатно! Так мне казалось, на самом же деле в глазах затуманилось, и ног стало боль¬ше — пять, шесть? Не помню...
Доктор взял меня под локоток и повел к машине: «Сей¬час примете хвойную ванну, и все пройдет...»
Несмотря на два часа ночи, «в хвост» пристроилась ди¬ректриса фильма и проследовала с нами в больницу. У де¬журного врача я потребовал хвойную ванну, а инкогнито (тут все и выяснилось!) заявила, что актер сошел с ума, и его надо изолировать! Несчастная женщина! Как же она висла у меня на плечах, когда я нетрезвым танком выбирал¬ся из клиники на улицу.
Примчался на такси ассистент Коля. Симпатичный парень на заявление директрисы о сумасшествии актера просто не впустил ее в машину и увез меня в мотель. Говорят, я спал полтора дня, а они с Бибарцевым по очереди дежурили.
Когда я проснулся, в холле этажа уже сидела комиссия из Москвы...
Бибарцев попросил надеть все бежевое и спеть редактор¬ше «Дебюта» песню к фильму «...стрелою скиф насквозь его пронзил!» (И. Бунин). Я оделся, спел и пригласил комис¬сию в ресторан обедать. Никто не пошел, но внешний вид и бодрость (столько проспать!) не убедили приехавших в мо¬ей умственной отсталости. Вот такая была история «про ло¬шадку и ежика».
Казалось бы, фантазия недругов должна была иссякнуть (негативные телеграммы в Москву, саботаж на съемках и т.п.), но не тут-то было! Начались перебои с техникой, не¬уплата местному населению, длительные ремонты кинока¬меры плюс лимит съемочного периода — один месяц, а так¬же контракт, по которому я должен был выехать на амери¬канскую кинокартину «Петр Великий». Что делать? Бибар¬цев решил снять финал и затем в Санкт-Петербурге дорабо¬тать оставшиеся крупные планы и одну сцену на натуре.
И вот почти финал фильма, то есть скорей это финал ра¬боты киногруппы, потому как самый последний кадр отсняли прежде, но как верх бардака на фильме этот день прозвучал трагично, смешно и чисто по-русски.
Когда автобус с режиссером, актерами и другими работ¬никами картины прибыл в село, где арендовался домик для семьи «объездчика», то навстречу вышла не администрация, а нетрезвый тракторист Вася (он же сторож объекта). Вася отозвал нас с Бибарцевым в сторонку и тоном прокурора объявил: «За полную неуплату охранения избушки я дал в морду директрисе и вашему толстому-суетному!»
Нами овладело отчаяние. В доме все было разбросано по углам и стол перевернут. Телеги и лошади на съемку не привезены!
Александр бродил по двору и, улыбаясь, шептал, что хо¬чет застрелиться... Ученик Михаила Ромма, восемь лет про¬сидевший на «Ленфильме» без работы, рисковал навсегда потерять профессию.
Дело в том, что организация «Дебют» киностудии «Мос¬фильм» давала шанс как спасения, так и гибели, ибо не сняв¬ший дебют в режиссерах потом не числился...
Неожиданно далеко на пригорке я увидел медленно ша¬гающую лошадку в повозке на каких-то странных колесах и без возницы... Я побежал. Мне подумалось, что пьяный Ва¬ся все солгал и кто-то гонит транспорт на съемку.
Какое разочарование — возница лежал в телеге без приз¬наков жизни, в воздухе стоял жуткий запах самогона, а ко¬леса были от мотоцикла!..
—  Ну, ё-мое! — слетела с языка непереводимая фраза, — наваждение какое-то!
Пока я негодовал, лошадка свернула в кювет, пьяный де¬душка не просыпаясь вывалился из повозки, а мудрое жи¬вотное напрямки, через картофельное поле двинулось к сто¬гу сена. Видно, это была конечная станция путешествия и двор был родным.
Попытка помочь дедушке не увенчалась успехом — он за¬молотил по воздуху кулачками, и я, положив перед ним на лист лопуха пять рублей, побежал к его лошади. Мне поду¬малось, что если «украсить» телегу длинными тополиными ветками, то колеса перестанут бросаться в глаза (война толь¬ко кончилась — какие мотоциклы в нищей деревне?!). Я ки¬нул в телегу охапку соломы и скрал транспорт со двора!
Бибарцев улыбался: «Знаешь, Карин, нет ведь на стол ни шиша, а колеса...» — он закрутил от отчаяния головой.
— Что они тебе дались, колеса?! Тут Курская дуга была — танки, пушки, мотоциклы!..
Мною овладела ярость! Подошел пьяный Вася. Этот «ге¬рой дня» встал как раз под правую руку... Только я собрал¬ся треснуть ему за все, как он объявил: «А для хороших лю¬дей закусочку найдем...»
Бибарцев рассмеялся:
—  Дурачок!..
—  Дурачок, а даже бутыль поставлю — снимайте свою фотосъемку.
Мы с Сашей пошли по дворам. За час русские женщины сварили картошку «в мундире», принесли солености, а Би¬барцев к тому же смирился с колесами... Уф!!!
Не считая очнувшегося Щукаря-возницы, потребовавше¬го еще рубль, препятствия были устранены, и сцену «Бла¬гословение молодых на совместную жизнь» с последующим отъездом «на резиновом ходу» сняли. В ночь я уехал в Москву.
Завершая эти нелегкие воспоминания об «Объездчике», скажу, что он «лег на полку» по приказу председателя Гос¬кино СССР Ермаша, но на фестивалях внутри страны заво¬евал массу наград и комплиментов кинематографистов. В то время он был революционным. Ветеран войны убивал нище¬го соседа за мешок травы?! - Невозможно! Он же насиловал свою невесту? Срам! В конце сошел от содеянного с ума и помер? - Неправдоподобно! Что ж, обычное советское маразматическое резюме аппаратчи¬ка-коммуниста. А плевать нам на него!
Печаль моя в другом... Смотрю я теперь видеокассету и вижу на экране погибшего друга Андреева, себя, еще не парализованного после неудавшегося падения с трид¬цатиметрового крана. Горюю, что сразу после моей травмы упали во дворе Бибарцевых жэковские качели и убили его де¬сятилетнего сына Сашеньку, тоже, как отец, вечно улыбавше¬гося... И последнее: талантливый режиссер, умница и настоя¬щий русский человек А. Бибарцев больше ничего не снимал...

                Манька

Сочту за честь и долг вспомнить о другом режиссере Анатолии Никитине и паре его фильмов, которые выпали тяжкой долей на его короткую жизнь. Первым был «Манька». Это тоже короткометражка как и «Объездчик», но не трагедия, а милая история о Первой любви. Героиня 18-ти неполных лет, живет в рыбацком поселке Белого моря и обожает взрослого парня. На этого симпатягу и пригласил меня режиссер. Я прочел сценарий, понял, что играть, собственно, нечего, но из вежливости поехал к Анатолию домой, с отказом в виде некой беседы. Он был очень рад визиту, бросился угощать чаем и рассказывать историю картины более развернуто, но мое внимание привлекли лишь пару десятков старинных рестоврированных им самоваров. Я, конечно, делал вид, что пытаюсь вникнуть в Манькину драму, ибо вольный рыбак игнорировал  чувства девушки ит.п., но потом не выдержал и, извинившись, спросил про шедевры аккуратно расставленные на полках квартиры. Анатолий не обиделся и отвлекся, бросив, что это его хобби и он восстановил многие из них попавшие в его руки даже в сплющенном виде. Я невольно глянул на его талантливые длани – аккуратные, белые... Но тут же подумал: - Если он такой усидчивый с самоварами, то как же снимает? Мне предлагается кропотливо трудится над невинной историей, на каменистых брегах холодного моря (я еще вдоволь накупаюсь в нем на другом фильме при температуре воды плюс семь...)? И тут Никитин сказал о горении в кадре и паре трюков на моторной лодке.... Он «считал» мысли каскадера и подкинул эдакий манок. Я не проявил должного интереса и он зашел с другого конца: - Саша, только вы можете это сделать (сыграть и трюкануть в кадре), и что он на грани потери профессиии если не отстоит права в мосфильмовском объединении «Дебют». Эта была все та же организация где защищался «Объезчиком» Саша Бибарцев. Я похолодел от воспоминаний, хлебнул чаю и, неожиданно для самого себя, принял предложение Анатолия. Принял как некую миссию по спасению талантов. Сказано высоко, конечно,  но, как говорится, «Кто если не ты, товарищ?!» И не пожалел. Несмотря на отмену горения в кадре и несложный трюк на моторке, я обрел друга и встретился с замечательной киногруппой. Со многими я уже трудился на других фильмах, например с мастером-гримером и моей старшей подругой Александрой Алексеевной Пушкиной (Русь Изначальная). Народ и природа края тоже меня поразили и самобытностью, и величавой русской красой. Было и другое... Местный рыбсовхоз был расформирован каким-то губернским идиотом даже не подумавшем, что обрекает людей на голод и миграцию в никуда.  А ведь шел всего лишь 1984 год... Вот они первые гильотины Перестройки! Мужики уже нещадно пили, но как же они бросались на помощь киногруппе! Душа народа была еще и добра, и сильна, - не наехали пока на его речушки с форелью инородцы, не уморили всех до последнего, освобождая вожделенное пространство. Вообщем, крайне болезненная патетика... Закончу просто – собрал сумку и поехал на месяц в кино-экспедицию. От Архангельска тряслись на старом автобусе полдня, проезжая грязные дымные угольные городишки с названиями «Атрацит» и ему подобные – вспомнил родной Прокопьевск... Таким он, очевидно, был в начале века! Наконец – море, съемки. Как-то особо рассказывать о творчестве в работе над «Манькой» и нечего, разве что вспомню несколько эпизодов и посочувствую Никитину – он изводил себя даже по мелочам. Думаю, Анатолию очень не хватало хотя бы вечерка рестоврации чудного самовара века эдак 18-го... Не ищите иронии в моих словах – ее нет. К тому же я и не предполагал какой замечательный материал ему достанется потом, и как талантливо Толя снимет фильм «После войны – мир.» Я немного работал и на нем, но об этом чуть позже, - пока «эпизоды». Наиболее яркие, это часто рыдающая актриса Ольга (она же Манька), потому как ее не устраиваили замечания Никитина. Меня это удивляло, - режиссер просто добивался от юной актрисы желаемого результата в той или иной сцене. Все успокаивали Олю и, в итоге, она оставила на экране трогательный образ – чудо кинематографа, не правда ли?
Еще мне запомнился бесстрашный хозяин моторки, - мне надо было нырнуть в кадре меж узких створ низкого понтонного моста и вылетев на некий порог с мощным течением реки, пересечь ее поперек, к дому моего персонажа. Под мостом приходилось почти ложиться на дно лодки, - я набирал скорость и почти задевал потолок, а затем газовал по полной, в попытке проскочить невидимые подводные камни-ловушки, - потерял два винта! Мирный человек Никитин кричал: - Саша, хватит, запрещаю, убьешься! – Я не слушал, - хозяин-Николай тут же доставал запасной винт, и мне с третьей попытки все удалось. Омрачило веселую скачку по воде ранение моего хмельного партнера, - он открыл кожух чихнувшего мотора, пытаясь завести, мощный «Вихрь» резанул его острым шкивом по руке и Николая увезли в больницу. Из окна машины он гордо кричал мне: - Сашка, я тоже каскадер! – А я согласно кивал ему и ободряюще махал рукой. Рыбака секануло почти до кости...
«Наш Николай – Народный герой»! - Так мне заявили мужики, наблюдавшие за съемками, и я согласился, уважительно пожав им руки. Им причитался и магарыч – пригубил за кампания и я после прохладной воды (плюс 7), благодаря за помощь и советы.
Бедный Толя Никитин, - он страшно понервничал в этот день, а я всего лишь выполнял написанное в сценарии. Знал бы, что сокращаю ему этим жизнь, - отказался, тем более, что трюк был рядовым.       

            После воины – мир.

Что удивило сразу, лишь я приехал на съемки? – Великолепный подбор героев картины, - от Юрия Назарова (роль - участковый и бывший фронтовик), до пацанов без которых «кина бы не было»! Никитин добился от ребят такой яркости в создании своих персонажей, веры в обстоятельства, что вписаться в кампанию было непросто.... Действие картины поисходит под Тулой, в шахтерском городке где пацаны не только играют в «войнушку» и дерутся улица на улицу, но и пытаются противостоять юному фашисту с трофейными мотоциклом и автоматом. Трудно представить, но на послевоенных руинах уже завелись подростки игнорирующие горе вдов, ветеранов, милиции.... Вот этого выродка и предстояло отколотить моему персонажу Ивану. Так как герой актера Серебрякова подкараулил и убил участкового, то я с удовольствием поставил небольшую драку, отколотил и фашиста, и тройку помошников. А еще была сцена где мой Ваня приходит с фронта и в толпе ребятишек пытается узнать своего подросшего сына, - это мне удалось сработать похуже вышеописанного. Недовольный собой, я укатил на фильм режиссера Салтыкова «Господин Великий Новгород», в надежде реабилитации на другом фильме Анатолия Никитина, но его скоро не стало – какая-то странная тахикардия поразила замечательного человека и профессионала. Вечная ему память!